Сюжет, герои, проблематика "Повестей Белкина" А.С.Пушкина.
В развитии русской художественной прозы основополагающее значение Александра Сергеевича Пушкина, пожалуй, особенно велико. Здесь у него почти не было предшественников. На гораздо более низком уровне по сравнению со стихами находился и прозаический литературный язык. Поэтому перед Пушкиным вставала особо важная и очень нелегкая задача обработки самого материала данной области словесного искусства.
Цикл "Повестей Белкина" явился первым завершенным прозаическим творением Пушкина. Для писателя-реалиста, воссоздающего, воспроизводящего жизнь, формы повести и романа в прозе были особенно подходящими. Они привлекали Пушкина своей гораздо большей, чем стихи, доходчивостью до самых широких читательских кругов. "Повести и романы читаются всеми и везде", - отмечал он.
Облик кроткого и смиренного И. П. Белкина, возникающий из предисловия издателя и из автобиографического предисловия якобы самого Белкина к "Истории села Горюхина", набросан Пушкиным в добродушно-шутливых тонах. "Пиру воображенья", как характеризовал творческий процесс поэт-романтик в "Разговоре книгопродавца с поэтом", демонстративно противостоит в "Повестях Белкина" "простой пересказ" разного рода происшествий, имевших место в жизни самых обыкновенных людей. Но в этот бесхитростный пересказ Пушкин сумел внести столько глубокого гуманного чувства, меткой наблюдательности, тонкого юмора и мягкой иронии и вместе с тем столько жизненной правды, широких типических обобщений, что его "Повести Белкина" являются, по существу, началом русской высокохудожественной реалистической прозы.
В повестях Пушкин существенно расширяет, демократизирует круг явлений действительности, входящих в сферу его творческого внимания. Наряду с картинами поместной жизни ("Метель", "Барышня-крестьянка") перед нами развертывается быт армейского офицерства ("Выстрел"), городских ремесленников ("Гробовщик"), мелкого чиновничества ("Станционный смотритель") и, наконец, жизнь крепостного крестьянства ("История села Горюхина").
Если в "Арапе Петра Великого" Пушкин снял с ходулей крупного исторического деятеля, то в "Станционном смотрителе" он приподнял своего маленького, приниженного героя, явив в этой повести, как и вообще в "Повестях Белкина", поистине "натуральную" действительность, жизнь, которая "живет", как восторженно твердил устами одного из своих героев Достоевский. Этим объясняется огромное значение, которое имел "Станционный смотритель" в дальнейшем развитии литературы. Образ смотрителя был прямым предшественником Башмачки-на из "Шинели" Гоголя и всех тех "бедных людей", которые вскоре начинают заполнять страницы повестей и романов писателей "натуральной школы" - колыбели русского реализма второй половины XIX века.
Как и "Маленькие трагедии", "Повести Белкина" отличаются предельной экономив^" художественных средств. С первых же строк Пушкин знакомит читателя со своими героями, вводит его в круг событий. Так же скупа и не менее выразительна обрисовка характеров персонажей. Автор почти не дает внешнего портрета героев, почти не останавливается и на их душевных переживаниях. В то же время облик каждого из персонажей проступает с замечательной рельефностью и отчетливостью из его поступков и речей. "Писателю надо не переставая изучать это сокровище", - советовал Лев Толстой о "Повестях Белкина" знакомому литератору.
К циклу "Повестей" непосредственно примыкает незавершенная и самим Пушкиным не публиковавшаяся "История села Горюхина". Тягость крепостной неволи и свое сочувственное отношение к горестям и бедам закрепощенного крестьянства Пушкин подчеркнул уже названием села: Торюхино" (в течение долгого времени оно печаталось искаженно: Торохино").
Стоит только вспомнить приводимую Пушкиным запись помещичьего календаря: "4 мая. Снег. Тришка за грубость бит. 6 мая - корова бурая пала. Сенька за пьянство бит. 8 мая - погода ясная. 9 мая - дождь и снег. Тришка-бит по погоде". Подобные цитаты придают нарочито наивной, бесхитростной и вместе с тем исполненной сарказма "Истории" характер явной политической сатиры. Недаром манеру "смиренного" горюхинского летописца подхватил и блестяще развил в своей "Истории одного города" наиболее сильный русский политический сатирик Салтыков-Щедрин. В творчестве самого Пушкина "История села Горюхина" является началом того пути, который привел его к созданию "Дубровского", а затем и "Капитанской дочки".
