Боткин, Сергей Петрович
Знаменитый русский врач и профессор; род. в Москве 5-го сентября 1832 г., ум. в Ментоне 12 декабря 1889 г. Боткин происходил из чисто русской семьи. Дед его жил в г. Торопце Псковской губернии и занимался торговлей. Отец его, Петр Кононович , в конце XVIII в. переселился в Москву и с 1801 г. записался в купечество. Он был одним из главнейших организаторов чайной торговли в Кяхте, обладал значительным достатком, был женат два раза и оставил после себя в живых 9 сыновей и 5 дочерей. Все дети Петра Кононовича отличались недюжинными способностями. Семья Боткиных находилась в тесной связи с ученым и литературным миром, особенно с того времени, когда одна из дочерей Петра Кононовича вышла замуж за поэта Фета, а другая - за профессора московского университета П. Л. Пикулина. В близких отношениях с Боткиными был и Грановский, живший в их доме. Сергей Петрович был в своей семье 11-м ребенком; он родился от второго брака отца (с А. И. Постниковой) и воспитывался под непосредственным наблюдением и влиянием своего брата Василия, который приложил все старания к тому, чтобы это воспитание было солидным и разносторонним. Первым учителем Боткина был студент московского университета, Мерчинский, хороший педагог, влияние которого на ученика было очень сильно, и с которым Боткин оставался в дружеской связи в течение всей своей жизни. Уже в раннем возрасте он отличался выдающимися способностями и любовью к ученью. До 15-летнего возраста он воспитывался дома, а затем, в 1847 г. поступил полупансионером в частный пансион Эннеса, который считался лучшим в Москве. Преподавателями в пансионе были весьма талантливые учителя, среди которых мы встречаем имена: собирателя сказок А. Н. Афанасьева, дававшего уроки русского языка и русской истории, математика Ю. К. Давидова, вскоре занявшего кафедру в Московском университете, будущего профессора политической экономии И. К. Бабста, преподававшего в пансионе всеобщую историю, и ученых лингвистов Клина, Фелькеля и Шора, преподававших иностранные языки и одновременно бывших лекторами в университете. Под влиянием отличного преподавания, природные способности Боткина проявились с особенной силой, несмотря на его физический недостаток, состоявший в неправильной кривизне роговой оболочки глаз (астигматизм) и вызывавший такую слабость зрения, что при чтении Боткин должен был держать книгу на расстоянии 2-3-х дюймов от глаз. За исключением этого недостатка Боткин пользовался тогда прекрасным здоровьем и отличался большой физической силой. Он считался в пансионе одним из лучших учеников; с особым рвением занимался он математикой, любовь к которой привил ему еще Мерчинский. Пробыв в пансионе 3 года, Боткин подготовился к вступительному экзамену в университет. Он предполагал поступить на математический факультет, но это не удалось ему вследствие вошедшего тогда в силу постановления Императора Николая Павловича, разрешавшего свободный прием учащихся только на медицинский факультет и закрывавшего прием на остальные факультеты университетов всем учащимся, кроме лучших воспитанников казенных гимназий. Это постановление, было косвенной причиной поступления Боткина на медицинский факультет. В августе 1850 г. Боткин стал студентом московского университета, в котором тогда господствовала самая суровая внешняя дисциплина. В первый же месяц своего студенчества Боткин испытал ее на себе, отсидев сутки в карцере за не застегнутые крючки воротника у вицмундира. Научные интересы среди тогдашнего студенчества почти отсутствовали, но в этом отношении Боткин резко выдавался из среды своих товарищей: он усердно посещал и записывал лекции и, всецело отдавшись научным занятиям, вскоре открыл в себе любовь к избранной им специальности. Общее состояние преподавания было во многих отношениях неудовлетворительным. В 1881 г. Боткин характеризовал его следующими словами: "Учившись в московском университете с 1850 по 1855 г., я был свидетелем тогдашнего направления целой медицинской школы. Большая часть наших профессоров училась в Германии и более или менее талантливо передавала нам приобретенное ими знание; мы прилежно их слушали и по окончании курса считали себя готовыми врачами, с готовыми ответами на каждый вопрос, представляющийся в практической жизни. Нет сомнения, что при таком направлении оканчивающих курс трудно было ждать будущих исследователей. Будущность наша уничтожалась нашей школой, которая, преподавая нам знание в форме катехизисных истин, не возбуждала в нас той пытливости, которая обусловливает дальнейшее развитие". Тем не менее, нельзя не указать на то, что среди преподавателей С. П. Боткина в университете было много профессоров, выдававшихся своими дарованиями, научностью и добросовестностью.
