***************
В 1985 году, к 300-летию со дня рождения Иоганна Себастьяна Баха, Европа готовилась основательно. К самому главному торжеству должна была быть выпущена юбилейная пластинка с музыкой композитора в исполнении лучших музыкантов мира.
Был обнародован конкурс на лучший конверт для этого диска. Среди заявок на участие в конкурсе была заявка и от Акселя (художника Бориса Аксельрода из Израиля). Только, когда художник понял, что добавить к написанному ему больше нечего, он обнаружил, что срок подачи работы на конкурс истёк... и давно.
"ЖИВОПИСЬ - ЭТО ДРАГОЦЕННОСТЬ ПО СВОЕЙ СУТИ.
ОНА МОЖЕТ БЫТЬ НЕПОНЯТНА, ДАЖЕ АБСТРАКТНА,
НО ОНА ДОЛЖНА БЫТЬ ТАКОГО КАЧЕСТВА ПОВЕРХНОСТИ,
ЧТОБЫ ДАЖЕ НИЧЕГО В НЕЙ НЕ ПОНИМАЮЩИЙ ЧЕЛОВЕК
ОЩУЩАЛ, ЧТО ЭТО - ДРАГОЦЕННОСТЬ".
* * *
Работы художника с таким отношением к живописи висят на стенах моей квартиры. Вот уже 19 лет они радуют меня, но почему-то я часто их перевешиваю. Это зависит даже от времени года. Каждый раз, получая новое место на стене, изображение начинает жизнь заново. Что-то всегда происходит... Иногда мистическое. Утром, убегая на работу, обратила внимание, что портрет Баха висит криво. Прихожу вечером домой - всё на месте...
Моя первая встреча и знакомство с Акселем произошли в иерусалимской мастерской моего любимого друга Яши Блюмина, высочайшего уровня художника по дереву. В мастерской всегда пахло свежей стружкой и клеем - запахи, знакомые с детства. Забежав однажды "надышаться" этим ароматом, я увидела направлявшегося ко мне незнакомого человека с дружелюбной улыбкой. Я сразу протянула руку:
Аксель. А по батюшке как вас величать?
Так, до последнего дня нашего общения, и называл меня по имени и отчеству. Очень скоро появился мой портрет - "Лунная Людмила Ивановна", с авторской рамочкой.
А чуть позже - свечи, которые светятся даже в полумраке!
ПЕЙЗАЖИ СВЯТОЙ ЗЕМЛИ
Что побудило меня нынче написать об этом человеке? Буду честной - на просторах Интернета встретила пару сайтов об Акселе и поняла, что до конца даже не понимала, с какой личностью свела меня однажды судьба! Мы общались запросто, с какой-то человеческой нежностью. За три дня до его смерти я успела проститься - просто подержала его руку в своей.
http://freespace.virgin.net/sharmanka.ki netic/axel.htm - почти всё об Акселе.
http://taanyabars.livejournal.com/72140.h tml?thread=520908 - с большой любовью о нём.
Портрет Баха и "Свечи" выполнены в технике ЭНКАУСТИКИ.
Фоторепродукции с работ Акселя сделаны мною непрофессионально...
Аксель - AXL- Борис Аксельрод
Вниманием, как солнцем, освещенный, любой процесс становится священным. ( AXL)
http://www.youtube.com/watch?feature=player_embedded&v=rkMw2XkbVx4#t=0
Борис Аксельрод, по прозвищу Аксель (AXL), родился в Ленинграде в 1928 году. Получил образование в Мухинском училище. Делал мозаичные панно, писал картины, используя технику фаюмских портретов - энкаустику. Играл на нескольких музыкальных инструментах, особенно любил Баха. Его мастерская в мансарде на Фонтанке угол Майорова была особым местом, особым миром, который притягивал к себе молодых художников, музыкантов, поэтов. Некоторые из них оказались неординарно одаренными людьми - и не забыли той мансарды. В 1982 году компетентные органы предложили Акселю срочно покинуть пределы Советского Союза. "Куда?" - изумился он. "А вот вам пришло приглашение на историческую родину!" - "Я не просил!" - "Неважно, подавайте документы!" Времени на сборы не дали. Вывезти картины не разрешили. Он уехал с зонтиком и полиэтиленовым пакетом в руках, и вдруг, миновав паспортный контроль, понял - его "выпустили за колючку"!
Маша Орлович. Портрет Акселя
Поселился в Тверии, на берегах Кинерета, он же - Генисарет, он же - Галилейское море. Снова оброс друзьями, учениками, слушателями... Там и умер в январе 2004-ого.
Накануне первой годовщины его смерти я решила сделать про него страничку памяти в сети и попросила его друзей написать об нем. Мы давно не пользуемся тем сервером, на котором эта страничка висит, я потеряла коды к нему - и не могу ни добавить, ни убавить - хотя есть что, ниточки от Акселя все еще тянутся в настоящее, поэтому решила дать этому материалу вторую жизнь - здесь, в Ботинке, пока голос Акселя звучит на выставке "Шарманки" в музее "Эрец Исраэль" Первой - под Новый 2005 год - откликнулась на мой призыв Лика , художница из Цфата, хозяйка галереи "Ника", которая расположена напротив синагоги Йосефа Каро, в доме первого еврейского мэра Цфата.
В мире много интересных художников. Но мне хочется рассказать о том, чем таким особенным, человеческим, был дорог Аксель нам, его ближайшим друзьям: не только ученикам, не только художникам и музыкантам. Почему с его уходом образовалась пустота, которую не заполнить никому и никогда.
К Акселю можно было прийти в любое время дня и ночи. Точнее даже больше: если ты дошeл до точки, до ручки, ты всегда знал, что это не последняя точка, потому что есть Аксель. Что если добраться каким-то немыслимым автобусом до Тверии в 3 часа ночи, тебе откроет дверь очень родной человек, в котором не будет ни тени раздражения на то, что он вот уже час не спит и ждет твоего явления.
Аксель не помнил зла. Абсолютно. То есть, конечно формально помнил, что кто-то когда-то совершил по отношению к нему такой-то поступок, но самого зла в памяти не держал. "Приро-ода его такая" - тянул он протяжно на наши бурные возмущения. И этим сразу определялось как относиться к очередному проходимцу, которые постоянно встречались на пути. Ну, пожалеть, посочувствовать...Что уж тут поделаешь, если "природа"?
Возле Акселя всегда оказывался какой-нибудь чудак, вольно пользующийся его добротой. Потом долго выплачивались невероятные счета, искались пропавшие вещи, но это - в рабочем порядке. Как последствия дождя или снега.
Кроме чудаков такого рода, вокруг всегда были действительно родные и преданные люди, чаще всего молодeжь. Был особый разряд, ещй питерский, называвшийся "Акселевы дети". К ним относится, например, Андрей Решетин, известный барочный скрипач.
А кто как Аксель мог порадоваться твоим успехам? Так сказать: "Ну!!! Это да! То-то! Да! Оно!"? Или,-"Попадание в центр звука". Акселевы афоризмы так и ходят в народе.
Вообще Аксель - великий сказочник. Отчасти это означало, что далеко не всем деталям его рассказов можно безоговорочно верить, но просто надо было помнить, что Аксель творит легенды.
Непрерывно. Из всего окружающего, случающегося, из собственной жизни. И вхождение в Акселеву жизнь становилось вхождением в легенду. Здесь было не до верности деталям. Здесь творились образы архетипические и эпохальные. Литературно это всегда было безупречно и любое самое простое действие наполнялось музыкой, символом, поэтическим смыслом. Акселя можно было слушать часами.
И вот, едва начав говорить о нем, сразу хочется очутиться на такой знакомой кухне, в которой под страхом смерти нельзя счищать с чайников древнюю патину, в которой все предметы составляют картину, но мытье посуды в целом очень приветствуется. В котором тебя обязательно напоят каким-нибудь особым чаем а, когда Аксель был ещё в силах, то накормят акселевыми хлебами, раскусить которые может разве что бегемот. И это было счастьем.
А за окном - главная картина: вечно меняющийся пейзаж Кинерета. А еще непременно Бах. И запах красок, и вечная борьба с мусором...И ни слова осуждения кого бы то ни было. Как это у него получалось? Даже о человеке, из-за которого его в сущности и выслали из Питера, я узнала через много лет от подруги. А Аксель так тепло радовался благим переменам в его жизни. Верен Господь, сказавший: "Не осуждайте, и не будете осуждены". Не знаю как у нас, а у Акселя эта надежда есть несомненно.
