Основные идеи книги В.Вакенродера и Л.Тика «Сердечные излияния любящего искусство монаха». Романтическая музыкальная новелла, ее специфика. «Достопримечательная музыкальная жизнь композитора Иозефа Берглингера» как первая образцовая новелла об искусстве и художнике.
В 1797 году Людвиг Тик анонимно издает книгу новелл о художественной эпохи Возрождения своего друга Вакенродера «Сердечные излияния любящего искусства монаха». Книга стала символом веры в божественную сущность искусства. Уже заглавие настраивало на восприятие искусства как религии, а занятие искусством- служение Богу.
Бог сообщил людям, чтобы они приобщились к тайнам жизни.
Новелла «Достопримечательная музыкальная жизнь композитора Иозефа Берглингера» завершает цикл фантазии об искусстве, в ней сформированы определяющие жизненные мотивы композитора-музыканта:
1. Между стремлением к духовному взлёту и земными заботами.
2.Горькое противостояние между природным энтузиазмом и неизбежным участием в жизни
3. Противостояние между идеальным характером замысла и восприятием музыки и её строгой соразмерностью.
4. Композитор и слушатель, композитор и исполнитель
Эти мотивы иногда частично встречаются в любой музыкальной новелле.
Авторы муз.новелл: Генрих Гейне, Гофман, Вагнер.
Музыкальная романтическая новелла отличается глубокой погружённостью в мир музыки и специфическими формами её выражения.
В структуре муз.новелл важна творческая индивидуальность автора.
Музыкальные новеллы создают люди близкие к миру музыки.
- Лирика эпохи иенского романтизма. Новалис и Ф.Гельдерлин.
Излюбленными темами романтиков являются ночь, сон, смерть. У Новалиса образ ночи имеет положительную, светлую окраску. Для Новалиса ночь – и царство беспредельного, время сладких грез и глубокого томления. Только ночь воскрешает для Новалиса образ возлюбленной. Его невеста – София Кюн – умерла совсем молодой. С этого момента глубоко верующий Новалис стал мечтать о встрече с возлюбленной в ином мире. Поэт в соответствии с христианскими представлениями о загробном мире утверждает веру в духовное существование человеческого «я» в иной реальности.
Сон и Фантазия уводят поэта в мир Ночи. Именно там находится София, невеста поэта, там возможно мистическое соединение с ней. Ночь предстает как символ и образ смерти. Последний, шестой, гимн даже озаглавлен «Томление по Смерти».
«Гимны к ночи» написаны с вдохновением. Новалису удается выражать абстрактные понятия через зрительные, западающие в душу образы. Умело варьируется тон: от порывистых восклицаний, вопросов поэт искусно переходит к спокойному повествованию.
Оригинальна форма. Все гимны, кроме шестого, написаны ритмической прозой, близкой к свободному стиху. Разорванный, как будто спотыкающийся, ритм вольных стихов воспринимается как свидетельство неловкой искренности
Образ ночи будет значим для немецких романтиков. Особенно антитеза день-ночь. Она становится воплощением принципа романтического двоемирия (например, у Брентано, Гофмана). В музыке появляется жанр ноктюрн (Шопен, Шуман, Лист). В ноктюрне выражается элегическая мечтательность, тоска, созерцательное умиротворение природы.
В «Духовных песнях (гимнах)» главными являются темы любви и природы. Они разрабатываются в религиозном аспекте. В центре религиозной картины мира стоит образ Святой Девы. Исследователи полагают, что прототипом Святой Девы является София Кюн.. Идеи Новалиса связаны с натурфилософией Шеллинга. Новалис и Шеллинг, как и иенские романтики, рассматривали Бога как некое начало, одухотворяющее мир и природу. В «Духовных песнях» Новалис стремился переосмыслить традиционные христианские представления, вернуть им изначальный смысл: дать утешение, ободрить нуждающихся…
Фридрих Гельдерлин (1770-1843)
Великий немецкий поэт, его судьба сложилась трагически: он не был понят и признан современниками, не нашел счастья в личной жизни. Тридцать семь лет жизни он фактически провел в полной изоляции из-за душевной болезни. Но на рубеже XIX-XX вв. он стал рассматриваться как гениальный поэт, как предтеча литературы начала XX века.
По времени, на которое приходится его творчество, он принадлежит к ранним романтикам. В идейном плане его лирика была противопоставлена иенским романтикам, так как в его творчестве соединилось тяготение к античности (а не к средневековью) с гражданскими идеалами. Именно в его творчестве Французская революция оставила заметный след. Лейтмотив его творчества – трагическое противостояние романтического идеала и действительности – тоже отличал его от иенцев с их верой в могущество искусства и пафосом универсальности.
Лирика Гельдерлина связана с философскими проблемами.
Он считал, что люди в доантичную эпоху жили в единении с природой, затем эта связь была утрачена. Люди стали диктовать природе свои законы. В поэзии и в миропонимании Гельдерлина велика роль античности.
По образцу античных поэтов он писал в жанре од, дифирамбов, посланий, идиллий; обращался к сложным античным строфическим построениям.
Сюзетту Гонтар он воспел под именем Диотимы(= «чтимая богами»), взятом у Платона. О Сюзетте сказано, что она «афинянка», а об окружающих, что они «варвары
Любовь у Гельдерлина либеральна. Это любовь свободных и равных. Образу Диотимы предоставлена художественная самостоятельность. Мы воспринимаем этот образ сам по себе, независимо от эмоций влюбленного поэта. В стихотворении «Диотима» Гельдерлин заключает в натуру героини античный смысл:
В стихах Гельдерлина нет ничего выше любви: можно обидеть друга, не понят высокой мысли – Бог простит, но великое преступление – вторгнуться в мир любящих (стихотворение «Непрощаемое»):
Одной из самых значительных философских проблем является концепция природы и место в ней человека. Стихотворение «К природе» построено на соответствии мира человека и мира природы. Природа одухотворена. Человек – часть природы. Когда человек счастлив, то растворяется в природе:
Все меняется, когда умирают мечты: «дух Природы» покрывается тьмой.
В стихотворении «Воспоминание» поэт размышляет о свободе личности, о человеке в системе мира и мироздания. Он описывает «норд-ост», «самый любимый ветер», благородный дуб, «серебристый тополь», «широковершинные вязы». Образы, используемые поэтом, передают его мечту о естественной свободе личности:
- Гейдельбергский романтизм: имена, программа. Новелла К.Брентано «Рассказ о честном Касперле и пригожей Аннерль», ее особенности.
Понятие гейдельбергского романтизма в истории литературы употребляется неоднородно. Наиболее распространено его узкое значение - деятельность Арнима и Брентано в области собирания и обработки народной поэзии (издание "Волшебного рога мальчика" в 1806-1808 гг., в трех томах). Существует, однако, и более широкое понимание гейдельбергского романтизма как основного центра его нового этапа, пришедшего на смену йенскому кружку, как младшего поколения романтиков, как периода расцвета романтизма.