Э. С. Афанасьев, (c)
"Пушкинские "Повести покойного Ивана Петровича Белкина" остаются до сих пор загадкой, как были они во времена Белинского", 1 - писал Б. М. Эйхенбаум в 1919 году. "Всегда считаясь "простыми", они ("Повести Белкина". - Э. А.) тем не менее стали объектом непрекращающихся истолкований и приобрели в литературоведении репутацию загадочных", 2 - отмечал С. Г. Бочаров в 1973 году. "Попыткой прочтения" называется раздел, включающий статьи о "Повестях Белкина", в современном научном журнале. 3
Интерес ученых к этому пушкинскому циклу в значительной мере подогревается профессиональными амбициями. "Повести Белкина" "...поистине представляют собой пробный камень литературоведческой и критической интерпретации - который... всегда был камнем преткновения". 4 Разумеется, и само имя автора побуждает нас отнестись к ним с должным вниманием. "Пушкин создал напряженное поле смысла, потенциально заключающее в себе то, что потом, по-своему, разумеется, развернут и Гоголь, и Лермонтов, и Достоевский, и Некрасов, и Блок... и все последующие", 5 - считает Е. И. Стрельцова. Заключают ли в себе и "Повести Белкина" это "напряженное поле смысла", зерно какой-либо значимой тенденции в развитии прозы XIX века, - эта проблема несомненно стимулирует усилия ученых в разгадывании пушкинской загадки, даже вопреки пессимизму некоторых из них. 6 Имел же какое-то основание (к сожалению, отчетливо не осознанное литературоведами) Лев Толстой сделать известное заявление о воздействии на него "Повестей Белкина": "Писателю надо не переставая изучать это сокровище. На меня это новое изучение произвело сильное действие", 7 а вскоре вновь его повторить: "Их надо изучать и изучать каждому писателю. Я на днях это сделал и не могу вам передать того благодатного влияния, которое имело на меня это чтение". 8
"Повести Белкина" помещены учеными в широкий, тщательно исследованный литературный контекст предшествовавшей Пушкину и современной ему литературной эпохи. 9 Перспективность же творческих принципов автора "Повестей Белкина" чаще всего связывают с реалистическими тенденциями русской повествовательной прозы, но в самой общей форме ("воплощение "поэзии действительности"", 10 "первые реалистические повести " 11). В более конкретном плане, в частности в плане характерологии, в заслугу Пушкину ставится введение им в русскую литературу типа "маленького человека": "среди... характеров, поднятых Пушкиным до уровня глубокой социальной проблематики, выделяется Самсон Вырин в повести, которая имела поистине эпохальное значение в истории изображения в литературе героя из социальных низов". 12
Напрашивается вопрос: почему Пушкин не поднял до этого же уровня ремесленника Адрияна Прохорова, героя "Гробовщика", также персонажа из социальных низов? И неужели только уровень "глубокой социальной проблематики" оказался в "Повестях Белкина" единственно значимым для русской литературы? В чем же заключается эстетическая значимость других повестей цикла? И как же быть с идейно- художественным единством этих произведений? Ведь вот что интересно: даже в 1840-е годы, в эпоху натуральной школы, Белинский, считавший повести Пушкина "ниже своего времени", 13 не оценил "Станционного смотрителя", хотя в эту эпоху "маленький человек" был привилегированным литературным героем. Не потому ли, что он воспринимал пушкинские новеллы как целостное литературное явление, лежащее в стороне от "серьезной" литературы?
Именно от оценки Белинским "Повестей Белкина" как занимательных побасенок, значимых для литературы лишь своим искусством рассказчика, отправлялся Б. М. Эйхенбаум в интерпретации пушкинских новелл. Если для Белинского они - казус в творчестве гения, то для Эйхенбаума - удобный объект для презентации формалистской методологии. Художественная целостность "Повестей Белкина" как цикла основывается, по его мнению, не на содержательных факторах: "ни философии, ни особой психологии, ни быта в этих маленьких болдинских выдумках нет", они "объединяются около одного приема - неожиданной развязки или неожиданного поворота привычных сюжетных схем", "все дело опять в движении, в композиции, в развертывании", "во всех этих повестях интерес сосредоточен не на самых фигурах, а на движении новеллы". 14
Итак, конфликтообразующая функция персонажей в "Повестях Белкина" сведена Эйхенбаумом на нет, они - фигуры, а творческий процесс уподоблен шахматной игре - игре литературной, игре между автором и читателем. При в целом негативном отношении исследователей пушкинских новелл к концепции Эйхенбаума "игровое" начало в них в той или иной мере учитывается. 15 Но литературная игра автора с читателями основывается на конфликтности традиционных художественных систем с системой новаторской, которая и манифестируется в форме литературной игры. 16 В чем заключаются эти новации Пушкина-повествователя, автора "Повестей Белкина"?
В работе С. Г. Бочарова "О смысле "Гробовщика"" ее направленность подчеркнута самим названием. Полемизируя с Б. М. Эйхенбаумом относительно чисто сюжетного движения новелл (искусство рассказывания), С. Г. Бочаров обнаруживает в "Гробовщике" и движение фабульное, событийное, причем "линейная фабула оборачивается скрытым параллелизмом построения" 17 Фабула "Гробовщика" оказывается расщепленной на внешнюю (последовательность событий) и внутреннюю, отражающую смену внутренних состояний персонажа. При этом внешняя и внутренняя фабулы оказываются в конфликтных отношениях. Моментом их "пересечения" является неприятие Прохоровым двусмысленности, "маргинальности" его ремесла. Жизненная стратегия гробовщика сводится к стремлению упорядочить свое положение в мире (мотив "порядка" слышится в "Гробовщике" отчетливо: "он вздохнул о ветхой лачуге, где в течение осьмнадцати лет все было заведено самым строгим порядком", "вскоре порядок восстановился"). 18 Именно сомнение в достоинстве своего ремесла, возникшее у Адрияна Прохорова на пиру, подвигло его к желанию упорядочить свое бытие, обернувшееся страшным беспорядком, к счастью для гробовщика, имевшим место только в пьяном сне. Таким образом, по мысли С. Г. Бочарова, "оксюмороны его (гробовщика. - Э. А.) пограничного положения между живыми и мертвыми обостряются и вскрываются собственной силой, по собственной логике, приоткрывая ему сомнительность самого его равенства с такими же ремесленниками-коллегами". 19
Процесс саморегуляции человеческих отношений еще более выразительно и развернуто представлен в "Станционном смотрителе". Здесь судьба основного персонажа Самсона Вырина изображается не только в субъективно-объективном ее "параллелизме", как в "Гробовщике", но и в ее соотнесенности с судьбами других персонажей, в том числе с "историей души" самого рассказчика. Его юношеская пылкость, категоричность в оценке "порядков" со временем уступает место пониманию необходимости жизненных компромиссов: "Будучи молод и вспыльчив, я негодовал на низость и малодушие смотрителя, когда сей последний отдавал приготовленную мне тройку под коляску чиновного барина. Столь же долго не мог я привыкнуть и к тому, чтоб разборчивый холоп обносил меня блюдом на губернаторском обеде. Ныне то и другое кажется мне в порядке вещей" (С. 89). Итак, налицо антиномия непреложности нормы человеческих отношений - порядка вещей - и подвижности, обусловленности представлений об этой норме человека. В. Н. Турбин отметил в одной из ситуаций "Станционного смотрителя" скрытый каламбур: "смотритель - тот, кто смотрит, глядит, - на мгновение ослеп". 20 Ученый имеет в виду следующую ситуацию: "Бедный смотритель не понимал, каким образом мог он сам позволить своей Дуне ехать вместе с гусаром, как нашло на него ослепление и что тогда было с его разумом" (С. 93). "Слепота" - свойство сознания человека, рождающего ложные представления о порядке вещей, стереотипы: "Сии столь оклеветанные смотрители вообще суть люди мирные, от природы услужливые, склонные к общежитию, скромные в притязаниях на почести и не слишком сребролюбивые" (С. 89). Итак, стереотипу противопоставлен тип, тип станционного смотрителя. В процессе рассказа о судьбе Самсона Вырина горизонт ожидания читателя (тип) будет "таять".