В старой записной книжке Лики нашлось несколько текстов, записанных за Акселем.
Проснувшись и постояв под душем струй, настрой все струны инструментов. Так настроишь струны души своей.
Ищи центр звука в точке равновесия. Звук проверяется молчанием. В глубинах сердца отзовётся оживший звук.
Кузнечика кузнечик ищет, птица ищет птицу, мужчина ищет женщину, звук ищет звук, находит форма форму соответствия, а цвет находит цвет.
Любовь имея в сердце, все соответствия как бы случайно (или случаянно) находятся. Извлекая звуки из разных инструментов или накладывая краски на разные поверхности, меж тем, помой посуду, походи, приляг, привстань, а также борщ свари и испеки хлеба, и, самоё себя познав, пол подмети, а может даже вымой, а также из всего, что в доме есть, составь картину. Не делай разницы между процессами - вниманием, как солнцем освященный, любой процесс становится священным.
Учись у Господа, как хаос превращать в гармонию - искусству сотворенья. Но тут же гармония стремится в этропию. Пол подметённый пылью покрывается, настроенные струны расстраиваются. Недолгие мгновения жизни - есть поддержание гармонии. Смысл жизни в самой жизни».
Подобно трепетанью листьев трепетанье волн расплавленного золота на солнечной дорожке лика вод.
Своим учителем считает Акселя Андрей Решетин , известный поклонникам "Аквариума" под именем "Рюши", организатор и бессменный директор фестиваля EARLYMUSIC
Семь лет назад на сайте фестиваля было написано.
AXL-Академия фестиваля EARLYMUSIC (СПб)
Академия носит имя художника и философа Бориса Аксельрода (AXL), мастерская которого в 1970-е и начале 1980-х являлась духовным центром андеграундной культуры Ленинграда. Именно AXL дал импульс для развития многих ныне известных музыкантов-аутентистов, в том числе и Андрея Решетина, который считает художника своим духовным отцом. Следуя его заветам, Решетин создал AXL-Академию, своеобразную творческую мастерскую, в которой лучшие молодые музыканты России получают возможность изучать аутентичное исполнительство, в том числе с ведущими европейскими специалистами.
Больше не написано. И рассказа Решетина об Акселе я не нашла. А семь лет назад - было.
К Акселю я попал сразу, как поступил в Консерваторию. Поэтому на Консерваторию я "забил", я все посещал, но на самом деле вся жизнь моей души была сосредоточена в мансарде Акселя. Это место было действительно волшебным. Это был немыслимый духовный центр, трудно было поверить, что такое место существует на земле, скорее - где-нибудь на небе и не в этой жизни.
На этом же сайте есть статья легендарного Феликсона - Феликса Равдоникаса, умершего в прошлом году в Питере, - об истоках «аутентизма» в России .
Мне посчастливилось преодолеть наиболее болезненный для исполнителей старинной музыки дефицит - недоступность инструментов западных мастеров, порожденную особенностями советской жизни. Мне посчастливилось найти в Аксельроде (ленинградском художнике, более известном под прозвищем Аксель) друга, пробудившего во мне веру в то, что я способен на это преодоление. С легкой руки Акселя, в 1982 году приведшего ко мне Решетина, мне посчастливилось также посеять некоторые из семян, взошедших в начале девяностых феноменами "Музыка Петрополитана".
Учеником Акселя считает себя чедовек совсем другой породы - художник Кирилл Миллер .
Мой учитель Борис Аксельрод говорил, что живопись - это драгоценность по своей сути. Она может быть непонятна, даже абстрактна, но она должна быть такого качества поверхности, чтобы даже ничего не понимающий в ней человек ощутил, что это -драгоценность" .
Мансарду Акселя вспоминают Виктория и Людмила Третьяковы .
Глухой и высокий двор
Всепрощеньем две тени - его и Баха
Крепким ставнем как нотным станом
Замурованы в этажи
Эта жизнь за стеклом
За последним к небу окном.
Хозяин был личностью сказочной и говорил каким-то глубоким, почти библейским голосом. В его кухне было, как у средневекового алхимика. Потолок был раскрашен под звездное небо, в ванной стоял аппарат для омоложения организма. Многие из приходящих сюда интересовались йогой, и я с детства знала некоторые ассаны. А в коридоре бродила ученая ворона Радилярдус, наверное, поэтому мой первый рисунок изображал ворону.
"Я улышал эту пластинку [Вавилова - З.Г.], где было написано, что это музыка - Франческо ди Милано. Ходил ее и мурлыкал. Был я тогда в подавленном настроении, так как Хвостенко, с которым мы написали много песен, уехал в Москву, а я остался в Питере. С мыслями "Как же я теперь песни буду писать?" я ходил по Питеру и зашел в мастерскую своего друга Акселя [художника Аксельрода, благословенна его память, недавно умершего в Израиле - З.Г.], и минут за 15 написал этот текст. Было это в ноябре-декабре 1972 г."
Благодаря любезности Зеэва мне удалось выйти на контакт с Анри Волохонским, которого я попросила написать что-нибудь об Акселе.
Это когда Аксель только приехал в Израиль. Мы пошли на уличные танцы в праздник Пурим. Анри Волохонский
Письмо от Анри Волохонского 04.01.2005,
Аксель был, само собой разумеется, человек замечательный и гениальный.
Мне кажется, что написать о нем, что-то иное, чем пишут Ваши более юные корреспонденты, даже затруднительно.
Я думаю, что лучше всего посвятить его благословенной памяти мою последнюю заметкуо натуральном строе, которую и прилагаю в Приложении.
Приложением был солидный труд по теории музыки "Способ делить октаву" (у кого есть музыкальное + математическое образование, плюс некоторые познания в каббалистике, можно ознакомиться с текстом ) Если у вас, как у меня, нет ни того, ни другого, ни третьего, отсылаю к развернутому интервью поэта, хотя и там нелегко...
А потом пришло еще одно письмо от Лики.
Таня!!! У меня кажется откровение! То есть это, конечно, громко сказано, но, почитав форум, я вдруг в ночи сопоставила некоторые факты из Акселевой биографии с тем, о чём говорил Волохонский. По-моему, у Зеэва не полон список людей, имеющих непосредственное отношение к песне. Что говорил Анри? - что он, в расстроенных чувствах пришёл к Акселю (на мансарду) и там за 15 минут написал "Над небом голубым".
Если Аксель был ещё в Питере, а Хвостенко уже в Москве, то скорее всего, в это самое время Аксель делал заказ от райкома комсомола - "Небо". То есть это была часть какого-то грандиозного мозаичного проекта, предназначавшегося для детей, на который комсомол не жалел денег. Аксель на ту пору был, если я правильно помню, главным художником то ли ЦК ВЛКСМ, то ли что-то в этом роде, при том,что комсомольцем никогда не был (где ты, всевидящее око КГБ?). Пользуясь своей красной корочкой, Аксель доставал при всяком удобном случае, заказы для друзей. Это со слов Акселя.
В подвале его дома лежала "тонна" синей смальты для "Неба". В этом проекте, по-моему, должны были быть земное, водное и небесное царства природы. Так это я к тому, что никогда не поверю, что, сидя на мансарде дома, в подвале которого лежит недоделанное "небо", Аксель это пропустил мимо. Так что не знаю кому принадлежит фраза "Над небом голубым", но, если это написано в то время, то 99,9% в этом есть связь с ситуацией. Интересно спросить у Анри.
Это не значит, что Аксель непременно соавтор в полном смысле. Но он очень мог быть вдохновителем, мог дать толчок. Ведь известно, что игра словами, составление из них изысканных и парадоксальных конструкций, было одним из любимейших Акселевых занятий. А уж библейские образы присутствовали непременно. Чего стоит ответ на мой вопрос по телефону о том, чем он занимается? - "Отделяю воду, которая над унитазом, от воды, которая под унитазом ". Это значит, что бачок протёк и "воды разлились и покрыли твердь".
Отклик Анри Волохонского (05.01.2005).
Я восхищен литературоведческими дарованиями вашей эпистолярной корреспондентки. Примерно так все и было. Аксель делал тогда это самое "Небо на земле"....А мы делали вид, что помогаем Акселю - кололи смальту и составляли куски мозаик по его росписям, впрочем довольно бездарно. Акселю приходилось нас поправлять. А я вообще по большей части лодырничал.