Возникновение и становление гейдельбергского романтизма связано во многом с академическим движением в Гейдельбергском университете, испытавшем духовное возрождение с 1803 г., в первую очередь с деятельностью Ф.Кройцера и Й.Гёрреса. Центральная роль в формировании гейдельбергского кружка как культурного и эстетического единства принадлежит К.Брентано. на раннем этапе (1804-1808) основная деятельность представителей романтической школы в Гейдельберге связана с идеями возрождения национальной старины (Арним и Брентано, Й.Гёррес, Савиньи, Якоб и Вильгельм Гриммы),
Гейдельбергский кружок явился фундаментом, на котором строятся теории Гёрреса и Кройцера, и почвой, из которой вырастают художественные творения Арнима, Брентано и Эйхендорфа. Ранний и зрелый периоды гейдельбергского романтизма тесно взаимосвязаны. Несмотря на то, что на этапе 1808-1812 гг. локальное единство - концентрирование вокруг города Гейдельберг и гейдельбергского университета -практически утеряно, как эстетическое единство гейдельбергский романтизм выражает себя наиболее полно именно в эти годы.
История Красперля и Аннерль, воспоминания 88летней крестьянки переносят в стихию жизни народа с его глубокой верой в предзнаменования, с его песнями и молитвами.В произведении воплотьилось представление о естественной нравственносттии простой крестьянки,основанной на родовых связях,гнарушение кот.грозит чел.гибелью.В сюжете ощущается то же волнообразное движение, кот.присуще стихам:удваиваются события-отношения Гроссингераи Аннерль повтояются в отношениях герцога и сестры Гроссингера.вслед за самоубийством Касперля следует самоубийство Гроссингера.Однако каждый раз в повторение вносится нов.моттив:Касперль убивает себя,основываясь на предположении, что он обесчещен преступлением отца и брата, а Гроссингер приговаривает себя к смерти потому,что он реально совершил преступление, отказавшись от Аннерль и толкнув ее на убийство ребенка.
Крестьянка случайно встретившись в рассказчиком сообщает ему о ее внуке Касперле,кот.выше всего ценил честь.
10. Концепция мира гейдельбергских романтиков. Особенности картины мира в повести А.фон Арнима «Изабелла Египетская».
Действие повести «Изабелла Египетская» (1812) отнесено в XVI в.; подзаголовок сообщает об одном из основных героев и главной теме: «Первая любовь императора Карла Пятого». Автору более всего важна нравственная идея: предавший свою любовь ради славы и денег не может быть достойным правителем государства. В произведении параллельно раскрываются два типа восприятия жизни: будущего императора Карла и юной цыганки Изабеллы. На это ориентирована композиция повести, как бы «стягивающая» все события к двум полюсам, на одном из которых - погоня за успехом и удовольствиями, на другом - жертвенная самоотдача в любви. Композиция повести ориентирована на то, чтобы показать сущность характера Карла, причины его неудачного правления и противопоставить всем событиям высокий нравственный идеал. Большая часть произведения посвящена первой любви будущего императора и только финал конспективно передает конец его жизни, в которой не было высоких целей и больших свершений, ибо он отрекся от высоких нравственных ценностей. Параллельно жизни Карла изображается жизнь юной полуцыганки-полунемки Изабеллы, наивной девушки, с которой цыгане, желающие вернуться на свою родину, связывают надежды на спасение своего народа. Белла духовно благородна, бескорыстна, живет любовью к Карлу и заботой о спасении своего народа. Конец ее жизни символически противопоставлен концу жизни Карла: она привела свой народ на землю отцов, сняла с него проклятие. Свершение высокой миссии сделало ее уход из жизни тихим и прекрасным. Арним использует библейские ассоциации: Белла должна была стать матерью сына от великого властителя, ее сыну было предназначено освободить свой народ. Главные вехи сюжета часто связаны между собой фантастическими событиями или персонажами. Фантастика используется Арнимом для воплощения отрицательных свойств современности. Концентрируется это неприятие в образе-символе альрауна - висельного человечка. Одним он кажется похожим на таксу, одетую в платье, другие уподобляют его слишком засушенному и перепеченному хлебу. Он почти всесилен, как золото и драгоценности, которые люди находят с его помощью, и при этом столь же отвратителен, как всесилие золота. Автор иронизирует над этим подобием человека, которое хочет, чтобы его сделали фельдмаршалом и называли именем римского историка. Но это не романтическая ирония: Арним использует несовпадение формы и содержания, расхождение факта и его восприятия. Значение образа переходит из области комического в область философскую и в область нравственную.Комическое начало переходит в трагическое: способность альрауна находить клады становится причиной унизительного для Беллы бракосочетания с ним, при дворе короля Карла его называют «государственным альрауном», что подчеркивает роль золота в современном Арниму обществе.Этот символический образ создается по законам романтического гротеска: в нем сочетаются, создавая единство, противоположности. Однако Интересен предметный мир повести. Вещи у Арнима приобретают связь с персонажем, который представлен теперь как вполне реальная личность, живущая не только в мечте или в сонных видениях, как на йенском этапе. В духе тенденций гейдельбергского этапа автор обращает внимание на народные обычаи. Ярмарка в Бейке особенно показательна. Арним пишет о залежавшихся платьях, вытащенных по этому поводу из сундуков, об огромных толпах людей, которые идут по полям к городу, минуя проезжую дорогу, чтобы не захлебнуться в пыли. Не забывает автор и о театре, где разыгрывается история о человеке, превращенном женой в собаку.Изменяются способы передачи душевных движений, но это касается только главной героини. Жизнь вдали от людей приучила Беллу прислушиваться к своим душевным движениям: она не привыкла делиться своими чувствами с окружающими. Во время оскорбительной для нее свадьбы с альрауном она объясняет свои слезы тем, что ей вспомнился погибший по ее вине котеночек. Писатель оставляет читателю возможность самому понять истинную причину ее горя.
11. Лирика гейдельбергских романтиков. К.М.Брентано и Й.Эйхендорф.
Сын купца-итальянца и немки Максимилианы фон Ларош. Как и Новалис, изучал горное дело, но увлекся литературой. Он был знаком с Гете, Виландом, Гердером, бр.Шлегелями, Л.Тиком, дружил с Арнимом. Женой Брентано стала поэтесса Софи Меро
Усвоив традиции немецкой народной поэзии, Брентано создает свои произведения близкие по стилю и тематике к образцам фольклорной литературы. Его стихи отличаются лирической задушевностью, простотой, доступной для понимания формой. Самым известным произведением такого типа стала брентановская «Лорелея» - «Жила на Рейне фея». Lur – древнее название эльфов, Leia – скала. Поэтому один из вариантов перевода - «скала эльфов». Она возвышается над Рейном у города Бахараха. По свидетельству миннезингера Марнера, именно здесь скрыт клад Нибелунгов. Другой перевод – «сланцевый утес». Он был переосмыслен и воспринимался как «сторожевой утес», а затем «скала коварства».
Стихотворение Брентано выдержано в стиле народной баллады. Лорелея наделена очарованием. Но сама девушка не рада своим победам, она страдает от волшебных сил, которые заключены в ней, в ее очаровании и красоте. Она не «злая колдунья», как считает епископ, а всего лишь невольная носительница колдовских чар, губительных для окружающих.
Брентановская Лорелея, внушающая окружающим страстное чувство, сама несчастна в любви: ей изменил возлюбленный. Лорелея дает согласие на пострижение в монахини, но мечтает о смерти. Воды Рейна непреодолимо влекут ее к себе. По дороге в монастырь ее преследуют любовью три сопровождающих рыцаря. Она выбирает единственный для себя выход - бросается со скалы в реку. В сравнении с народной легендой Брентано усложнил сюжет. Он ввел мотив несчастной любви, которая и сводит Лорелею в могилу.