Жанр бытонравоописательного повествования о типе станционного смотрителя, заданный в начале произведения, имплицитно осложнен жанром идиллии: "Ею (Дуней. - Э. А.) дом держался... А я-то... не нагляжусь, бывало, не нарадуюсь; уж я ли не любил моей Дуни, я ль не лелеял моего дитяти; уж ей ли не было житье?" (С. 92), выражающим мироощущение смотрителя. И не потому ли Самсон Вырин не думал о том, что эта атипичная для его "чина" идиллия чревата драмой, и словно бы не замечал разыгрывающихся у него на глазах любовных романов? Сначала вполне невинного ("Красота ее меня поразила... Маленькая кокетка... она отвечала мне безо всякой робости, как девушка, видевшая свет" (С. 90)), заканчивающегося поцелуем, и когда завязался настоящий любовный роман, смотритель все еще наслаждался идиллией (Минский "так полюбился доброму смотрителю, что на третье утро жаль было ему расставаться с любезным своим постояльцем" (С. 93)). Фабула "Станционного смотрителя" складывается из ситуаций, каждая из которых соотнесена с каким-либо литературным жанром: "жанровым" является мироощущение человека. Читатель же должен отслеживать жанровые "перемены".
Жанр библейской притчи безусловно обращен к сознанию читателя и формирует его ожидания, но что касается Вырина, то он явно не верит в провидение и отправляется в Петербург вызволять (вразумлять?) дочь. Результат говорит сам за себя: отец вытолкнут сильной рукой гусара за дверь, фактически же он "вытолкнут" и из любовного романа, в котором ему не место. Сверток смятых ассигнаций, засунутый Минским за обшлаг рукава шинели Вырина и с негодованием Выриным растоптанный, - не только психологическая деталь, но и выразительный авторский жест по отношению к персонажу, проигрывание в одном эпизоде всей "истории": неготовность Самсона Вырина к компромиссу с порядком вещей дорого ему обойдется.
Далее Самсон Вырин осознает свое положение в соответствии с ролью несчастного отца в "семейной буржуазной повести". 21 ! Ее ведущим жанровым признаком В. В. Гиппиус считает "сострадание к несчастью". 22 "Эта эмоция (решающая для всего стиля чувствительной повести и драмы) распространяется, прежде всего, на саму героиню - жертву, затем на ее близких - иногда жениха, но чаще всего отца, - одного из основных и почти необходимых персонажей "мещанской" драмы; отец же обычно является тем резонером, устами которого провозглашается самоценность и неприкосновенность домашнего очага, негодование против его нарушителя и оправдание его жертвы". 23 Но если положение одинокого, тоскующего о дочери Самсона Вырина соответствует "сценарию" сентиментального жанра (налицо и сострадание к несчастью рассказчика: "долго думал я о бедной Дуне..." (С. 97)), то типологическое сходство ситуаций оказывается невозможным ввиду неизвестности Дуниной судьбы. Это обстоятельство имеет существенное значение для интерпретации пушкинской новеллы: автор свободен в выборе вариантов ее окончания.
Вариант - не только Вырин, но и рассказчик так и остаются в неизвестности относительно судьбы Дуни - противоречит поэтике новеллы, не знающей открытых финалов. Вариант покаянного возвращения к отцу Дуни, брошенной Минским, актуализировал бы жанр библейской притчи, правда, в сентиментальной ее огласовке, соответствующей укоренившемуся в нашем сознании представлению о "Станционном смотрителе" как об основополагающем произведении "натурального сентиментализма" (В. В. Виноградов). Однако, как видно, разрушив стереотипное представление о станционном смотрителе, автор вовсе не озабочен задачей создания социального типа. Его интересует сам феномен "литературности" человеческих представлений о порядке вещей, а потому социальное положение персонажа уже не имеет для Пушкина принципиального значения. Третий вариант: возможный приезд Дуни-барыни к живому отцу и воцарение между ними любви и согласия был бы откровенно "сказочным" и слащавым.