В прямом смысле слова он мне ничего не говорил и не советовал, но атмосфера была та самая. Кто же эти "мы"? В то время у Акселя жила одна весьма юная дама, от которой был без ума Филипп Хиршхорн, тогда - великий скрипач, а ныне покойный. Вот с ними-то мы и делали вид, что выкладываем.
Когда-то мы сидели с Акселем на его кухне, и за разговорами о том - о сем я нарисовала его, портрет Аксель признал и свей рукой написал - AXL. Мой сын, Данила-мастер - так называл его Аксель, сделал обрамление для Акселя из цельных деревьев из лесу, построил кухню вокруг, и Аксель теперь присутствует с нами на кухне как когда-то, и мы слышим его "Будем жить дальше"...
У него была удивительная способность сказать что-то емкое, что становилось крылатой фразой. У него была удивительная способность поднять человека над самим собой, дать ему поверить в себя самого. Он общался и с большими музыкантами, философами, и с бомжами, с людьми совершенно потерянными, и каждому он давал почувствовать свою неповторимость, ибо "разна природа этого и этого", - говаривал он и умел "внимательно слушать".Этакий человек эпохи Возрождения. У него часто звучал Бах в чудесном исполнении, редком, медленном. Время вокруг Акселя как-то текло медленно, прозрачно: то он скрипку тронет, чтобы звучала аутентичней, то каутерием иконы коснется, то хлеба спечет, чтобы народы накормить, в морских раковинах краски размешает, ведь "времена меняются, а художник остается". Ему стоило только тихо присутствовать - и музыканты по другому играли, у них был какой-то удивительный подъем, дети доверяли ему свои тайны, птицы прилетали на окошко заглянуть, что же там происходит.
Он творил вокруг себя жизнь, а когда он ушел из этой жизни, две конфессии не могли поделить Акселя - похоронили его на еврейском кладбище, а отпели в греческой православной церкви на берегу Кинерета недалеко от пещерки, куда приходил некогда "молодой человек, смотрел на озеро и обдумывал великое Ученье", вот и Аксель водил нас туда, и смотрели мы на гладь озера, и исчезало время...
На похоронах я не была: в это время третий мальчик пытался выйти из меня, но мне виделось, как Аксель парил где-то над всеми, вокруг своего пустого гроба, в котором он должен был быть похоронен в 2 часа, а евреи опередили и похоронили в 12 около Тверии, и говорил: "Вот это да!", и ему эта история явно нравилась: это не было рутиной, как и вся его жизнь, ведь он не принадлежал никаким конфессиям, ни учениям, он был сам по себе, он был AXL.
Комментарий Анри Волохонского.
Могу ли я внести небольшое уточнение в текст Маши Орлович об Акселе? У нее сказано, что он любил повторять: "Разна природа этого и этого". Фактически, в переводе Адриана Пиотровского одной из комедий Аристофана написано: "Разна природа и того и этого".
Однако, улыбки ради, ударенье было переставлено с конечного "О" в слове "того", так что получалось "итого и этого". При этом "и-того" можно было понять как "i-того", то есть как математическое выражение. Тогда и в начале "этого" тоже читалась бы греческая буква "эта". В таком вот смысле он так говорил. Хорошо, что это запомнилось, только я бы поправил опечатку
Из рассказ-воспоминание Романа Камбурга "Аксель и Бах".
Его голос успокаивал, интонации были тягучи, а мысли философски просты.- Жизнь проистекает - говаривал он при наших нечастых встречах. Он читал про Баха и играл Баха на скрипке, он слушал Баха по Коль-Исраэль. Телевизора в доме не было, а если и был, то где-то стоял незаметно, не работая.
В доме всегда были постояльцы.-Прихожане-так ласково, с долей отцовской заботы, звал их Аксель....Некий сорокалетний «прихожанин» во время болезни Акселя обчистил его путем многочасовых разговоров с заграницей и подделкой чеков... Пожалуй самой колоритной фигурой, являлся, или нет являлась некая девушка-парень, парень-девушка. Кто-то или что-то чертовски талантливое, по-российски спивающееся, по-израильски путанное, а на деле несчастное и неприкаянное, как многое шевелящееся вокруг Акселя.
Много всего намешано в доме Акселя. Только все это как бы обтекает его, не касаясь. Его, Акселя, жизнь в Бахе, в скрипке, висящей на стене, в вечном виде из окна на божественный Кинерет - гигантскую неисчерпаемую чашу. Она и в картинах его, и в описаниях-сказаниях, как их еще назвать
И вот одно из нихСеребрянное слово ДЛЯ ПОСТИЖЕНИЯ золота молчания
Над озером Генисаретским морем Галилейским
Оно же Ям КинеретПеснь первая
1. Проснись перед рассветом
2. Сядь у открытого окна или на месте возвышенном особом
3. Сиди в молчании перед картиной Великого Художника
4. На небе цвета ночи над горизонтом яркая Венера удерживает взгляд
5. Иные звезды бледные немногие уходят как жизнь проходит
6. Незаметно край неба отделится темнофиолетовым
7. Пропел петух
8. Постепенно над фиолетовым врзникнет красное
переходящее в темнооранжевое
отделяя чашу неба немногих звезд
9. На берегу ином
на расстояньи
в отдалении
далеких поселений мерцающий пунктир
-светящиеся строки многоточий
как бы намеки на исполнение желаний
10.Светлеет все светает
11.Бледнеют звезды, уподобляясь тающим снежинкам
12.Цикады умолкают
13.Птицы просыпаются
14.Иные стаями летят куда-то к западу
15.Иные парами садятся на антенны
16.Погасло электричество
17.Все в ожидании
18.Вот возникает грандиозный купол храма
охватывая небо сиянием зари
19.Храм явленный в час утренней молитвы
20.Неявно явлен весь спектр
21.В вершине купола Венера становится все меньше достижимой взгляду
уподобляясь исчезающей надежде
22.Предчувствуется приближение
в прекрасном оранжевом сиянии
короны красной
предшествующее явлению
23.Истаяла
исчезла
затерялась,
оставшись лишь в памяти, красавица ВенераАксель с некоторых пор начал печь хлеб. Хлебами этими питался он и питал своих гостей, а также прихожан и прихожанок. И прихожане тоже несли ему дары, кто мед, кто оливки, масло оливковое, варенье. Ел он беспорядочно, не было хозяйки в доме. А поесть он любил, когда приносили, ел и пил все, и вино, и сок, и мясо, и рыбу, и овощи. В деньгах он обычно бывал стеснен, поэтому разносолов без гостей и прихожан не водилось.
Так вот о хлебах его. Были они необычны, с зернами, и тверды как камень. Просто ножом они не резались, а только пилились. Говорил Аксель, что полезен этот хлеб невероятно, и сам возил его гостям для угощения. На двери его обычно незапертой амидаровской квартиры красовались три латинские буквы AXL. И имя его иногда вспоминалось с трудом, и звать его Борис, Борик, Боринька было как-то даже неудобно. В слове Аксель присутствует корень-axis-ось. Он и являл собою ось если и не мира, то микрокосма, выстроенного вокруг.
Из статьи Евгении Кравчик "Шарманка: пятое измерение"("Новости Недели", Иерусалим, май 2002).
И сколько же лет вы знакомы с Берсудским?- спрашиваю Акселя.
- Несколько тысячелетий!
- И всегда он занимался этим "безобразием"?
-Да, и в прошлой жизни тоже. По специальности он - Эдуард Берсудский. Нигде никогда ничему не учился....
Я жил на углу Майорова и Фонтанки, у меня была большая мастерская, куда взрослых я не впускал: ко мне приходили только дети - в возрасте от трех до девяноста трех лет. И Эд был в числе этих детей. Он из тех людей, которые взрослыми никогда не становятся....
Андрей Тат
(Из «СВЯЗКИ СИЯЮЩИХ ПУСТЯКОВ»)Старый Аксель
Борис Петрович Аксель родился несколько более пятидесяти с лишним лет тому назад в старообрядческой деревеньке Соловьевке, на Аляске, каким-то чудом еще сохранившейся на задворках Соединенных Штатов Америки. Семья его состояла в артели, занимавшейся рыбным промыслом, и строго религиозной была. Крестились люди в этой деревне двумя перстами, молились на темные иконы, а ели каждый из собственной посудины. Между собой разговаривали только по-русски, хотя и английским владели в совершенстве. По-английски разговоры велись только с чужаками и скупщиками рыб. Согласно моим понятиям, жизнь тамошняя разнообразием не отличалась, хотя и была здоровой, как нравственно, так и физически.