Одна из особенностей поэтики баллады – скупость в передаче чувств героини. Она восходит к сборнику «Волшебный рог мальчика», изданный Брентано и Арнимом. Брентано реконструировал стих народной песни, соблюдал синтаксически-интонационную цельность двустиший и их параллелизм в строфе. Все это позволило Шуберту и другим композиторам-романтикам (Веберу, Шуману) переложить стихи на музыку в духе народно-песенной традиции и строить мелодическую фразу на основе двустишия.
Брентано придает особое значение образу Рейна. Он упоминается в балладе пять раз. Героиня неразрывно связана с Рейном как символом любви к родному краю
Баллада о Лорелее, включенная в исторический роман «Годви»(1802), стала образцом романтической лирики начала Х1Х века. К образу рейнской красавицы обращались Эйхендорф(1815), Гейне(1824), Ж.де Нерваль(1852), Аполлинер (1904) и др.
Лирика Брентано в период расцвета его творчества (до религиозного кризиса 1815-1835) была, в основном, любовной. В духе немецкой народно-поэтической традиции Брентано представлял любовь как большое чувство, предполагающее самоотверженную, страстную привязанность к родине. Любовная лирика Брентано была патриотической поэзией о духовной красоте немецкой женщины, о красоте родной страны, Рейна.
наиболее интересными у Брентано являются те, что построены на народно-поэтической основе. Это стихи рейнского цикла и
Йозеф Эйхендорф (1788 – 1857)
Один из талантливых последователей «гейдельбержцев». Родился и вырос в дворянской семье. Учился в Галле и Гейдельберге. Здесь в Гейдельберге он получил поэтическое имя «Флоренс» - «Цветущий». Занимал различные посты государственной службы, участвовал в прусском дворянском ополчении, с которым входил в Париж в 1815. Творческий путь продолжался почти 50 лет.
Он – автор романов, новелл, драматических произведений, книги воспоминаний «Пережитое» и историко-литературных работ. Отличительная черта его стихотворений – музыкальность. Эйхендорф был близок с композитором Мендельсоном-Бартольди, положившим на музыку многие его песни. Музыкальность, народная напевность, которые соединяются с передачей субъективного ощущения природы – отличительные особенности его лирики. Он умел видеть в жизни много прекрасного и радостного.
В юношеском цикле «Жизнь певца» Эйхендорф раскрывает свой взгляд на творчество как на путь, которым вдохновенный художник ведет человечество в «страну чудес» - в страну мечты, созерцания и эстетического наслаждения.
Большая часть стихотворений Эйхендорфа имеет светлый колорит и рассказывает о романтических странствиях среди живописных гор и лесов. Поэт создает странническую романтическую идиллию; его путники едут по сказочным землям:
У Эйхендорфа лес – это родина, убежище для человека, который в мире городов страдает от всех противоречий времени. В недосягаемой дали и высоте обитает Дева Мария, оберегающая людей:
Божья матерь олицетворяет собой нежность и любовь к людям.
Однако лес не всегда близок к человеку. В стихотворении «Лесной разговор» (Waldgespräch), которое чаще переводится «Лорелея», Эйхендорф следует за Брентано и описывает лес как пристанище сил, враждебных человеку. Лорелея здесь уже не волшебница, а ведьма (Hexe):
Лирический талант Эйхендорфа отразился в его романе «Мечта и действительность» (1813), в новеллах «Мраморная статуя» и «Из жизни одного бездельника». Он вводит, в основном, описания природы, передающие обаяние пейзажа. Чувства героев Эйхендорфа тесно связаны с поэтическими пейзажами. Писатель включает в роман и новеллы песни и стихотворения, придающие повествованию музыкальное звучание, свойственное прозе романтиков.
Пейзаж в лирических произведениях Эйхендорфа неповторим. Воспроизводя их, поэт использует особые символы, сравнения, цветовые эпитеты, глаголы движения. Главная особенность – картины природы можно не только увидеть, но и услышать. В стихотворении создается особый звуковой фон: шум леса, журчание ручья, пение птиц, эхо, звук лесного рожка.
Одним из самых значительных стихотворений является «Голубой цветок»:
Здесь романтический мотив поиска идеала раскрывается через темы странствий, музыки, природы. Поэтому в название вынесен символ Новалиса. Но если в период иенского романтизма истина казалась достижимой, то на втором этапе надежда исчезла. Лирический герой странствует со своей арфой, но поиски безрезультатны. При этом в стихотворении нет трагизма: мироощущение Эйхендорфа светлое. Это отличает его от большинства романтиков позднего периода.
Чудесная история Петера Шлемиля» А.фон Шамиссо как позднеромантическая волшебная повесть. Традиционные мотивы и образы немецкой литературы, их трансформация
Луи Шарль Аделаид де Шамиссо , французский дворянин, родился в родовом замке Бонкур в Шампани (Франция). В годы французской революции (1789-1794) семья Шамиссо эмигрировала и поселилась в Берлине; здесь будущий поэт становится пажом прусской королевы. В 1798 году он поступает в прусскую армию..
Первые литературные опыты Шамиссо - стихотворения, написанные по-французски. По-немецки он начинает писать с 1801 года. Участие в «Зеленом альманахе» ввело Шамиссо в круг немецких писателей. В 1814 году выходит в свет повесть Шамиссо «Чудесная история Петера Шлемиля»
Чудесная история Петера Шлемиля». Литературное наследие Шамиссо невелико. Лучшее из него - «Чудесная история Петера Шлемиля» и стихотворения. В раннем творчестве (до путешествия) Шамиссо примыкает к романтизму.
В своей повести-сказке Шамиссо рассказывает историю человека, продавшего за кошелек, в котором никогда не иссякают деньги, свою тень. Отсутствие тени, которое сразу же замечают все окружающие, исключает Петера Шлемиля из общества других людей; все его отчаянные попытки добиться положения в этом обществе и личного счастья терпят крушение, и Шлемиль находит некоторое удовлетворение лишь в общении с природой - в занятиях естественными науками.
В этой повести, таким образом, - обычная романтическая ситуация: человек, не находящий себе места в обществе, непохожий на окружающих, т. е. ситуация байроновского Чайльд Гарольда и Рене Шатобриана, Штернбальда Тика и Иоганна Крейслера Гофмана. Но вместе с тем ситуация повести Шамиссо отличается от всех других вариантов своей иронией над романтическим одиночеством героя, над романтической асоциальностью.
Шлемиль, лишившись тени, находится в трагикомическом положении: ведь он лишился чего-то, казалось бы, не имеющего никакого значения, никакой ценности.
«Ценность» тени заключается лишь в том, что она делает ее обладателя похожим на всех остальных людей, причем возникает вопрос, такая ли уж большая честь - походить на мошенника Раскаля и самодовольного богача Джона.
Шлемиль страдает от загадочной нелепости своей потери, страдает от людей, которые не могут представить себе человека без тени и относятся с ужасом или презрением, не лишенным изрядной доли комизма, к бедному Шлемилю.
В своем несчастии Шлемиль комичен, и вместе с тем последствия этого несчастья достаточно трагичны для него.