Сама возможность вариантов финала новеллы является предпосылкой литературной игры автора с читателем, исчерпавшим к концу повествования все возможные жанровые ожидания. Пушкинский же вариант финала выразителен потому, что он атипичен, не соответствует какому-либо жанру повествовательной прозы. Появление Дуни-барыни, никак не "компенсирующее" горькой судьбы ее отца, вероятно. Такой финал вполне устраивает как рассказчика, озабоченного недостающим эпизодом истории Дуни и ее отца, так и автора: антиномия "литературного", оперирующего "жанровыми" стереотипами сознания человека и до конца непостижимой, богатой на сюрпризы живой жизни является ведущим признаком авторской онтологической картины мира. Финал "Станционного смотрителя" - это констатация порядка вещей, освобождающего автора от вмененной ему читателем роли судьи своих персонажей. Унесенная с собой Выриным в могилу убежденность в горькой судьбе дочери как признак "слепоты" человека относительно безличного порядка вещей словно бы рифмуется с излишне пышным приездом Дуни-барыни к отцу, уже сошедшему в могилу.
Такова ирония человеческого бытия, сообщающая иронический колорит "Повестям Белкина". Прогнозируемый человеком порядок вещей, привязанный к жизненному опыту, характеру, обстоятельствам, словом, к человеческому фактору, заведомо беднее "логики" реально складывающихся человеческих судеб. Такова содержательная основа иронической игры автора с читателем.
В "Барышне-крестьянке" любовная история двух молодых людей из соседних дворянских усадеб представлена в жанре веселой комедии масок, который отнюдь не характеризует жанровое мышление автора (ср. суждение Белинского о "Барышне-крестьянке": "неправдоподобная, водевильная, представляющая помещичью жизнь с идиллической точки зрения"): 24 комедия разыгрывается, так сказать, по инициативе самих персонажей и отражает такую характерную черту человеческого сознания, как неизвестность человека себе самому, побуждающая его примеривать на себя различные роли (ср.: "молодой Алексей стал жить покамест барином, отпустив усы на всякий случай" (с. 100)), а также "хамелеонство", мимикрию как необходимый элемент человеческих отношений, особенно когда эти отношения напряжены. Талантливая игра Лизы Муромской (ее партнер Алексей сам является объектом розыгрыша), результатом которой становятся их любовные отношения, в то же время обостряет ситуацию до предела и загоняет ее в тупик: ведь эти отношения только и возможны как театральная игра, счастливую развязку в которой не в силах придумать ни изобретательная Лиза, ни упрямый Алексей. Пугливость куцей кобылки Муромского, развязавшая запутанную интригу, знаменует торжество случая над "обдуманными" поступками человека, случая, быть может, слепого, глупого, но в общем-то вполне возможного и такого желанного для персонажей повести и ее читателей.
И в "Метели" хитроумным построениям человеческого ума противопоставлена жизненная стихия с ее неожиданными "милостями". "Преступный" план "заговорщиков" тем и ненадежен, что он "преступен": сбой в любом его звене непоправим. Послепушкинский реализм принципиально изгонит из повествования случайности. Здесь жизнь осмысляется как миропорядок, неотъемлемый от человека, который всецело, во всех своих проявлениях детерминирован им. Для писателей - классических реалистов (а к их числу несомненно принадлежит и Пушкин как автор "Евгения Онегина", "Бориса Годунова", реалистических поэм и маленьких трагедий) гносеологический аспект отношений человека с миром является доминирующим. Автору "Повестей Белкина" человек интересен в плане онтологическом - как субъект личных отношений, в своей "человеческой" сущности, обнаруживающейся при его сопоставлении с принципиально "неразумным", непредсказуемым, гипотетическим порядком вещей, который только потому мыслится человеком как "порядок", что он подозревает в живой жизни известную целесообразность.
Сознание зависимости человека от жизненных случайностей "развязывало руки" автору "Повестей Белкина" в его игре с читателем. Так, держа читателя "Метели" в неведении о том, что же произошло в Жадрино в злополучную для Владимира ночь, автор готовит эффектную развязку, как бы дарованную Марье Гавриловне и Бурмину щедрой на сюрпризы жизнью, развязку, возможную в принципе, а потому не нуждающуюся в скрупулезной мотивации. В этом отношении утверждение Б. М. Эйхенбаума, соглашавшегося с В. Г. Белинским в том, что "искусство рассказывать" является ведущим эстетическим фактором "Повестей Белкина", 25 не лишено основания, хотя и излишне категорично: "философия" в этих произведениях все-таки есть.
"Выстрел", открывающий пушкинский цикл, - самая "формальная" из новелл. В ней "демонстрация приема", игра с читателем, по-видимому, являются сознательной авторской установкой. Следует ли в таком случае идти традиционным путем разгадывания характера репрезентативности пушкинского героя, как это повелось в практике интерпретации "Выстрела"? "Не будет преувеличением, если мы скажем, что образ главного героя "Выстрела" Сильвио является загадкой, которая до настоящего времени не получила в литературоведении однозначного решения. Обратившись к истории изучения этой повести в русской и советской критике, нетрудно убедиться в том, что образ Сильвио окружен множеством толкований, самых противоречивых". 26 Причину такого рода "загадочности" этого пушкинского героя В. М. Маркович видит в том, что Сильвио "становится для читателя настоящим подобием живого человека". 27 Точнее было бы сказать, что Сильвио не столько художественный характер, корреспондирующий с какими-либо ценностными установками автора, сколько художественная функция - в соответствии с поэтикой новеллы. В этом своем качестве он полностью вписывается в персонажный ряд "Выстрела" - наряду с графом и рассказчиком, также персонами атипичными. В отличие же от них Сильвио "окружен тайной", на которой, независимо от ее характера, и основывается повествовательный потенциал новеллы. Разгадывание этой тайны способно держать читателя в постоянном напряжении. Так, сообщаемые рассказчиком подробности о характере и образе жизни Сильвио не столько собственно характерологические, сколько повествовательные, интригующие читателя. Явно не несет ожидаемой смысловой нагрузки иностранное имя героя; мы никогда не узнаем, какими средствами располагает Сильвио, каков источник его доходов, почему он проживает в глухом местечке и т. п., так как из всех этих подробностей и складывается интрига новеллы. Замкнутость характера Сильвио не вяжется с его доверительными отношениями с рассказчиком, никак не мотивированными, но эта подробность необходима для введения последующих сюжетных звеньев. Такова же функция эпизода с пьяным поручиком: подоплека "помилования" его Сильвио становится известной только рассказчику и является прелюдией к исповеди героя. При этом автора нисколько не смущает излишняя предосторожность Сильвио: поэтика новеллы ориентируется не на закономерное, а на возможное.