Боря рос, учился в церковноприходской школе, а с десяти лет уже, вместе с артелью на большом просмоленном баркасе стал выходить в море. Время двигалось незримо и вкрадчиво, как котенок на цыпочках. Казалось бы, ничего вокруг не меняется, а разница между днем и годом - несущественная. Казалось бы, - ан нет!
Взрыв технической революции опалил почти всю планету, а время заставил вертеться волчком. Как блохи на барабане, запрыгали открытия и события, сменяя друг друга и разворачиваясь наподобие бабочек из куколок выскочивших, и сделавшись доступными каждому, благодаря неистовствующим средствам массовой информации.
Девятым валом этого взрыва старообрядческую Соловьевку смыло почти до основания, и выплыл юный Борис Петрович в Нью-Йорке, на Гринвич-Вилледже, где и поселился. Он стал изучать живопись, мировые религии и верования, а по вечерам работать пекарем в соседнем супермаркете, «хлеб свой насущный добывая в поте лица.»
Не забывайте, что время вертелось волчком, а годы мелькали как дни. Годам к пятидесяти старый Аксель как бы проснулся. Он огляделся вокруг и с удивлением заметил, что он умница, известный и признанный художник; раз пять был женат, и столько же раз разводился. Бывшие жены его и отпрыски - разбросаны по всему свету, а сам он в маленькой своей студии на Гринвич-Вилледже в дырявых джинсах стоит у мольберта, с кистью за ухом и понимает, что все - «суета сует».
- Э-э-э, - Старый Аксель обтер кисть об рубашку, аккуратно поставил ее в стакан с другими кистями, почесал затылок и сел в драное кресло. - Так дело не пойдет. Время-то, оно, оказывается волчком тут крутится. Кажись вчера еще отроком юным я рыбу из сетей помогал вытряхивать, а тут мне уже за пятьдесят. Это наверное потому, что в городах больших обстановка нервная. На природу поеду жить, полу кафтана времени на кулак намотав. - Купил Борис Петрович небольшой автобус, погрузился, снял с банковского счета кое-какие сбережения и исчез на некоторое время из моего поля зрения.
Лет через пять после этого, я тогда работал в калифорнийской компании, занимавшейся аэрофотосъемкой, пришлось мне на нашем куцем самолетике парить над лесами и горами штата Орегон.
В задачи мои входило отснять на инфракрасную пленку сии леса, дабы потом, для чего и не ведаю, определить процентное соотношение лиственных и хвойных пород.
В воздухе мы были уже более пяти часов. Солнце снижалось как на парашюте, и пора уже было возвращаться в аэропорт. Вот тут-то и поднялся сильный ветер, невесть откуда приволокший густые, драные тучи, промеж которых сверкали и искрились молнии в музыкальном сопровождении адского грома. Пилот мой, старый великан - Виндэл Браун, чертыхаясь и матерясь, пытался удержать машину в воздухе, а я подсчитывал свои шишки и ссадины. Вскоре однако самолет начал разваливаться, и мы с парашютами на загривках, сиганули из него в разные стороны. Вокруг было шумно и ветрено, взрыва мы даже и не услышали.
Удача это, или неудача, но приземлился я своеобразно, запутавшись в стропах и повиснув на вершине елки, как рождественское украшение.
Существо я довольно нервное, чуть что, так руки дрожать начинают. Дрожащими руками распутываться трудно, поэтому, дабы успокоиться, я закурил, в небеса указуя ногами. Пока курил, тучи стали рассеиваться, а внизу я увидел шествующего по тропе человека с посохом в руках.
- Эй! - Крикнул я, - Как поживаешь, незнакомый путник?! - Человек задрал голову, и басом своим произнес: - Почему же незнакомый? Ты что, Андрюша, старого Акселя не узнаешь? Давай-ка, спускайся вниз, а я тебя напою вкусным чаем.
За жизнь свою я привык ко всяким странностям и удивляться уже перестал, зная, что всему, включая и то, что нафантазировать даже нереально - есть место в жизни сей. Отпутался я от парашюта, и весь в смоле перепачкавшись, на земли спустился. - О спутнике своем не беспокойся, - Сказал Борис Петрович. - Он в порядке. Его занесло к дровосекам. Ему же я и сказал, что о тебе позабочусь сам. Пошли-ка в мою пещеру. Ты сейчас в моих владениях, Андрюша. Землица эта мне в свое время приглянулась, и я купил ее. Теперь живу на ней.
По лесу, через который мы шли, повсюду были навешаны аккуратные таблички на цепочках с каллиграфическими надписями типа: «Тропа змеюги Люськи», «Булыжник духа - повелителя муравьев», « Канава обезумевшей Утки,» «Сучек - пронзитель глаза,» «Поляна Благостных Раздумий», «Лукавый Ручей - Утолитель Жажды», «Сосна - Ненавистница Плешивых», «Кустарник Затаившегося Вздоха», «Излучина Майских Песнопений», «Дорога - Ведущая Наружу», «Скала Ликующей Белки», «Яма Весенних Головастиков», «Лопухи - Блюстители Чистого Зада». Сама же пещера носила название - «Прибежище Одинокого Духа - Притон Потеплевшей Души».
- Ну вот, мы и дома, - Сказал старый Аксель, растворяя дверь в пещеру, - Тут-то я теперь и живу.
Пещера Акселя только тем пещерой и была, что в пещере находилась. По сути же, сие - прелестный дом. Часть стен была обита деревянными панелями, часть затянута темно-синим бархатом. Немногие, красивые, обнаженные каменные плиты были испещрены «наскальными изображениями», слегка за патинированными дымами древних кострищ. В пещеру были проведены вода, электричество и газ. Под высоким, сводчатым потолком тускло светилась старинная люстра. Сквозь толщу каменной стены пробито было стрельчатое окно, застекленное витражом, изображавшим сцену охоты, из баллады «Гобелен» Анри Волохонского. Небольшая, удобная, но грязненькая кухонька притулилась на естественном из стены выступе. В глубине пещеры большой камин с дымоходом, и запасом дров. Высокий диван и кресла, расположенные полукругом вокруг огромной бочки из-под бренди, служившей столом, заслоняли просторный топчан. Пол устлан был персидскими коврами, великолепной работы, и мягкими к тому же. У дверей лежала статуя египетского льва, и мерно водила боками, высунув сквозь клыки влажный гранитный язык.
- Поздравляю тебя, - Говорю я Акселю. - Миллионером ты, что ли, ненароком сделался?
Языческий Бог, Старый Аксель.Языческому Богу - Старому Акселю.
Пещера «Прибежище Одинокого Духа - Притон
Потеплевшей Души», Штат Орегон. Ю. ЭС. ЭЙ.
"Автопортрет с обезьяной" - кинематическая скульптура Эдуарда Берсудского, которая поет "Разлуку" голосом Акселя
Акселю аккомпанирует Александр Розенблат. Фонограмма записана в 2002 году в Цфате, в доме Саши и Маши, где на кухне и по сей день висит портрет Акселя. А ведь и правда - Языческий Бог!
27.01.05. Художница Елена Розин, ученица Акселя по "Old Axel Academy", прислала отрывок из своих воспоминаний.
Аксель спросил:”Тебе сколько лет?..Понимаешь, если человеку больше пятнадцати, то у него мало шансов быть художником. Герасиму вот одинадцать с половиной, а двенадцать ему никогда не будет.”
Когда выяснилось что мне наверное всё-таки тринадцать-четырнадцать, Аксель сказал:”Да-а, тогда художник-энкауст из тебя определённо получится.“
...Отношения его со Стариком Господом Богом были предельно просты и доверительны. Аксель про него всё знал, и знаниями делился.
“Старик Господь Бог, он, вообще-то на пенсии. Сидит себе в халате на краю вод. Иногда поднимется мусор где-нибудь подмести. В одном месте подметёт, а в другом опять полно.
Так вот и приходится возиться...
Татьяна Щербина.