Иронизируя над романтической «исключительностью» своего героя, Шамиссо вместе с тем полон грустного сочувствия к нему.
Для Шамиссо асоциальность не является ни нормой, как для Фридриха Шлегеля в 90-х годах, ни абсолютной трагедией бытия, как для Гофмана. Оставаясь еще в пределах романтических представлений, т. е. не зная ни выхода для своего героя из романтического одиночества, ни социально-исторического объяснения этому одиночеству, Шамиссо, однако, своим сочувственно-ироническим отношением к нему намечает путь преодоления романтизма, приводящий писателя к стихотворениям конца 20- 30-х годов, в которых ясно обнаруживается его отход от романтизма.
Сочетание большой жизненной конкретности и фантастики в повести Шамиссо напоминает творческую манеру Гофмана. Но если у Гофмана это сочетание в конечном счете было призвано продемонстрировать извечную разъединенность мира реального и мира идеального, то у Шамиссо фантастическое является лишь символическим выражением некоторых сторон самой действительности
Шамиссо Адельберт Удивительная история Петера Шлемиля
Юлиусу Эдуарду Гитцингу от Адельберта фон Шамиссо
Ты, Эдуард, не забываешь никого; ты, конечно, еще помнишь некоего Петера Шлемиля, которого в прежние годы не раз встречал у меня, - такой долговязый малый, слывший растяпой, потому что был неповоротлив, и лентяем, потому что был нерасторопен. Мне он нравился. Ты, конечно, не забыл, как однажды в наш «зеленый» период он, увильнул от бывших у нас в ходу стихотворных опытов: я взял его с собой на очередное поэтическое чаепитие, а он заснул, не дождавшись чтения, пока сонеты еще только сочинялись. Мне вспоминается также, как ты сострил на его счет. Ты уже раньше видел его, не знаю где и когда, в старой черной венгерке, в которой он был и на этот раз. И ты сказал:
«Этот малый мог бы почесть себя счастливцем, будь его душа хоть наполовину такой же бессмертной, как его куртка». Вот ведь какого неважного мнения все вы были о нем. Мне же он нравился.
От этого-то самого Шлемиля, которого я потерял из виду много лет назад, и досталась мне тетрадь, кою я доверяю теперь тебе. Лишь тебе, Эдуард, моему второму «я», от которого у меня нет секретов. Доверяю я ее лишь тебе и, само собой разумеется, нашему Фуке, также занявшему прочное место в моем сердце, но ему только как другу, не как поэту. Вы поймете, сколь неприятно мне было бы, если бы исповедь честного человека, положившегося на мою дружбу и порядочность, была высмеяна в литературном произведении и даже если бы вообще отнеслись без должного благоговения, как к неостроумной шутке, к тому, с чем нельзя и не должно шутить. Правда, надо сознаться, мне жаль, что эта история, вышедшая из-под пера доброго малого Шлемиля, звучит нелепо, что она не передана со всею силою заключенного в ней комизма умелым мастером. Что бы сделал из нее Жан-Поль! Кроме всего прочего, любезный друг, в ней, возможно, упоминаются и ныне здравствующие люди; это тоже надо принять во внимание.
Еще несколько слов о том, как попали ко мне эти листки. Я получил их вчера рано утром, только-только проснувшись, - странного вида человек с длинной седой бородой, одетый в изношенную черную венгерку, с ботанизиркой через плечо и, несмотря на сырую дождливую погоду, в туфлях поверх сапог, справился обо мне и оставил эту тетрадь. Он сказал, что прибыл из Берлина.
Аделъберт фон Шамиссо
Кунерсдорф,
Р. S. Прилагаю набросок, сделанный искусником Леопольдом, который как раз стоял у окна и был поражен необычайным явлением. Узнав, что я дорожу рисунком, он охотно подарил его мне.
Моему старому другу Петеру Шлемилю
Твоя давно забытая тетрадь
Случайно в руки мне попала снова.
Я вспомнил дни минувшие опять,
Когда нас мир в ученье брал сурово.
Я стар и сед, мне нужды нет скрывать
От друга юности простое слово:
Я друг твой прежний перед целым светом,
Наперекор насмешкам и наветам.
Мой бедный друг, со мной тогда лукавый
Не так играл, как он играл с тобой.
И я в те дни искал напрасно славы,
Парил без пользы в выси голубой.
Но сатана похвастаться не вправе,
Что тень мою купил он той порой.
Со мною тень, мне данная с рожденья,
Я всюду и всегда с моею тенью.
И хоть я не был виноват ни в чем,
Да и лицом с тобою мы не схожи,
«Где тень твоя?» - кричали мне кругом,
Смеясь и корча шутовские рожи.
Я тень показывал. Что толку в том?
Они б смеялись и на смертном ложе.
Нам силы для терпения даны,
И благо, коль не чувствуем вины.
Но что такое тень? - спросить хочу я,
Хоть сам вопрос такой слыхал не раз,
И злобный свет, придав цену большую,
Не слишком ли вознес ее сейчас?
Но годы миновавшие такую
Открыли мудрость высшую для нас:
Бывало, тень мы называли сутью,
А нынче суть и та покрыта мутью.
Итак, друг другу руки мы пожмем,
Вперед, и пусть все будет, как бывало.
Печалиться не станем о былом,
Когда теснее наша дружба стала.
Мы к цели приближаемся вдвоем,
И злобный мир нас не страшит нимало.
А стихнут бури, в гавани с тобой,
Уснув, найдем мы сладостный покой.
Адельберт фон Шамиссо
Берлин, август 1834 г.
(Перевод И. Едина.)
После благополучного, хотя и очень для меня тягостного плавания корабль наш вошел наконец в гавань. Как только шлюпка доставила меня на берег, я забрал свои скудные пожитки и, протолкавшись сквозь суетливую толпу, направился к ближайшему, скромному с виду дому, на котором узрел вывеску гостиницы. Я спросил комнату. Слуга осмотрел меня с ног до головы и провел наверх, под крышу. Я приказал подать холодной воды и попросил толком объяснить, как найти господина Томаса Джона.
Сейчас же за Северными воротами первая вилла по правую руку, большой новый дом с колоннами, отделанный белым и красным мрамором.
Так. Было еще раннее утро. Я развязал свои пожитки, достал перелицованный черный сюртук, тщательно оделся во все, что у меня было лучшего, сунул в карман рекомендательное письмо и отправился к человеку, с помощью которого надеялся осуществить свои скромные мечты.
Пройдя длинную Северную улицу до конца, я сейчас же за воротами увидел белевшие сквозь листву колонны. «Значит, здесь!» - подумал я. Смахнул носовым платком пыль с башмаков, поправил галстук и, благословясь, дернул за звонок. Дверь распахнулась. В прихожей мне был учинен настоящий допрос. Швейцар все же приказал доложить о моем приходе, и я удостоился чести быть проведенным в парк, где господин Джон гулял в обществе друзей. Я сейчас же признал хозяина по дородству и сияющей самодовольством физиономии. Он принял меня очень хорошо - как богач нищего, даже повернул ко мне голову, правда, не отвернувшись от остального общества, и взял у меня из рук протянутое письмо.