В заключительной сцене дуэли фабула явно и резко отклоняется от ожидаемых читателем схем. Причем содержательная сторона этой сцены подменяется (читатель не может отдать предпочтение ни одной из сторон) возбуждающими его интерес подробностями, степень достоверности которых не может не смутить читателя. Так, желая дать себе время "остыть", Сильвио явно рискует жизнью, что едва ли должно входить в его планы, а отложенный выстрел, с весьма туманной перспективой результата, обусловливает фабульную заданность. Словом, повествовательный принцип "на грани возможного" последовательно осуществляется автором на всем протяжении новеллы.
Рассказ графа о дуэли с Сильвио - как тип повествования - также основывается на самодостаточных острых психологических перипетиях, искусно выстроенных автором. Он также изобилует выразительными подробностями и эффектно завершается сообщением о выстреле Сильвио в картину и немой сцене после его ухода. Повествовательной, чисто уведомительной подробностью является и сообщение рассказчика о смерти Сильвио.
Занимательность истории, рассказанной подполковником И. Л. П., как основной фактор эстетической значимости этого произведения (играющего важную роль во всем пушкинском цикле), подчеркивается " формальным" мотивом выстрела - как бы самоценного предмета повествования. Ведь все содержание новеллы можно свести к двум историям о выстрелах. Одну из них рассказывает Сильвио, предъявивший молодому офицеру простреленную на дуэли фуражку, другую - граф в ответ на восклицание гостя, удивленного сверхметким выстрелом. При этом психологические подробности дуэлей - не более чем необходимый антураж. Интерес к искусству стрельбы из пистолета обнаруживают едва ли не все персонажи новеллы. Главное достоинство Сильвио, вызвавшее интерес к нему и уважение офицеров, его "ужасное искусство". Ценителем и знатоком этого искусства является рассказчик, поведавший графу и графине историю о стрельбе в бутылку. Этим искусством интересуется и граф ("А хорошо вы стреляете?"). Не остается в стороне от чисто мужского разговора и графиня, не столь давно пережившая тяжелую сцену дуэли ее мужа с Сильвио. "Право? - сказала графиня (в ответ на утверждение рассказчика, что он не даст промаху в карту в тридцати шагах), с видом большой внимательности, - а ты, мой друг, попадешь ли в карту на тридцати шагах?" (С. 66).
Жанр новеллы допускает и высокий уровень формализации персонажей. Служебная, композиционная функция рассказчика очевидна: черты его характера и обстоятельства жизни целиком подчинены задачам развертывания сюжета. Не является "лицом", характером и граф, персонаж-функция в категориях поэтики, предложенных В. Я. Проппом. "Баловень судьбы" - такова его функция, соотнесенная с жизненными реалиями по принципу вероятности и служащая стимулом для амбиций его оппонента Сильвио, также персонажа-функции - авантюрного героя, целеполагание которого, желание "первенствовать", не является сугубо характерологическим, безотносительным к социальной среде и эпохе, и даже к возрасту ("в гусарском полку", "в наше время" (С. 62)), и утрачивает смысл в изменившихся обстоятельствах (в сцене второй дуэли дуэлянты - штатские лица). Более того, внезапное вторжение Сильвио в жизнь графа в медовый месяц его супружества можно расценивать как коварство и даже низость (хотя граф воспринимает это вторжение как должное), если бы конфликт между Сильвио и графом имел для автора новеллы сколько-нибудь принципиальное значение. Однако эстетическая значимость "Выстрела" основывается на искусной имитации конфликта: максимальная автономность авантюрного героя от автора обеспечивает и максимальную непредсказуемость его поведения в ситуациях на грани жизни и смерти, следовательно, и напряженность читательских ожиданий, которые автор искусно провоцирует посредством наивного, простодушного рассказчика, явно не обладающего культурным кругозором автора (оппозиция "профессиональный литератор- дилетант" актуальна для "Повестей Белкина"), любителя занимательных историй и их транслятора. Характерно, что на всем протяжении новеллы он избегает сравнительной оценки персонажей и никак не комментирует ее финал ("Таким образом узнал я конец повести, коей начало некогда так поразило меня" (С. 69)). В "Выстреле" манифестируется возможность изощренной литературной техники имитировать содержание; ведь и сознание читателя литературно: в простом он ищет сложное, в литературной игре - глубокомысленное содержание.