Я познакомилась с Акселем в Ленинграде (который все мы называли и тогда Питером) в 1980 или 1981 году, кто-то меня привел к нему. Кто - не помню, наверняка, кто-то из питерских поэтов. Когда я спросила, как его зовут, он сказал: Аксель. - А имя? - Это мое имя. Он сказал, что у него нет имени-отчества-фамилии, а только это единственное имя. И что он не знает точно, сколько ему лет, но не меньше, чем 500. Я довольно долго сидела у него, было много людей, такое впечатление, что они здесь жили - каждый чем-то занимался, кто-то картинами, кто-то по хозяйству, читали стихи, играли на гитаре, это действительно производило впечатление некой средневековой жизни, как я ее себе представляла. Монастырские культурные центры, ремесленные цеха. Было ощущение интенсивного общения, хотя формально его не было, не сидели вокруг стола, не происходило домашнего концерта или выставки, которым бы все одновременно внимали. Скорее, мастерская, здесь витал дух творчества и дух истории, возможно, и потому, что Аксель писал фаюмские портреты.
Я заходила к нему и в другие наезды в Питер, потом кто-то сказал, что он исчез. Оказалось, уехал в Израиль, а теперь уж на другом свете, но об этом я узнала из Вашего сайта. Была очень рада, что на него наткнулась.
Андрей Олейников. («АЛХИМИК») Москва. Из воспоминаний.
Я догнал друзей и мы, пройдя налево по проспекту, вошли в мрачноватый подъезд одного из домов по правой стороне, оказавшийся проходным и очутились во дворе, откуда новое парадное привело нас на шестой этаж, где мы остановились перед дверью, покрытой рваной ватной обивкой. Около кнопки звонка виднелись «пацифики» и ещё какие-то знаки, нацарапанные цветным карандашом. Дверь нам открыл человек более чем колоритный, - во всяком случае, по советским меркам семидесятых годов. По виду - лет около пятидесяти, длинные, почти до плеч волосы, видавший виды махровый халат. На фоне чёрного прямоугольника дверного проёма вырисовывался острый, как у майринковского персонажа профиль бритого лица. «Ну, входите, раздевайтесь»,- вкрадчивым глуховатым голосом изрёк человек, а сам удалился куда-то в недра по-видимому, весьма обширной квартиры. Последовав за ним, мы миновали по правую руку несколько тёмных комнат, и оказались на ярко освещённой кухне с потолком, расписанным золотыми звёздами по тёмно - синему фону. Эта была не единственная деталь помещения, роднившая его с алхимической лабораторией: справа от плиты, в шкафу, теснились штанглассы с разноцветными солями, а на самой плите, для кастрюль и сковородок оставалось мало места от странного вида приспособлений для плавки, щипцов и тиглей. Над плитой, на полке для посуды, классически красовались колбы для перегонки и прочие стеклянные фаустовские атрибуты. В воздухе витал запах каких-то смол, следы которых виднелись и в некоторых колбах. «Ничего себе, попал»,- подумалось мне. «Чаю, гм, дадут?»,- раздался всё тот же вкрадчивый магический голос. Из обосновавшегося на кухне явно богемного общества, отделилась какая-то фигура, и появились новые чашки. Меня пригласили сесть за стол в старинное плюшевое кресло. Сам хозяин присел рядом и, закурив «Беломор» спросил: «Кто вы, у вас хорошее поле, вы христианин?». Сейчас, когда разговоры о «полях», «энергетике» и тому подобных материях, даже раздражения уже не вызывают своей банальностью, я бы и не обратил внимания на такое обращение. Но тогда, в 70-е все обстояло совсем по-другому. Мы, юные мистики- неформалы состояли в одном из первых эшелонов общего подспудного движении умов к сверхъестественному и живо реагировали на малейшее упоминание о чем либо, касающемся парапсихологии или оккультизма.
Конечно подобный вопрос не оставил и меня равнодушным, но в то время, мне трудно было определиться со своей религиозностью, и я заговорил об универсализме и о Данииле Андрееве, представившись, его горячим поклонником. «Даниил Андреев, как же, как же, знаю, одному моему знакомому его вдова подарила свитер, в котором он сидел». Почувствовав родственную душу, я начал «оттаивать» в буквальном и переносном смысле слова, под искусственным звездным небом диковинной алхимической кухни. Общение наше там продолжалось, однако, не долго. Хозяин вскоре с серьезным видом, но мягко пригласил меня покинуть общество и пойти с ним. Мы прошли сквозь всё тот же полутёмный коридор, с рядом дверей и вышли на лестничную площадку, откуда с противоположной стороны вела ещё одна дверь в крохотную однокомнатную квартирку, очень просто обставленную, но с кухней в которой, кроме плиты с чайником стоял ещё, как мне помнится, круглый стол и два удобных кресла. Аксель предложил мне сесть. Мы закурили папиросы. Сейчас я, к сожалению, не помню, с чего именно начался наш разговор, и на чём он закончился, но проговорили мы практически всю ночь. Помню, что содержание нашей беседы оказалось настолько глубоким и объёмным, что даже сейчас, выразить это повседневным языком мне не представляется возможным. В основном это была сплошная метафизика. Многое, что я тогда узнал, до сих пор служит мне в самых разных жизненных ситуациях. То, что дал мне этот разговор, я бы назвал набором универсальных правил, позволяющих решать многие вопросы из самых разных областей. Химия и психология, минералогия и музыка, астрофизика, богословие и многое другое, - всюду, в той или иной степени, оказались применимы эти ключевые принципы рассуждения. В последующие годы я не раз ещё встречался с Акселем, когда приезжал в Питер. Мистический ореол, окружавший его, признаться, сильно действовал на моё юношеское воображение и я до сих пор благодарен слугам судьбы, познакомившим нас. Вскоре выяснилось, что Аксель был художником, музыкантом и скрипичным мастером в одном лице и его кухонные опыты со смолами заключалась в поиске, не много ни мало, секрета лака Страдивари. Кроме того, он занимался мозаикой и энкаустикой, и сам составлял краски для этого древнего ремесла. В его обширной мастерской, каждая комната служила определённой цели: одна называлась «музыкальной» и там стояли фисгармония и два рояля; в другой - было множество банок с пигментами, смальтой, смолами и маслами; тут же, кажется, помещался мольберт с палитрой и красками; третья служила чем - то вроде кладовой. Аксель верил в омолаживающие свойства так называемой «структурированной воды», для получения которой у него имелся специальный аппарат в виде спиральной трубки с нанизанными на неё коробочками, содержащими какие-то жидкокристаллические вещества. Прибор подсоединялся к водопроводу, и через него наполнялась стоящая на кухне ванна, в которую и погружался каждый день сам хозяин.
Этот рисунок нашелся в Питере, когда Эд разобрал остатки своего архива: мансарда над Фонтанкой, Аксель играет Баха.
Что чувствует анестезиолог, когда останавливает пациенту сердце, чем операционная похожа на подводную лодку, почему последствия анестезии не всегда может предугадать даже самый опытный врач и как пережить внезапную смерть пациента на операционном столе – Правмиру рассказывает анестезиолог Борис Аксельрод.
Анестезиолог Борис Аксельрод работает в Российском научном центре хирургии им. академика Б.В. Петровского более 20 лет. Его отец Альберт Аксельрод – основатель первого в СССР Центра выездной реанимации, первый ведущий и автор КВН.
Анестезиолог своими руками создает критические состояния
– Борис Альбертович, вы смотрели фильм “Аритмия”? Если да, то близок ли вам его герой – врач скорой помощи?
– Честно скажу, я не смотрю фильмы о жизни медиков. Наша работа так насыщена реальными человеческими страданиями и чувствами, что я не нуждаюсь в дополнительных впечатлениях такого рода. Я чувствую фальшь, мне это неприятно и неинтересно. В нашей специальности хватает острых ощущений, дополнительный драйв в виде переживаний не требуется.
– Дело в том, что есть фильмы, в которых герои после анестезии просыпаются с какими-то осложнениями, например, потерей слуха. Может ли быть такое?
– Ваш вопрос находится в конце череды вопросов. Сначала нужно понять, почему у людей есть страх перед общей анестезией (наркозом)? Человеку свойственно бояться. Есть страх смерти, страх темноты и много других страхов. Страх анестезии является некой производной страха смерти, который носит очень древний, сакральный характер.
Во время общей анестезии мы как бы уходим в никуда и опасаемся, что не сможем вернуться. Поэтому многие люди анестезии боятся, не имея представления о том, что это такое и никогда до этого ее не переживая. Иногда пациенты говорят, что операция была отличной, а анестезия плохой, потому что они себя не очень хорошо чувствуют после операции. А на самом деле такое состояние, особенно после сложной операции, – это нормальное явление.