Так, так, так! От брата! Давненько не было от него вестей. Значит, здоров? Вон там, - продолжал он, обращаясь к гостям и не дожидаясь ответа, и указал письмом на пригорок, - вон там я построю новое здание. - Он разорвал конверт, но не прервал разговора, который перешел на богатство. - У кого нет хотя бы миллионного состояния, - заметил он, - тот, простите меня за грубое слово, - голодранец!
Фантастика служит автору для раскрытия бездуховности мира (тень и все, связанное с ней) и для введения новой темы – науки о природе (семимильные сапоги). Сказка здесь сочетается с повествованием о жизни обыкновенных людей. Фантастическая история становится отражением социальных отношений, при этом автор пытается уверить читателей, что герой – истинное лицо. Образ тени – символичен, однако автор не стремится раскрыть его значение – возможность различных толкований. Герой и общество неоднозначно воспринимают роль тени. Все это создает зловещий колорит эпохи, где тень означает добропорядочность, хотя ее обладатель может быть лишен чувства чести. Шлемиль попадает в окружение богатых, осознает свое ничтожество, это подготавливает его к «сделке с кошельком Фортуната». Но экстаз проходит быстро, и Шлемиль начинает понимать, что никаким богатством нельзя купить уважения и счастья.
Автор дает понять: хотя золото ценится дороже заслуг и чести и добродетели, но тень уважают еще больше, чем золото. Первая ступень познания связана с уяснением, что общество судит о человеке по внешним признакам, а благополучие не только в богатстве. Это осознание материальной сущности поступка.
Вторая ступень – результат духовного прозрения, это уже самоосуждение, он расстался с тенью ради золота, «поступился совестью ради богатства». Но! Является ли тень эквивалентом совести? Бесчестные люди тоже обладают тенью – следовательно, тень не является эквивалентом нравственности, но только ее внешним признаком. Однако его тень становится для Шлемиля источником подлинных духовных страданий, а значит даже неосознанный проступок влечет за собой наказание, для этого не обязательны контракты с совестью.
Оставив вопрос «тени» спорным, автор углубляется в чисто романтическую плоскость: Шлемиль становится странником. Тема странничества возникла на первом этапе романтизма и была связана с духовным совершенствованием. Теперь герой-странник стал ученым-естествоиспытателем. Наука была чужда «мечтаниям» первой волны. Однако здесь наука имеет непосредственное отношение к природе, а тема природы и связи с ней человека всегда были в поле зрения романтиков. Следовательно, Шамиссо, отступая от романтического канона, вместе с тем остается в его рамках.
С темой странничества у романтиков соединяется тема одиночества. Шлемиль не может стать таким, как диктует обычай.
Краткое содержание:
Германия, начало XIX в. После долгого плавания Петер Шлемиль прибывает в Гамбург с рекомендательным письмом к господину Томасу Джону. В числе гостей он видит удивительного человека в сером фраке. Удивительного потому, что этот человек один за другим вынимает из кармана предметы, которые, казалось бы, никак не могут там поместиться, - подзорную трубу, турецкий ковер, палатку и даже трех верховых лошадей. В бледном лице человека в сером есть что-то необъяснимо жуткое. Шлемиль хочет незаметно скрыться, но тот настигает его и делает странное предложение: он просит Шлемиля отдать свою тень в обмен на любое из сказочных сокровищ - корень мандрагоры, пфенниги-перевертыши, скатерть-самобранку, волшебный кошелек Фортунато. Как ни велик страх Шлемиля, при мысли о богатстве он забывает обо всем и выбирает волшебный кошелек.
Так Шлемиль теряет свою тень и тут же начинает жалеть о содеянном. Оказывается, что без тени нельзя и на улице показаться, потому что, «хотя золото ценится на земле гораздо дороже, чем заслуги и добродетель, тень уважают ещё больше, чем золото».
Свадьба сыграна. Минна стала женой Раскала. Оставив верного слугу, Шлемиль садится на коня и под покровом ночи удаляется от места, где «похоронил свою жизнь». Вскоре к нему присоединяется пеший незнакомец, который отвлекает его от грустных дум разговором о метафизике. В свете наступившего утра Шлемиль с ужасом видит, что его спутник - человек в сером. Он со смехом предлагает Шлемилю одолжить ему его тень на время пути, и Шлемилю приходится принять предложение, потому что навстречу идут люди. Воспользовавшись тем, что едет верхом, в то время как человек в сером идет пешком, он пытается удрать вместе с тенью, но та соскальзывает с лошади и возвращается к своему законному хозяину. Человек в сером с насмешкой заявляет, что теперь Шлемилю от него не избавиться, потому что «такому богачу тень необходима».
В глубокой пещере в горах между ними происходит решительное объяснение. Лукавый снова рисует заманчивые картины жизни, которую может вести богатый человек, разумеется, обладающий тенью, а Шлемиль разрывается «между соблазном и твердой волей». Он снова отказывается продать душу, гонит прочь человека в сером. Тот отвечает, что уходит, но если Шлемилю понадобится с ним увидеться, то пусть он только встряхнет волшебным кошельком. Человека в сером связывают с богатыми тесные отношения, он оказывает им услуги, но тень свою Шлемиль может вернуть, только заложив душу. Шлемиль вспоминает о Томасе Джоне и спрашивает, где он сейчас. Человек в сером вытаскивает из кармана самого Томаса Джона, бледного и изможденного. Его синие губы шепчут: «Праведным судом Божиим я был судим, праведным судом Божиим я осужден». Тогда Шлемиль решительным движением швыряет кошелек в пропасть и произносит: «Заклинаю тебя именем Господа Бога, сгинь, злой дух, и никогда больше не появляйся мне на глаза». В то же мгновение человек в сером встает и исчезает за скалами.
Так Шлемиль остается и без тени и без денег, но с души его спадает тяжесть. Богатство его больше не влечет. Избегая людей, он продвигается к горным рудникам, чтобы наняться на работу под землей. Сапоги изнашиваются в дороге, ему приходится купить на ярмарке новые, а когда, надев их, он снова пускается в путь, то вдруг оказывается на берегу океана, среди льдов. Он бежит и через несколько минут ощущает страшную жару, видит рисовые поля, слышит китайскую речь. Ещё шаг - он в глубине леса, где с удивлением узнает заботой становится вернуть тень. Он посылает на поиски виновника своего несчастья верного слугу Бенделя, и тот возвращается опечаленный - у господина Джона никто не может вспомнить человека в сером фраке. Правда, какой-то незнакомец просит передать господину Шлемилю, что уезжает и увидится с ним ровно через год и один день. Конечно, этот незнакомец и есть человек в сером. Шлемиль боится людей и проклинает свое богатство. Единственный, кто знает о причине его горя, это Бендель, который помогает хозяину как может, прикрывая его своей тенью. В конце концов Шлемилю приходится бежать из Гамбурга. Он останавливается в уединенном городке, где его принимают за короля, путешествующего инкогнито, и где он встречает красавицу Минну, дочь лесничего. Он проявляет величайшую осторожность, никогда не появляется на солнце и выходит из дому только ради Минны, а та отвечает на его чувство «со всем пылом неискушенного юного сердца». Но что может сулить доброй девушке любовь человека, лишенного тени? Шлемиль проводит ужасные часы в раздумьях и слезах, но не решается ни уехать, ни открыть возлюбленной свою страшную тайну. До срока, назначенного человеком в сером, остается месяц. В душе Шлемиля теплится надежда, и он сообщает родителям Минны о своем намерении через месяц просить её руки. Но роковой день наступает, тянутся часы тягостного ожидания, близится полночь, и никто не появляется. Шлемиль засыпает в слезах, потеряв последнюю надежду.