"Повести Белкина" не являются той "серьезной" прозой (а к ней относится даже юмористика), в центре которой находятся отношения "автор-герой", предназначенные читателю, а потому автор испытывает к читателю должный пиетет. В "серьезной" прозе позиция автора по отношению к герою всегда оценочная и ее можно так или иначе сформулировать, как, например, это делает (на наш взгляд, опрометчиво) Н. Н. Петрунина применительно к "Повестям Белкина": "Оказавшись в сложной, исключительной ситуации, герой "Повестей Белкина" должен совершить выбор, служащий показателем его нравственных возможностей", "именно этическая проблематика составляет стержень "Повестей Белкина"". 28
"Повести Белкина" - иной тип прозы, в центре которой находятся отношения "автор-читатель", а позиция автора по отношению к герою - "свидетельская". Такая проза предполагает весьма квалифицированного читателя, способного понимать специфический литературный "язык". Предметом художественного изображения является здесь сознание человека, но не в какой-либо сословной или эпохальной характерности, а как ведущий признак и фактор его бытия. Качество этого сознания - его литературность (сознание творца - смыслопорождающий фактор в художественной литературе), чем и обусловлена насыщенность пушкинских новелл литературными реминисценциями, цитатами, аллюзиями, "чужим" материалом, а также заведомая гипотетичность сознания. Это и предопределяет как забавные, так и драматические коллизии, а также иронический пафос цикла, поддерживаемый фигурой наивного, доверчивого, бесхитростного Ивана Петровича Белкина, контрастирующей с представленной здесь сложной онтологической картиной мира. Вполне понятно, что такой тип художественной прозы не был востребован классическим реализмом, устремленным к познанию универсальной картины мира, всего человека. И только на исходе периода реализма в русской литературе появился писатель, поставивший в тупик литературную общественность парадоксальным сочетанием в своих произведениях яркой талантливости рассказчика и полной "безыдейности" автора. Имя этого писателя-ироника – Чехов.
Повести Белкина» , созданные осенью 1830 года в селе Болдино и опубликованные в 1831 году, отличаются широтой тематической амплитуды. В них отображены военно-офицерские нравы («Выстрел») , мелко-чиновный и аристократический бы т («Станционный смотритель») , поместно-усадебный уклад («Метель» , «Барышня-крестьянка») и мещанско-ремесленный обиход («Гробовщик») 10-20-х годов XIX века. Но их основная проблематика - маленький, бедный человек, его положение в обществе («Станционный смотритель») , социальные противоречия и нравственное достоинство («Выстрел») , человеческое счастье («Метель» , «Барышня-крестьянка») , желания и стремления мещанско-ремесленных кругов («Гробовщик») . Повести» ведутся от имени добродушного, скромного, небогатого либерального помещика Белкина, вымышленного лица, придающего художественному повествованию впечатление полной достоверности. Белкин сообщает, что все случаи им услышаны от разных лиц, а ведущим, все объединяющим рассказчиком остается он сам. Но сквозь образы рассказчиков, особенно в эпиграфах, ремарках и отступлениях, явно ощутим облик самого Пушкина. Повести Белкина» проникнуты просвещенно-дворянским гуманизмом . В своей основе они оптимистичны. С наибольшей силой пушкинский гуманизм раскрылся в повести «Станционный смотритель» . Пушкин продолжает здесь на совершенно новой основе разработку образа «маленького человека» , начатую еще сентименталистами («Бедная Лиза» Карамзина) . Новое в облике Вырина - пробуждение человеческого достоинства и начало протеста . Обиженный судьбою и людьми, Вырин стал обобщением страдания, бесправия. В «Барышне-крестьянке» идиллическая любовь между крестьянкой и чувствительным барином комически представлена им во взаимоотношениях Алексея и Лизы, переодевающейся в крестьянское платье. Если не считать Сильвио («Выстрел») , отличающегося необычной волей и гордостью, изображаемого в значительной мере романтическими красками, сообщающими ему односторонность и загадочность, действующие лица «Повестей Белкина» - простые, обычные, заурядные люди. Воссоздавая их, Пушкин не обращается к приемам детального психологического анализа. Не увлекает его и подробная обрисовка окружающей их социально-бытовой среды. Персонажи «Повестей Белкина» , конкретные, ясные, воплощаются средствами емкой, краткой реалистической выразительности . Они проявляются по преимуществу в поступках и действиях, при этом всегда естественных, чуждых и преувеличенной страстности и приторной чувствительности. Описания их внешности также до крайности сжаты. «Стройная, бледная семнадцатилетняя девица» - вот все, что сказано о внешнем облике героини «Метели". Внезапные, неожиданные повороты в судьбе героев («Выстрел» , «Станционный смотритель») , смены внимания то к одному, то к другому герою, создающие перерывы в развитии событий («Метель») , острые, эффектные и ложные ситуации, определяемые то случайностью («Метель») , то фантастикой сна («Гробовщик») , то переодеванием («Барышня-крестьянка») придают действию «Повестей Белкина» стремительность, напряженность, живость. Явные приемы интриги, используемые Пушкиным в композиции «Повестей Белкина» , привносят в них элементы тайны, авантюры, но при этом никогда не делают их запутанными. Они остаются в своей основе сюжетно ясными, легко воспринимаемыми
Оригинальность и своеобразие "Повестей Белкина" заключаются в том, что Пушкин выявил в них простое и безыскусственное на первый взгляд отношение к жизни .
Сказалось это и в стремлении Пушкина изобразить жизнь такой, какой он ее находил в действительности, объективно отразить типические ее стороны, воссоздать образы рядовых людей своего времени. Воссоздавая жизнь своих ничем не примечательных героев, Пушкин не приукрашивает ее и не скрывает тех ее сторон, которые представлялись подлежащими преодолению. В качестве орудия критики действительности поэт избирает иронию.
"Повести Белкина" интересны для исследователей своим художественным приемом – повествованием от лица выдуманного рассказчика.