Любая анестезия – это высокорискованное инвазивное вмешательство, она требует высокой квалификации от врача, который ее проводит. Сейчас риск летального исхода во время анестезии сведен практически к нулю, если проводить ее правильно. А в художественных произведениях эксплуатируется именно тот древний страх, который имеет мало отношения к реальным последствиям общей анестезии. Да, осложнения могут быть.
– Они серьезны?
– Да, серьезны. Анестезиолог – это человек, который своими руками создает критические состояния, для того чтобы операция была возможна. Он вводит мышечные релаксанты – больной не дышит. И анестезиолог должен восполнить ту функцию, которую нарушил. В данном случае пусть изволит дышать за пациента – обеспечит ему адекватную искусственную вентиляцию легких. Если мы остановили сердце пациента, чтобы провести замену клапана, то мы должны обеспечить защиту сердечной мышцы, кровоток в головном мозге и внутренних органах.
Да, анестезия может приводить к осложнениям из-за анафилактических реакций, непереносимости пациентом каких-либо препаратов. Это не всегда можно прогнозировать заранее. Аллергическая реакция может возникнуть на любое лекарственное вещество, используемое врачами.
И есть вещи, от нас не зависящие. Все было штатно, все протоколы выполнены, а больной умер перед выпиской с уже оформленными документами… Микроскопический тромб оторвался и закупорил сосуд, который кровоснабжает синусовый узел, управляющий ритмом сердца. Мы тут причем? Но ведь умер он после операции…
– Гарантий вообще нет?
– Нет. Поймите меня правильно. Анестезиология – это специальность, которая не живет отдельно. Это одна из областей современной клинической медицины, и принципы работы у нас общие.
Представьте, вы у хирурга спрашиваете: “А вы даете 100% гарантию, что операция будет успешной?”
Любой хирург вам скажет: “Понимаете, у нас есть большой опыт, процент осложнений такой-то, есть статистика”. Но ни один честный хирург не скажет: “Стопроцентно, мамой клянусь!”.
Когда дело касается инвазивных процедур, всегда есть определенный процент осложнений.
Задача анестезиолога – находить решения в нестандартных ситуациях
– Зависит ли этот процент от выбора лекарств?
– Это зависит не от лекарства, а от адекватности его выбора и подбора дозировки в конкретной ситуации. Одним и тем же набором препаратов можно провести анестезию хорошо или плохо.
Набор препаратов у анестезиологов примерно одинаковый. Список хорошо известен, бери и работай. Хорошо известны расчетные дозы – минимальная, максимальная. Врачу надо понять, сколько требуется конкретному пациенту, почему одному надо 7 миллиграмм, а другому 12? Что делает анестезиолог? Он подбирает, какую дозу конкретно каждому пациенту надо ввести. Это определяется по сумме факторов, которые анализирует врач.
– Многие пациенты говорят, что анестезия была плохой из-за плохих препаратов…
– Я ни разу не видел откровенно плохих препаратов для общей анестезии у нас на отечественном рынке. Этот миф существует из-за тех малоответственных людей, которые таким образом пытаются вымогать деньги, говоря: “Мы можем вам провести хорошую анестезию импортными препаратами, а можем обычную (произносится многозначительно) – отечественными”. Во-первых, наших отечественных препаратов пока достаточно мало, если честно. Мы все работаем либо дженериками, либо импортными препаратами, и они примерно все одинаковые.
На самом деле все зависит от образования, квалификации, качества работы анестезиолога, от того, как он соображает, как понимает патологию, с которой работает, а не от того, где конкретно выпущен препарат. Какой используется препарат – вопрос второй.
Нашу специальность невозможно изучить только по учебникам. Анестезиолог должен уметь думать.
Плохому хирургу вы можете дать идеальный набор инструментов, и он плохо прооперирует больного. В нашей специальности то же самое.
– А бывает ли передозировка?
Меня студенты (Борис Аксельрод преподает в Московском государственном медико-стоматологическом университете имени А.И. Евдокимова – Правмир) об этом часто спрашивают. Нет, есть неадекватный подбор дозы. Ввел препарат, пациент у тебя дышать перестал – переведи его на искусственную вентиляцию легких. Упало давление – уменьши дозу препарата. Решай! Организм пациента полностью находится под управлением анестезиолога.
Анестезиология-реаниматология – это высокорискованная специальность, которая требует от врача большого количества знаний и умений. К сожалению, зарплата у нас не такая высокая зарплата, какая бы должна быть. Анестезиолог-реаниматолог имеет очень высокую степень персональной ответственности. Поэтому страховка врачебной ошибки в анестезиологов в США выше, чем у хирурга.
Я стараюсь услышать пациента и понять его тревоги
– Как вы общаетесь с пациентом, успокаиваете?
– Да, установление контакта с пациентом, на мой взгляд, очень важный момент в нашей работе. Одна из основных задач осмотра анестезиолога – уменьшить уровень тревоги, которая у пациента всегда есть перед операцией. Нужно успокоить пациента, создать у него доверие к врачу.
Технологически это не всегда возможно, если человек, например, оперируется экстренно. Врач-анестезиолог всегда осматривает пациента перед операцией, однако не всегда хватает времени для того, чтобы этот контакт установился. Хотя в этом прямом человеческом контакте есть минусы.
Это приводит к профессиональному выгоранию врачей-анестезиологов. Представьте, вы посмотрели пациента, у вас с ним сложились какие-то человеческие отношения, а потом он у вас на операции умер, или получил тяжелые осложнения. А у нас хирургия высокого риска, бывает и такое. И все же я стараюсь установить прямой контакт.
– А что говорите? С чего начинаете?
– Я стараюсь его услышать и понять его тревоги. Для начала прихожу и говорю: “Здравствуйте! Я ваш анестезиолог”. Реагируют все по-разному, стараешься найти верный тон.
Наши пациенты – очень разные, срез нашего общества, перенесенный в стрессовую ситуацию. От профессоров до водителей. Иногда спрашиваешь: “А что вас беспокоит?”. “Да в принципе, ничего не беспокоит”. “А при физической нагрузке что-нибудь болит?” “Ну да, я колесо от КАМАЗа поднял, у меня сердце прихватило”. Говорю: “Знаете, если бы я такое колесо поднял, наверное, умер бы”. Представляете какая у человека привычная физическая нагрузка?
Вообще нормальная реакция человека на предстоящую операцию – это страх. Если пациент говорит, что он совсем не боится, тут два варианта – либо он врет, либо у него есть некоторые психические отклонения. Или он просто неправильно информирован о рисках…
Вот почему я говорю, что человека надо услышать. Если вы ощущаете его тревогу, вы можете сориентироваться и как-то его успокоить. Я стараюсь передать пациенту уверенность в том, что операция закончится хорошо, что здесь нормальные люди, которые его понимают. Ведь малейшее вранье человек чувствует. Вы должны говорить правду, то, во что сами верите.
– Устанавливаете доверие?
– Мне кажется, это ключевой подход в работе хирургического стационара в целом. Для меня наиболее сложные пациенты – это те, которые глубоко в душу смотрят. “Мне нужно сына поднять, доктор. Я совсем одна… Все будет в порядке?”. Формальный осмотр гораздо проще. Проще не включаться эмоционально.
Иногда у врачей устанавливаются с пациентами какие-то внутренние связи за пределами отношений “врач-больной”. Флюиды, знаете? Искорки близких человеческих взаимоотношений, которые сохраняются надолго. Конечно, у меня тоже так бывает. Один очаровательный человек, мой бывший пациент, живет в Ереване. Когда мы с женой ездили путешествовать в Армению, с удовольствием заглянули к нему в гости.
Бывают люди, с которыми вы не созваниваетесь, но ты их просто помнишь. Одна пациентка… Это ужасная история, даже не хочу вспоминать… Она к нам попала уже после того, как ее много раз оперировали в других стационарах, и вдруг выявили еще и порок сердца. Молодая женщина с очень несчастной судьбой… Потом несколько раз писала мне благодарные письма, говорила, что молится за меня. Жива она сейчас или нет? Больше 15 лет прошло.
Вообще люди не так часто возвращаются, чтобы сказать: “Ребят, спасибо вам большое, что спасли”. Страшные события, а операция именно к таким и относится, человек старается вытеснить из памяти. Но есть и те, кто признателен долгие годы.
Нет ни одного пациента, перед которым я был бы виноват
– А вы пациентов забываете?
– Да. Ячейки памяти просто переполняются. Сначала ты помнишь каждого. Когда число пациентов переваливает за тысячи, а стаж за десять лет, начинаешь путаться… Через наше отделение в год проходит около трех тысяч пациентов, запомнить всех нереально.