На следующий день берет расчет его второй слуга Раскал, заявив, что «порядочный человек не захочет служить господину, у которого нет тени», лесничий бросает ему в лицо то же обвинение, а Минна признается родителям, что давно подозревала об этом, и рыдает на груди у матери. Шлемиль в отчаянии бродит по лесу. Внезапно кто-то хватает его за рукав. Это человек в сером. Шлемиль обсчитался на один день. Человек в сером сообщает, что Раскал выдал Шлемиля, чтобы самому жениться на Минне, и предлагает новую сделку: чтобы получить обратно тень, Шлемиль должен отдать ему душу. Он уже держит наготове листочек пергамента и обмакивает перо в кровь, выступившую на ладони Шлемиля. Шлемиль отказывается - больше из личного отвращения, чем из соображений нравственности, а человек в сером вытаскивает из кармана его тень, бросает себе под ноги, и она послушно, как его собственная, повторяет его движения. В довершение искушения человек в сером напоминает, что ещё не поздно вырвать Минну из рук негодяя, достаточно одного росчерка пера. Он неотступно преследует Шлемиля, и наконец наступает роковая минута. Шлемиль больше не думает о себе. Спасти возлюбленную ценой собственной души! Но когда его рука уже тянется к пергаменту, он вдруг проваливается в небытие, а очнувшись, понимает, что уже поздно. Свадьба сыграна. Минна стала женой Раскала. Оставив верного слугу, Шлемиль садится на коня и под покровом ночи удаляется от места, где «похоронил свою жизнь». Вскоре к нему присоединяется пеший незнакомец, который отвлекает его от грустных дум разговором о метафизике. В свете наступившего утра Шлемиль с ужасом видит, что его спутник - человек в сером. Он со смехом предлагает Шлемилю одолжить ему его тень на время пути, и Шлемилю приходится принять предложение, потому что навстречу идут люди. Воспользовавшись тем, что едет верхом, в то время как человек в сером идет пешком, он пытается удрать вместе с тенью, но та соскальзывает с лошади и возвращается к своему законному хозяину. Человек в сером с насмешкой заявляет, что теперь Шлемилю от него не избавиться, потому что «такому богачу тень необходима».
Шлемиль продолжает путь. Повсюду его ждут почет и уважение - ведь он богач, да и тень у него прекрасная. Человек в сером уверен, что рано или поздно добьется своего, но Шлемиль знает, что теперь, когда он навеки потерял Минну, он не продаст душу «этой погани».
В глубокой пещере в горах между ними происходит решительное объяснение. Лукавый снова рисует заманчивые картины жизни, которую может вести богатый человек, разумеется, обладающий тенью, а Шлемиль разрывается «между соблазном и твердой волей». Он снова отказывается продать душу, гонит прочь человека в сером. Тот отвечает, что уходит, но если Шлемилю понадобится с ним увидеться, то пусть он только встряхнет волшебным кошельком. Человека в сером связывают с богатыми тесные отношения, он оказывает им услуги, но тень свою Шлемиль может вернуть, только заложив душу. Шлемиль вспоминает о Томасе Джоне и спрашивает, где он сейчас. Человек в сером вытаскивает из кармана самого Томаса Джона, бледного и изможденного. Его синие губы шепчут: «Праведным судом Божиим я был судим, праведным судом Божиим я осужден». Тогда Шлемиль решительным движением швыряет кошелек в пропасть и произносит; «Заклинаю тебя именем Господа Бога, сгинь, злой дух, и никогда больше не появляйся мне на глаза». В то же мгновение человек в сером встает и исчезает за скалами.
Так Шлемиль остается и без тени и без денег, но с души его спадает тяжесть. Богатство его больше не влечет. Избегая людей, он продвигается к горным рудникам, чтобы наняться на работу под землей. Сапоги изнашиваются в дороге, ему приходится купить на ярмарке новые, а когда, надев их, он снова пускается в путь, то вдруг оказывается на берегу океана, среди льдов. Он бежит и через несколько минут ощущает страшную жару, видит рисовые поля, слышит китайскую речь. Ещё шаг - он в глубине леса, где с удивлением узнает растения, встречающиеся только в Юго-Восточной Азии. Наконец Шлемиль понимает: он купил семимильные сапоги. Человеку, которому недоступно общество людей, милостью неба дарована природа. Отныне цель жизни Шлемиля - познание её тайн. Он выбирает убежищем пещеру в Фиваиде, где его всегда ждет верный пудель Фигаро, путешествует по всей земле, пишет научные труды по географии и ботанике, а его семимильные сапоги не знают износу. Описывая свои приключения в послании другу, он заклинает его всегда помнить о том, что «прежде всего тень, а уж затем деньги».
Шамиссо Адельберт
Удивительная история Петера Шлемиля
Юлиусу Эдуарду Гитцингу от Адельберта фон Шамиссо
Ты, Эдуард, не забываешь никого; ты, конечно, еще помнишь некоего Петера Шлемиля, которого в прежние годы не раз встречал у меня, - такой долговязый малый, слывший растяпой, потому что был неповоротлив, и лентяем, потому что был нерасторопен. Мне он нравился. Ты, конечно, не забыл, как однажды в наш «зеленый» период он, увильнул от бывших у нас в ходу стихотворных опытов: я взял его с собой на очередное поэтическое чаепитие, а он заснул, не дождавшись чтения, пока сонеты еще только сочинялись. Мне вспоминается также, как ты сострил на его счет. Ты уже раньше видел его, не знаю где и когда, в старой черной венгерке, в которой он был и на этот раз. И ты сказал:
«Этот малый мог бы почесть себя счастливцем, будь его душа хоть наполовину такой же бессмертной, как его куртка». Вот ведь какого неважного мнения все вы были о нем. Мне же он нравился.
От этого-то самого Шлемиля, которого я потерял из виду много лет назад, и досталась мне тетрадь, кою я доверяю теперь тебе. Лишь тебе, Эдуард, моему второму «я», от которого у меня нет секретов. Доверяю я ее лишь тебе и, само собой разумеется, нашему Фуке, также занявшему прочное место в моем сердце, но ему только как другу, не как поэту. Вы поймете, сколь неприятно мне было бы, если бы исповедь честного человека, положившегося на мою дружбу и порядочность, была высмеяна в литературном произведении и даже если бы вообще отнеслись без должного благоговения, как к неостроумной шутке, к тому, с чем нельзя и не должно шутить. Правда, надо сознаться, мне жаль, что эта история, вышедшая из-под пера доброго малого Шлемиля, звучит нелепо, что она не передана со всею силою заключенного в ней комизма умелым мастером. Что бы сделал из нее Жан-Поль! Кроме всего прочего, любезный друг, в ней, возможно, упоминаются и ныне здравствующие люди; это тоже надо принять во внимание.
Еще несколько слов о том, как попали ко мне эти листки. Я получил их вчера рано утром, только-только проснувшись, - странного вида человек с длинной седой бородой, одетый в изношенную черную венгерку, с ботанизиркой через плечо и, несмотря на сырую дождливую погоду, в туфлях поверх сапог, справился обо мне и оставил эту тетрадь. Он сказал, что прибыл из Берлина.