Создавались ли повести как "повести Белкина"? Связан ли Белкин со "своими" повестями? Является ли Белкин реальной значимой величиной или же это мнимая величина, не имеющая никакого важного значения? Таковы вопросы, составляющие "проблему Белкина" в пушкиноведении. Не менее важным представляется вопрос о целой системе рассказчиков, учитывая, что в "Повестях Белкина" композиционная функция Белкина проявляется в его "самоустᴘẚʜᴇнии" из повестей (образ автора включен только в предисловие).Вопрос "К чему Белкин?", заданный исследователями творчества Пушкина, встал надолго перед русской литературой и историко-литературной наукой.
Вопрос о Белкине впервые был поднят в русской критике Григорьевым. Его концепция заключалась в том, что Белкин был представлен носителем здравого смысла русского общества и смиренного начала русской души. У некоторых критиков это вызвало противоположную реакцию Основным аргументом для этих исследователей явилось предположение, что предисловие "От издателя" – единственное свидетельство белкинского авторства, было написано позднее самих повестей.
Сторонниками другой точки зрения- Все пропущено сквозь душу Белкина и рассматривается с его точки зрения. "Пушкин не только создал характер и тип Белкина, но и обернулся им. Когда это случилось, уже не было Пушкина, а был Белкин, который и написал эти повести "по простоте души своей"
В "Повестях Белкина" рассказчик назван по фамилии, имени, отчеству, рассказана его биография, обозначены черты характера и т.д. Но "Повести Белкина", предлагаемые публике издателем, не выдуманы Иваном Петровичем Белкиным, а "слышаны им от разных особ". Каждая из повестей рассказывается специальным персонажем . Белкин - издатель - автор. Каждому рассказчику и персонажам повестей свойственны определенные черты языка . Это обусловливает сложность языковой композиции "Повестей Белкина". Ее объединяющим началом выступает образ автора . Он не дает повестям "рассыпаться" на разнородные по языку куски. Особенности языка рассказчиков и персонажей обозначены, но не господствуют в повествовании. Основное пространство текста принадлежит "авторскому" языку .
Область "литературных" образов, намеков и цитат в стиле повестей Белкина не образует отдельного смыслового и композиционного плана. Она слита с той "действительностью", которая изображается рассказчиком. Стиль Белкина теперь становится посредствующим звеном между стилями отдельных рассказчиков и стилем "издателя", положившего на все эти рассказы отпечаток своей литературной манеры, своей писательской индивидуальности. Он воплощает ряд переходных оттенков между ними. Здесь прежде всего возникает вопрос о культурно-бытовых различиях среды, воспроизводимой разными рассказчиками, о социальной разнице между самими рассказчиками, о различиях в их мировоззрении, в манере и стиле их рассказов.
С этой точки зрения "Повести Белкина" должны распасться на четыре круга: 1) рассказ девицы К.И.Т. ("Метель" и "Барышня крестьянка"); 2) рассказ приказчика Б.В. ("Гробовщик"); 3) рассказ титулярного советника А.Г.Н. ("Станционный смотритель"); 4) рассказ подполковника И.Л.П. ("Выстрел"). Самим Белкиным подчеркнута социальная и культурная граница между разными рассказчиками : в то время как инициалы трех рассказчиков указывают на имя, отчество, фамилию, приказчик обозначается лишь 8ннн
Читая «Повести Белкина» А.С. Пушкина, чувствуешь, что автор создавал их на одном дыхании. Действительно, все пять произведений этого цикла: «Выстрел», «Метель», «Гробовщик», «Станционный смотритель», «Барышня-крестьянка» — были написаны Пушкиным в 1830 году, в период знаменитой «болдинской осени».
С самого начала обращает на себя внимание эпиграф к «Повестям Белкина», взятый из «Недоросля» Д.И. Фонвизина: «Г-жа Простакова. То, мой батюшка, он еще сызмала к историям охотник. Скотинин. Митрофан по мне». Такой эпиграф заставляет ожидать в дальнейшем повествования, основанного на живой игре воображения, на свободном вымысле и небанальном осмыслении событий.
В предисловии «От издателя», которое предшествует циклу, идёт речь о некоем Белкине, который якобы является автором повестей. Далее из предисловия мы так и не узнаём ничего определённого о жизни Белкина и свойствах его личности: этот образ выполняет явно служебную и притом условную роль. Так и не узнав ничего конкретного о Белкине, мы, читатели, получаем наслаждение от самих рассуждений Пушкина по поводу Белкина. В них ощущается элемент пародии, свободной и весёлой поэтической игры.
Все повести, входящие в этот цикл, можно назвать занимательными историями, но не все из них весёлые. Исполнено драматического напряжения повествование в «Выстреле». Очень серьёзная и очень грустная история рассказана в «Станционном смотрителе». «Повести Белкина» различны не только по характеру и настроению, но и по манере повествования.
«Выстрел» — интригующая романтическая новелла, держащая читателя в постоянном напряжении. Её герой носит необычное имя, мы очень мало знаем о нём, о его жизни, и благодаря этому он представляется нам загадочным. В своём поведении Сильвио способен быть и великодушным, и жестоким. Романтическим представляется и конец новеллы. Герой мстит своему обидчику самым благородным образом: он отказывается в него стрелять.
Повесть «Метель» на первый взгляд также напоминает романтическую новеллу. Главные герои повести — Марья Гавриловна (Маша), влюблённый в неё «бедный армейский прапорщик» Владимир Николаевич, герой Отечественной войны 1812 года полковник Бурмин — традиционны для русской литературы. Однако рядом с вымышленными персонажами мы постоянно ощущаем присутствие ещё одного, может быть, самого главного героя — Автора, дающего реальные объяснения событиям, которые вначале представляются романтическими. Это и сообщает повести глубоко реалистический характер.