– А есть какие-то пациенты, которые не отпускают?
– Если они не отпускают, значит, внутри есть либо чувство вины по этому поводу, либо не пережито сожаление утраты. И если вы умираете с каждым больным, очень быстро, извините, закончитесь.
Да, у меня несомненно есть сожаления, что где-то мы могли сделать лучше, но нет ни одного пациента, про которого бы я сказал, что в чем-то виноват перед ним. Я мог сожалеть, что что-то пошло не так. Например, в этом году мой хороший знакомый (тоже врач) привел в наш Центр своего друга, который погиб в операционной.
Семья хорошая, очень славные люди. И вдруг… Нашей вины в этом никакой не было, хирургической тоже. Как говорила одна моя знакомая, так сложились обстоятельства. Это реальное объяснение этой фатальной ситуации. Больной погиб.
– Невозможно представить, как вы потом другу в глаза смотрели…
– С трудом… А как? Это наша жизнь. Я ему рассказал все как было. А что вы можете в этой ситуации сказать? Понимаете, как только вы берете в руку иглу и подходите к человеку, вы должны четко осознавать, что могут быть осложнения. У нас иглы 10 см длиной. Представляете, как далеко ее можно воткнуть? Когда вы эту иголку берете и колете ей человека, то должны понимать, сможете ли вы пережить этот стресс или это совсем не ваше. Ответственность… Весь внутренний конфликт в этом.
И не каждому дано переживать такой стресс и не каждому надо. Есть же несчастные люди, которые эффективно работают в нашей специальности, но для них эта работа очень травматична. Анестезиолог – это определенный тип характера.
В операционной, как на подводной лодке, не должно быть конфликта
– Какой это тип? Жесткий?
– Отчасти. Дело в том, что в анестезиологии требуется мужской тип мышления. Это способность к многозадачности, возможность быстро принимать ответственные решения в критических ситуациях, умение переубедить других людей и не истерить.
Но очень много женщин отлично работают в нашей специальности, потому что имеют нужные черты характера. У меня жена такая, она тоже анестезиолог. Кстати, наше отделение всегда славилось очень привлекательными сотрудницами. Внешность бывает обманчива (улыбается).
Например, вчера девушка-анестезиолог сняла больного со стола. Представляете, хирурги настроились оперировать, а она отменила операцию. Это очень ответственное решение. Хирурги недовольно ворчали, но она была непреклонна. И ведь за слова отвечать приходится.
Анестезиология – это специальность, где сказать что-то просто так нельзя. Сказал “а”, иди и делай.
Жесткость – это не совсем то, что нужно. Где-то головой об стол, а где-то “милый, ну пожалуйста”. В анестезиологе должна быть не только жесткость, но и гибкость. Вот где женщины особенно эффективны. Надо уметь найти правильную грань, потому что если вы будете с хирургом резко разговаривать, то возникнет хронический конфликт. А конфликта в операционной в принципе быть не должно. Ведь люди, которые там работают, находятся словно на подводной лодке.
– Какое сравнение…
– Это абсолютно точно – как на подводной лодке. Замкнутое пространство, вентилируемое помещение, искусственный свет, везде мониторы, излучение, шум, химические вредности. Все есть. Чем мы не подводники? Вполне себе.
У нас также часто приходится принимать быстрые ответственные решения. На ходу менять тип операции, например, экстренно переходить с естественного на искусственное кровообращение. Бывает что-то идет не так, а обратного хода уже нет. И кто-то должен сказать: «Ребят, я прошу вас, не заводитесь”. Эмоции-то зашкаливают! Это настоящая драма. Ответственность за человека. И, естественно, люди на взводе. У нас нет врачей, которые эмоционально не включаются, которым плевать на пациента. Я таких людей в этом Центре не знаю. Просто внешне они могут просто реагировать на стресс по-разному. Отстраненность, нервные шуточки… Каждый переживает стресс по-своему.
– А что происходит, когда экстренная операция?
– В экстренном стационаре круглосуточная “карусель” в операционной. Я шесть лет проработал в НИИ скорой помощи имени Н.В. Склифосовского в отделении общей, а потом послеоперационной реанимации. Четыре года медбратом и два года врачом. Для меня эта была очень важная школа.
И, конечно, в экстренной хирургии есть свои сложности, потому что другой контингент больных. Они не подготовлены, хуже обследованы. Анестезиологам, работающим в экстренных стационарах, гораздо тяжелее чем нам. С большим уважением отношусь к ним, хотя формально их операции иногда могут казаться не такими сложными, как у нас.
Вообще понятие сложности хирургической операции абстрактное. Например, те же акушерские анестезиологи – это очень сложная специальность. Но я кроме кардиоанестезиологии ничем бы не хотел заниматься по характерологическим особенностям. Мне нужна динамика, “движуха”.
В 1992-м через нас проходила волна пострадавших во время бандитского передела
– Когда вы поняли, что эта специальность ваша?
– Так сложились обстоятельства, в медицину я попал относительно случайно. Дело в том, что я врач в четвертом поколении. Мой прадед был земским врачом. Бабушка работала врачом в лабораторной службе. Дед – военный врач, был организатором здравоохранения. Во время войны руководил госпиталем. Имел несколько орденов и медалей, был контужен. В послевоенное время заведовал военной кафедрой в третьем Меде. Кстати, первый орден получил за то, что эвакуировал госпиталь при отступлении фронта на коровах – не было транспорта.
Мать, врач-изосеролог – специалист по группам крови, она больше 50 лет работает на Московской станции переливания крови. А отец был известным реаниматологом.
– Аксельрод Альберт Юльевич? (основатель первого в СССР Центра выездной реанимации, первый ведущий и автор КВН – Правмир)
– Да, это мой отец. Выбор медицины, как профессии был, я бы сказал, мало осмысленным. Все врачи – и я в медицинский. Шел, наверное, по течению, что не очень лестно звучит для меня. Но это факт, в тот момент я был достаточно инфантилен.
До поступления в мединститут три года учился в медицинском училище. Думаю, что отец, видя мою слабую осознанность в выборе профессии, хотел дать мне возможность покрутиться в медицинских кругах. Понять, мое – не мое… Когда отец умер, и мы попали в стандартную ситуацию нехватки денег, медсестринская специальность мне очень пригодилась – я смог работать медбратом.
– А почему анестезиология?
– Все было достаточно случайно и в выборе медицинской специальности. У меня руки нормальные, но я не хирург, потому что хирург должен быть одержим идеей хирургии.
– Прямо одержим?
– Да. Если он хочет быть первым. Если люди идут в хирургию, они должны быть готовы жить в операционной. Поэтому все люди, занимающие лидирующие позиции в современной хирургии, готовы оперировать 24 часа в сутки. Если человек не до такой степени в это погружен и мотивирован, ему в эту специальность идти не надо. У нас был парень, который простоял 27 часов в операционной безостановочно! Пробиваются только те, кто живет этим.
Хирургия – не мое, поэтому она отпала сразу. Терапия была не интересна, потому что мне казалось, что все слишком медленно развивается. Мне было скучно.
Потом я стал работать в институте скорой помощи. И вольно-невольно начал втягиваться в специальность.
– А что вам дала работа в институте скорой помощи?
Я пришел туда работать в 1992-м году. Через нас проходила волна пострадавших во время бандитского передела со всеми вытекающими ножевыми и огнестрельными ранениями. В то время это была реальная линия фронта, настоящий военно-полевой госпиталь. Нагрузка на сестер в реанимации была колоссальная.
Ночное дежурство, в принципе, по сути своей противоестественно – нечеловеческое существование. Поэтому мы делили поровну ночи, по-другому выжить было невозможно. Моя часть ночи была с полуночи. Я отпускал всю бригаду и один до четырех часов утра работал с больными, а потом шел на несколько часов спать. Ребята вставали и готовили смену к сдаче. А после работы приходилось ехать на учебу…
– Ничего себе…
– Это была работа, которая проверяла человека на цельность: сопьешься или нет, сохранишь способность по-человечески относиться к больным или нет. Она пыталась перемолоть тебя, сложно было оставаться человеком.
И я не хотел бы, чтобы мои дети через такое прошли. Но она дала мне неповторимый клинический опыт работы в экстремальных ситуациях, работы в команде. Кстати, мы начинали работать в одной реанимации вместе с нынешним директором “Склифа” Сергеем Сергеевичем Петриковым. Это была наша первая школа. И она мне дала ту клиническую базу, которая для меня была очень важна.