Аделъберт фон Шамиссо
Кунерсдорф,
Р. S. Прилагаю набросок, сделанный искусником Леопольдом, который как раз стоял у окна и был поражен необычайным явлением. Узнав, что я дорожу рисунком, он охотно подарил его мне.
Моему старому другу Петеру Шлемилю
Твоя давно забытая тетрадь
Случайно в руки мне попала снова.
Я вспомнил дни минувшие опять,
Когда нас мир в ученье брал сурово.
Я стар и сед, мне нужды нет скрывать
От друга юности простое слово:
Я друг твой прежний перед целым светом,
Наперекор насмешкам и наветам.
Мой бедный друг, со мной тогда лукавый
Не так играл, как он играл с тобой.
И я в те дни искал напрасно славы,
Парил без пользы в выси голубой.
Но сатана похвастаться не вправе,
Что тень мою купил он той порой.
Со мною тень, мне данная с рожденья,
Я всюду и всегда с моею тенью.
И хоть я не был виноват ни в чем,
Да и лицом с тобою мы не схожи,
«Где тень твоя?» - кричали мне кругом,
Смеясь и корча шутовские рожи.
Я тень показывал. Что толку в том?
Они б смеялись и на смертном ложе.
Нам силы для терпения даны,
И благо, коль не чувствуем вины.
Но что такое тень? - спросить хочу я,
Хоть сам вопрос такой слыхал не раз,
И злобный свет, придав цену большую,
Не слишком ли вознес ее сейчас?
Но годы миновавшие такую
Открыли мудрость высшую для нас:
Бывало, тень мы называли сутью,
А нынче суть и та покрыта мутью.
Итак, друг другу руки мы пожмем,
Вперед, и пусть все будет, как бывало.
Печалиться не станем о былом,
Когда теснее наша дружба стала.
Мы к цели приближаемся вдвоем,
И злобный мир нас не страшит нимало.
А стихнут бури, в гавани с тобой,
Уснув, найдем мы сладостный покой.
Адельберт фон Шамиссо
Берлин, август 1834 г.
(Перевод И. Едина.)
После благополучного, хотя и очень для меня тягостного плавания корабль наш вошел наконец в гавань. Как только шлюпка доставила меня на берег, я забрал свои скудные пожитки и, протолкавшись сквозь суетливую толпу, направился к ближайшему, скромному с виду дому, на котором узрел вывеску гостиницы. Я спросил комнату. Слуга осмотрел меня с ног до головы и провел наверх, под крышу. Я приказал подать холодной воды и попросил толком объяснить, как найти господина Томаса Джона.
Сейчас же за Северными воротами первая вилла по правую руку, большой новый дом с колоннами, отделанный белым и красным мрамором.
Так. Было еще раннее утро. Я развязал свои пожитки, достал перелицованный черный сюртук, тщательно оделся во все, что у меня было лучшего, сунул в карман рекомендательное письмо и отправился к человеку, с помощью которого надеялся осуществить свои скромные мечты.
Пройдя длинную Северную улицу до конца, я сейчас же за воротами увидел белевшие сквозь листву колонны. «Значит, здесь!» - подумал я. Смахнул носовым платком пыль с башмаков, поправил галстук и, благословясь, дернул за звонок. Дверь распахнулась. В прихожей мне был учинен настоящий допрос. Швейцар все же приказал доложить о моем приходе, и я удостоился чести быть проведенным в парк, где господин Джон гулял в обществе друзей. Я сейчас же признал хозяина по дородству и сияющей самодовольством физиономии. Он принял меня очень хорошо - как богач нищего, даже повернул ко мне голову, правда, не отвернувшись от остального общества, и взял у меня из рук протянутое письмо.
Так, так, так! От брата! Давненько не было от него вестей. Значит, здоров? Вон там, - продолжал он, обращаясь к гостям и не дожидаясь ответа, и указал письмом на пригорок, - вон там я построю новое здание. - Он разорвал конверт, но не прервал разговора, который перешел на богатство. - У кого нет хотя бы миллионного состояния, - заметил он, - тот, простите меня за грубое слово, - голодранец!
Ах, как это верно! - воскликнул я с самым искренним чувством.
Должно быть, мои слова пришлись ему по вкусу. Он улыбнулся и сказал:
Не уходите, голубчик, может статься, я найду потом время и потолкую с вами насчет вот этого.
Он указал на письмо, которое тут же сунул в карман, а затем снова занялся гостями. Хозяин предложил руку приятной молодой особе, другие господа любезничали с другими красотками, каждый нашел себе даму по вкусу, и все общество направилось к поросшему розами пригорку.
Я поплелся сзади, никого собой не обременяя, так как никто уже мною не интересовался. Гости были очень веселы, дурачились и шутили, порой серьезно разговаривали о пустяках, часто пустословили о серьезном и охотно острили насчет отсутствующих друзей, я плохо понимал, о чем шла речь, потому что был слишком озабочен и занят своими мыслями и, будучи чужим в их компании, не вникал в эти загадки.
Мы дошли до зарослей роз. Очаровательной Фанни, которая казалась царицей праздника, заблагорассудилось самой сорвать цветущую ветку; она наколола шипом палец, и на ее нежную ручку упали алые капли, словно оброненные темными розами. Это происшествие взбудоражило все общество. Гости бросились искать английский пластырь. Молчаливый господин в летах, сухопарый, костлявый и длинный, которого я до тех пор не приметил, хотя он шел вместе со всеми, сейчас же сунул руку в плотно прилегающий задний карман своего старомодного серого шелкового редингота, достал маленький бумажник, открыл его и с почтительным поклоном подал даме желаемое. Она взяла пластырь, не взглянув на подателя и не поблагодарив его; царапину заклеили, и все общество двинулось дальше, чтобы насладиться открывавшимся с вершины холма видом на зеленый лабиринт парка и бесконечный простор океана.
Зрелище действительно было грандиозное и прекрасное. На горизонте, между темными волнами и небесной лазурью, появилась светлая точка.
Подать сюда подзорную трубу! - крикнул господин Джон, и не успели прибежавшие на зов слуги выполнить приказание, как серый человек сунул руку в карман редингота, вытащил оттуда прекрасный доллонд и со смиренным поклоном подал господину Джону. Тот приставил тут же трубу к глазу и сообщил, что это корабль, вчера снявшийся с якоря, но из-за противного ветра до сих пор не вышедший в открытое море. Подзорная труба переходила из рук в руки и не возвращалась обратно к своему владельцу. Я же с удивлением смотрел на него и недоумевал, как мог уместиться такой большой предмет в таком маленьком кармане. Но все остальные, казалось, приняли это за должное, и человек в сером возбуждал в них не больше любопытства, чем я.
Адельберт фон Шамиссо (1781–1838) - немецкий писатель и ученый-натуралист, по происхождению французский дворянин, отец которого вместе со всей семьей эмигрировал в Германию во время революции, лишившей его всего имущества.
Наиболее известное художественное произведение Шамиссо, увидевшее свет в 1813 году, - повесть "Удивительная история Петера Шлемиля". В рассказе о человеке, потерявшем свою тень, Шамиссо вскрывает психологическую ситуацию своего современника, искушаемого богатством, опасность утраты личности. Герою Шамиссо придал некоторые автобиографические черты. Однако глубокий философский смысл этой символической повести выводит ее за пределы иронически переосмысленной автобиографии.