Повесть «Барышня-крестьянка», как мне кажется, представляет собой анекдот в старом понимании этого слова. Шутливое и лёгкое повествование строится здесь на реальной бытовой основе. Сюжет повести незамысловат, а счастливый конец делает это произведение изящным.
В «Гробовщике» особенно ощутима авторская ирония. Сюжет повести внешне связан с «романтикой ужасов». Но всё ужасное в повести оказывается лишь сонными видениями «перебравшего» накануне гробовщика.
Несколько особняком среди других «повестей Белкина» стоит «Станционный смотритель». Главным героем повести является Самсон Вырин — человек, исполняющий маленькую должность, но исполненный чувства собственного достоинства. Пушкин не просто рассказывает о нём — он побуждает нас к сопереживанию, заставляет в полной мере почувствовать горе обманутого и покинутого отца. В этой повести Пушкин реалистически продолжил тему «маленького человека», родоначальником которой в русской литературе считается Н.М. Карамзин.
Таким образом, каждая из пяти повестей цикла оригинальна на свой лад. А объединяет эти произведения не только вымышленное имя Белкина, но и реальный образ автора, незримо присутствующий за каждой строкой.
В развитии русской художественной прозы основополагающее значение Александра Сергеевича Пушкина, пожалуй, особенно велико. Здесь у него почти не было предшественников. На гораздо более низком уровне по сравнению со стихами находился и прозаический литературный язык. Поэтому перед Пушкиным вставала особо важная и очень нелегкая задача обработки самого материала данной области словесного искусства.
Цикл "Повестей Белкина" явился первым завершенным прозаическим творением Пушкина. Для писателя-реалиста, воссоздающего, воспроизводящего жизнь, формы повести и романа в прозе были особенно подходящими. Они привлекали Пушкина своей гораздо большей, чем стихи, доходчивостью до самых широких читательских кругов. "Повести и романы читаются всеми и везде", - отмечал он.
Облик кроткого и смиренного И. П. Белкина, возникающий из предисловия издателя и из автобиографического предисловия якобы самого Белкина к "Истории села Горюхина", набросан Пушкиным в добродушно-шутливых тонах. "Пиру воображенья", как характеризовал творческий процесс поэт-романтик в "Разговоре книгопродавца с поэтом", демонстративно противостоит в "Повестях Белкина" "простой пересказ" разного рода происшествий, имевших место в жизни самых обыкновенных людей. Но в этот бесхитростный пересказ Пушкин сумел внести столько глубокого гуманного чувства, меткой наблюдательности, тонкого юмора и мягкой иронии и вместе с тем столько жизненной правды, широких типических обобщений, что его "Повести Белкина" являются, по существу, началом русской высокохудожественной реалистической прозы.
В повестях Пушкин существенно расширяет, демократизирует круг явлений действительности, входящих в сферу его творческого внимания. Наряду с картинами поместной жизни ("Метель", "Барышня-крестьянка") перед нами развертывается быт армейского офицерства ("Выстрел"), городских ремесленников ("Гробовщик"), мелкого чиновничества ("Станционный смотритель") и, наконец, жизнь крепостного крестьянства ("История села Горюхина").
Если в "Арапе Петра Великого" Пушкин снял с ходулей крупного исторического деятеля, то в "Станционном смотрителе" он приподнял своего маленького, приниженного героя, явив в этой повести, как и вообще в "Повестях Белкина", поистине "натуральную" действительность, жизнь, которая "живет", как восторженно твердил устами одного из своих героев Достоевский. Этим объясняется огромное значение, которое имел "Станционный смотритель" в дальнейшем развитии литературы. Образ смотрителя был прямым предшественником Башмачки-на из "Шинели" Гоголя и всех тех "бедных людей", которые вскоре начинают заполнять страницы повестей и романов писателей "натуральной школы" - колыбели русского реализма второй половины XIX века.
Как и "Маленькие трагедии", "Повести Белкина" отличаются предельной экономив^" художественных средств. С первых же строк Пушкин знакомит читателя со своими героями, вводит его в круг событий. Так же скупа и не менее выразительна обрисовка характеров персонажей. Автор почти не дает внешнего портрета героев, почти не останавливается и на их душевных переживаниях. В то же время облик каждого из персонажей проступает с замечательной рельефностью и отчетливостью из его поступков и речей. "Писателю надо не переставая изучать это сокровище", - советовал Лев Толстой о "Повестях Белкина" знакомому литератору.
К циклу "Повестей" непосредственно примыкает незавершенная и самим Пушкиным не публиковавшаяся "История села Горюхина". Тягость крепостной неволи и свое сочувственное отношение к горестям и бедам закрепощенного крестьянства Пушкин подчеркнул уже названием села: Торюхино" (в течение долгого времени оно печаталось искаженно: Торохино").
Стоит только вспомнить приводимую Пушкиным запись помещичьего календаря: "4 мая. Снег. Тришка за грубость бит. 6 мая - корова бурая пала. Сенька за пьянство бит. 8 мая - погода ясная. 9 мая - дождь и снег. Тришка-бит по погоде". Подобные цитаты придают нарочито наивной, бесхитростной и вместе с тем исполненной сарказма "Истории" характер явной политической сатиры. Недаром манеру "смиренного" горюхинского летописца подхватил и блестяще развил в своей "Истории одного города" наиболее сильный русский политический сатирик Салтыков-Щедрин. В творчестве самого Пушкина "История села Горюхина" является началом того пути, который привел его к созданию "Дубровского", а затем и "Капитанской дочки".
Загрузка...