– Как вы тогда справились?
– Наверное, мне повезло справиться, как и многим моим коллегам. Старался видеть в этой работе школу, которую должен пройти. Может быть сложную задачку, выстоять и сохраниться. Многие врачи в таких нечеловеческих условиях начинали ожесточаться…
– Это от вас зависит?
– Да, конечно. Я когда-то давно был частнопрактикующим наркологом (наркология – моя вторая специальность), и мне один приятель сказал: “Зачем ты этим занимаешься? Эта работа разрушает!!!”. Говорю: “Саш, нужно видеть человека, сочувствовать ему, понимать, что у него есть перспектива, что мы можем ему помочь подняться. Тогда это не приводит к выгоранию”. Всегда надо видеть в пациенте личность.
Помните пьесу Шварца “Дракон”? Там есть фраза: “Я не виноват, меня учили!” “Всех учили. Но зачем же ты оказался первым учеником?”. Это же из этой области. Мы действуем в пределах нашего воспитания и того, что нам досталось в наследство от папы с мамой.
Отец считал меня лоботрясом – теперь я с ним согласен
– Как вас воспитывали?
– Как равного. Мой отец всегда старался объяснить, почему что-то должно быть так, а не иначе. Позже, общаясь с собственными детьми и много лет работая преподавателем, я понял: назидать вообще бессмысленно. Я тоже стараюсь объяснить свою позицию, дать ориентир.
– Спорили с отцом?
– Ругались. Он считал, что я лоботряс и недостаточно внимания уделяю английскому языку. Теперь я с ним согласен абсолютно. Ну, и еще были у него претензии… Но тогда я действительно был таким – отец умер, когда мне было всего 18 лет. Кстати, он категорически не хотел, чтобы я занимался анестезиологией-реаниматологией…
– Он успевал с вами общаться? Медицина, КВН…
– Как я сейчас понимаю, при всей его загруженности он уделял мне максимум внимания, которое только было возможно. Мы часто ездили с ним куда-то, любили совместные путешествия на машине. Частенько бывал у него на работе.
Когда мой старший сын определялся с выбором специальности я тоже приводил его к себе в отделение. Мы своей профессией влияем на выбор своих детей, например отец явно индуцировал мой выбор врачебной специальности. Однако, мой сын поступил на стоматологический факультет.
Вообще медицина – это погибель для человека, который попал сюда случайно.
Она приведет либо к беде для этого человека – при эффективной работе он будет глубоко душевно травмирован, либо к некачественной помощи для пациента.
– Отец – пример для вас?
– Отчасти. Он пример человека, который всегда выделял разумное зерно в конфликтах. Он мог посмотреть на ситуацию без истерики, со стороны. Умел видеть в человеке лучшее и старался обращаться именно к этой положительной стороне. В этом я стараюсь следовать отцу.
– А юмор вам помогает в работе?
– Конечно. У нас очень молодое отделение, ребята веселые. У нас есть свой чат, который полон всяких шуток. Кто-то нашел смешной ролик, скинул и все его обсуждают. Есть же понятие – медицинский юмор. Или кто-то сказал что-то смешное в операционной, наоборот забавно поругался. Это глупости, хохмы, которые есть в любой профессиональной корпорации. Если юмора нет, то тоска смертная.
Сейчас вообще анекдоты мало кто рассказывает. Юмор стал немного другим, более ситуационным – мемы, картинки, казусы…
– У вас есть любимая шутка про анестезиологов?
– Я их не коллекционирую. Вы знаете, они все в основном какие-то дурацкие. Или они в обидном свете выставляют наших коллег, а я этого не люблю. Мне нравится высказывание: “Анестезиология – это спецназ от терапии”.
– Какая сильная фраза… Она точная?
– Абсолютно. Больной с ишемической болезнью лечится таблетками, а потом ему рекомендуют сделать операцию на сердце. И мы берем этого тяжелого пациента, которому уже не может помочь терапевт, в операционную и проводим ему общую анестезию. Мы всей нашей хирургической командой стараемся сделать так, чтобы он ушел домой счастливым и здоровым.
Пот по спине течет, но руки при этом не дрожат
– Помните свою первую операцию?
– Нет, я не настолько сентиментален. Я помню только эмоции, обстоятельства.
– А что чувствовали?
– Я же ушел из Института скорой помощи, где работал медбратом и поступил в ординатуру в наш Центр хирургии. Навыки работы с больным у меня были, и сюда я пошел, чтобы научиться думать головой, хотел дальнейшего развития. Мне тогда самоуверенно казалось, что я очень даже подготовлен.
В нашем центре учили и учат умной анестезиологии, это школа нашего шефа – академика А.А. Бунятяна. И конечно, пришлось все начинать с нуля. Человеку, который пришел первый раз в нашу операционную, могут доверить только подержать историю болезни. Чем более инвазивна специальность, тем меньше доверия новому человеку. До момента принятия самостоятельного решения проходят годы. Любой анестезиолог выращивается с нуля. Поэтому мне поначалу после круговерти в “Склифе” здесь было очень скучно, академично. “Движухи” – ноль.
– И когда она началась?
– Когда в кардиохирургию пришел, с 1998 года. За два года ординатуры, как и положено, я прошел ротацию по всем отделениям центра. И оказался здесь. Меня заинтересовали.
Тем, на что подсаживается и сейчас молодняк в нашем отделении – очень увлекательно и очень сложно. Была хорошая команда, мы всегда что-то обсуждали, проводили научные исследования. Такая прикладная наука, связанная с внутренним саморазвитием.
– Неужели у вас и руки никогда не тряслись?
– Нет. Я уже сказал, что весь вопрос решается в момент, когда вы первый раз берете иголку в руки. А это было у меня в 89-ом году, еще в медучилище.
– Волновались?
– Нуу… я очень сильно нервничал. Это была 59-я больница, отделение кардиологии, у пациентов уже были исколотые вены, да еще и иглы были тогда многоразовыми и весьма тупыми. Мне конечно было боязно, но дальше постепенно втягиваешься.
Это вопрос принципиальной возможности. Если ты можешь сказать: «пациенту для лечения это надо» и воткнуть в него иголку, то дальше от студенческой скамьи просто становится все больше ответственности. И в этом плане мы близки к хирургам. Делаем вещи, которые потенциально могут принести пациентам вред, чтобы им помочь. И это начинается в момент первой инъекции.
Но, конечно, бывают ситуации, когда по спине пот течет, но руки при этом не дрожат.
– Расскажите о такой ситуации.
– Несколько лет назад у нас был случай, когда мы долго не могли интубировать пациента из-за анатомических особенностей. Был реальный риск его потерять.
Мы после операции вечером сидели в ординаторской, пили чай, и вдруг нас вызвал коллега. Естественно, все побросали и побежали в операционную. Мы и реаниматологов из других отделений пригласили. К этому пациенту приложили руку все, кто только мог.
– Спасли?
– Все закончилось благополучно. Один из врачей смог провести интубационную трубку. Академик А.А. Бунятян и другие наши учителя всегда воспитывали нас, что мы работаем в одной команде. И если происходит ЧП, то главное – безопасность пациента. Как тогда, так и сейчас: “Нет пациента конкретного врача, есть пациент Центра”.
Если мы взялись, то больной должен выжить
– Боюсь вас спросить, сколько смертей вы уже видели за годы своей работы…
– Я не считал. Они были, но в нашем центре небольшая летальность, несмотря на то, что мы берем очень тяжелых пациентов, нередко тех, кому отказали в других клиниках. Если мы взялись, то больной должен выжить, по крайней мере, мы должны иметь хорошие шансы, что он выживет.
– Но как жить, если это все-таки происходит?
– А как живут люди, работающие в хосписе? Понимаете, мы же инструмент…
– Вы инструмент?
– Мы не можем определить судьбу человека. Мы стараемся делать то, что от нас зависит, а все остальное в руках Божьих. Есть вещи труднообъяснимые. Начали делать операцию по поводу аневризмы аорты – аорта лопнула, больной погиб. Да, всем неприятно. Начинаешь анализировать, все ли ты сделал, решил ли все задачи, которые стояли перед собой, обсуждаешь с коллегами. Мы стараемся делать конструктивные выводы. Мой поход такой: жизнь продолжается, давайте поймем, как сделать, чтобы этого больше не повторилось, если это возможно.
Загрузка...