Шамиссо Адельберт
Удивительная история Петера Шлемиля
Юлиусу Эдуарду Гитцингу от Адельберта фон Шамиссо
Ты, Эдуард, не забываешь никого; ты, конечно, еще помнишь некоего Петера Шлемиля, которого в прежние годы не раз встречал у меня, - такой долговязый малый, слывший растяпой, потому что был неповоротлив, и лентяем, потому что был нерасторопен. Мне он нравился. Ты, конечно, не забыл, как однажды в наш "зеленый" период он, увильнул от бывших у нас в ходу стихотворных опытов: я взял его с собой на очередное поэтическое чаепитие, а он заснул, не дождавшись чтения, пока сонеты еще только сочинялись. Мне вспоминается также, как ты сострил на его счет. Ты уже раньше видел его, не знаю где и когда, в старой черной венгерке, в которой он был и на этот раз. И ты сказал:
"Этот малый мог бы почесть себя счастливцем, будь его душа хоть наполовину такой же бессмертной, как его куртка". Вот ведь какого неважного мнения все вы были о нем. Мне же он нравился.
От этого-то самого Шлемиля, которого я потерял из виду много лет назад, и досталась мне тетрадь, кою я доверяю теперь тебе. Лишь тебе, Эдуард, моему второму "я", от которого у меня нет секретов. Доверяю я ее лишь тебе и, само собой разумеется, нашему Фуке, также занявшему прочное место в моем сердце, но ему только как другу, не как поэту. Вы поймете, сколь неприятно мне было бы, если бы исповедь честного человека, положившегося на мою дружбу и порядочность, была высмеяна в литературном произведении и даже если бы вообще отнеслись без должного благоговения, как к неостроумной шутке, к тому, с чем нельзя и не должно шутить. Правда, надо сознаться, мне жаль, что эта история, вышедшая из-под пера доброго малого Шлемиля, звучит нелепо, что она не передана со всею силою заключенного в ней комизма умелым мастером. Что бы сделал из нее Жан-Поль! Кроме всего прочего, любезный друг, в ней, возможно, упоминаются и ныне здравствующие люди; это тоже надо принять во внимание.
Еще несколько слов о том, как попали ко мне эти листки. Я получил их вчера рано утром, только-только проснувшись, - странного вида человек с длинной седой бородой, одетый в изношенную черную венгерку, с ботанизиркой через плечо и, несмотря на сырую дождливую погоду, в туфлях поверх сапог, справился обо мне и оставил эту тетрадь. Он сказал, что прибыл из Берлина.
Аделъберт фон Шамиссо
Кунерсдорф,
Р. S. Прилагаю набросок, сделанный искусником Леопольдом, который как раз стоял у окна и был поражен необычайным явлением. Узнав, что я дорожу рисунком, он охотно подарил его мне.
Моему старому другу Петеру Шлемилю
Твоя давно забытая тетрадь
Случайно в руки мне попала снова.
Я вспомнил дни минувшие опять,
Когда нас мир в ученье брал сурово.
Я стар и сед, мне нужды нет скрывать
От друга юности простое слово:
Я друг твой прежний перед целым светом,
Наперекор насмешкам и наветам.
Мой бедный друг, со мной тогда лукавый
Не так играл, как он играл с тобой.
И я в те дни искал напрасно славы,
Парил без пользы в выси голубой.
Но сатана похвастаться не вправе,
Что тень мою купил он той порой.
Со мною тень, мне данная с рожденья,
Я всюду и всегда с моею тенью.
И хоть я не был виноват ни в чем,
Да и лицом с тобою мы не схожи,
"Где тень твоя?" - кричали мне кругом,
Смеясь и корча шутовские рожи.
Я тень показывал. Что толку в том?
Они б смеялись и на смертном ложе.
Нам силы для терпения даны,
И благо, коль не чувствуем вины.
Но что такое тень? - спросить хочу я,
Хоть сам вопрос такой слыхал не раз,
И злобный свет, придав цену большую,
Не слишком ли вознес ее сейчас?
Но годы миновавшие такую
Открыли мудрость высшую для нас:
Бывало, тень мы называли сутью,
А нынче суть и та покрыта мутью.
Итак, друг другу руки мы пожмем,
Вперед, и пусть все будет, как бывало.
Печалиться не станем о былом,
Когда теснее наша дружба стала.
Мы к цели приближаемся вдвоем,
И злобный мир нас не страшит нимало.
А стихнут бури, в гавани с тобой,
Уснув, найдем мы сладостный покой.
Адельберт фон Шамиссо
Берлин, август 1834 г.
(Перевод И. Едина.)
1
После благополучного, хотя и очень для меня тягостного плавания корабль наш вошел наконец в гавань. Как только шлюпка доставила меня на берег, я забрал свои скудные пожитки и, протолкавшись сквозь суетливую толпу, направился к ближайшему, скромному с виду дому, на котором узрел вывеску гостиницы. Я спросил комнату. Слуга осмотрел меня с ног до головы и провел наверх, под крышу. Я приказал подать холодной воды и попросил толком объяснить, как найти господина Томаса Джона.
Сейчас же за Северными воротами первая вилла по правую руку, большой новый дом с колоннами, отделанный белым и красным мрамором.
Так. Было еще раннее утро. Я развязал свои пожитки, достал перелицованный черный сюртук, тщательно оделся во все, что у меня было лучшего, сунул в карман рекомендательное письмо и отправился к человеку, с помощью которого надеялся осуществить свои скромные мечты.
Пройдя длинную Северную улицу до конца, я сейчас же за воротами увидел белевшие сквозь листву колонны. "Значит, здесь!" - подумал я. Смахнул носовым платком пыль с башмаков, поправил галстук и, благословясь, дернул за звонок. Дверь распахнулась. В прихожей мне был учинен настоящий допрос. Швейцар все же приказал доложить о моем приходе, и я удостоился чести быть проведенным в парк, где господин Джон гулял в обществе друзей. Я сейчас же признал хозяина по дородству и сияющей самодовольством физиономии. Он принял меня очень хорошо - как богач нищего, даже повернул ко мне голову, правда, не отвернувшись от остального общества, и взял у меня из рук протянутое письмо.
Так, так, так! От брата! Давненько не было от него вестей. Значит, здоров? Вон там, - продолжал он, обращаясь к гостям и не дожидаясь ответа, и указал письмом на пригорок, - вон там я построю новое здание. - Он разорвал конверт, но не прервал разговора, который перешел на богатство. - У кого нет хотя бы миллионного состояния, - заметил он, - тот, простите меня за грубое слово, - голодранец!
Ах, как это верно! - воскликнул я с самым искренним чувством.
Должно быть, мои слова пришлись ему по вкусу. Он улыбнулся и сказал:
Не уходите, голубчик, может статься, я найду потом время и потолкую с вами насчет вот этого.
Он указал на письмо, которое тут же сунул в карман, а затем снова занялся гостями. Хозяин предложил руку приятной молодой особе, другие господа любезничали с другими красотками, каждый нашел себе даму по вкусу, и все общество направилось к поросшему розами пригорку.
Загрузка...