Самым даровитым и популярным из них был хирург Иноземцев, имевший большое влияние на Боткина и его товарищей. А. И. Полунин, молодой профессор, вернувшийся в 1847 г. из-за границы и преподававший патологическую анатомию, общую патологию и общую терапию, тоже был весьма замечательным медицинским деятелем и, по словам самого С. П. Боткина, имел "без сомнения наибольшее влияние на развитие" студентов. На 5-м курсе изучение внутренних болезней было поставлено весьма удовлетворительно. Клиникой заведовал хорошо образованный и дельный профессор, И. В. Варвинский. Молодой адъюнкт его, П. Л. Пикулин отличался выдающимися способностями, и под его руководством Боткин и все студенты с увлечением и неутомимо практиковались в постукивании, выслушивании и других диагностических приемах. Уже на пятом курсе Боткин приобрел среди товарищей репутацию знатока постукивания и выслушивания. При начале крымской войны Боткин был на четвертом курсе; начальство предложило этому курсу немедленно ехать на войну, но студенты отказались, сознавая всю недостаточность своей научной подготовки. В следующем году выпуск медицинского факультета был произведен двумя месяцами раньше обыкновенного. Боткин единственный из своего курса выдержал экзамен не на звание лекаря, а на степень доктора, что было редким явлением в русских университетах, за исключением дерптского.
Вскоре по окончании курса Боткин отправился на войну в отряде Н. И. Пирогова. Эта поездка произвела на него самое тягостное впечатление. В речи по доводу 50-летнего юбилея Пирогова, напечатанной в "Еженедельной Клинической Газете" (№ 20, 1881 г.) Боткин так говорил о положении дел в то время: "добиться того, чтобы кусок мяса или хлеба, назначенный больному, дошел до него в полной сохранности, не уменьшившись до minimum"а, - дело было нелегкое в те времена и в том слое общества, который относился к казенной собственности как к общественному именинному пирогу, предлагаемому на съедение... По распоряжению Пирогова, мы принимали на кухне мясо по весу, запечатывали котлы так, чтобы нельзя было вытащить из него объемистого содержимого, - тем не менее все-таки наш бульон не удавался: находили возможность и при таком надзоре лишать больных их законной порции". - Слабость зрения препятствовала Боткину успешно заняться хирургией; кроме того, работать приходилось слишком торопливо, и само пребывание на театре военных действий было очень кратковременно. В продолжение 3½ месяцев Боткин исправлял обязанности ординатора симферопольского госпиталя и заслужил очень лестный отзыв Пирогова. В декабре 1855 г. Боткин возвратился в Москву и оттуда отправился за границу, чтобы пополнить свое образование. Первоначально он не имел определенного плана для своего заграничного путешествия, но в Кенигсберге, по совету одного из ассистентов Гирша, принял решение заниматься у Вирхова, который в то время еще работал в Вюрцбурге, хотя уже был приглашен в Берлин. В Вюрцбурге Боткин с жаром и увлечением изучал нормальную и патологическую гистологию и слушал лекции знаменитого учителя, труды которого дали всей современной медицине новое направление. Осенью 1856 г. Боткин вместе с Вирховым перешел в Берлин, где проводил целые дни в новом патологическом институте и в лаборатории Гоппе-Зейлера. В то же время он усердно посещал клинику Траубе, который привлекал его своей чрезвычайной наблюдательностью, соединенной с основательной научной подготовкой и с очень тщательным и всесторонним применением объективных способов исследования. Время от времени Боткин посещал и клиники невропатолога Ромберга и сифилидолога Береншпрунга. - Постоянно занимаясь у Вирхова и не пропуская ни одного производимого им вскрытия, Боткин провел в Берлине два года. В совершенстве овладев микроскопической техникой и приемами химического исследования, он произвел в это время свои первые самостоятельные научные работы, напечатанные в Архиве Вирхова и сделал первое печатное сообщение на русском языке о поляризационном аппарате Солейля. В Берлине Боткин очень близко сошелся с русскими учеными Юнге и Беккерсом и вступил в тесные дружеские отношения с Сеченовым, продолжавшиеся в течение всей его жизни. Это время, проведенное в усиленном научном труде в сообществе с новыми друзьями, стремившимися к удовлетворению общих духовных потребностей, время расцвета молодых сил оставило Боткину самые теплые воспоминания, которые он хранил всю жизнь. Летние вакации он проводил в Москве, где (около 1857 г.) захворал впервые печеночной коликой, выразившейся очень бурными приступами. В декабре 1858 г. Боткин переехал из Берлина в Вену и там, продолжая микроскопические исследования, очень усердно посещал лекции Лудвига и занимался в клинике Оппольцера. Лудвигом он восхищался, в клинике Оппольцера нашел очень недостаточную научную постановку дела. - В Вене он женился на дочери московского чиновника, А. А. Крыловой, отличавшейся очень хорошим образованием, и вскоре отправился в путешествие, во время которого посетил Среднюю Германию, познакомился с прирейнскими минеральными водами, побывал в Швейцарии, в Англии и осенью 1859 г. приехал в Париж.
Научная деятельность Боткина в Вене характеризуется письмами его к Белоголовому; в этих же письмах обрисовывается и его отношение к венской и берлинской медицинским школам. 2-го января 1859 г. он пишет из Вены: "...Все праздники прошли для меня незаметно, потому что лекции продолжались, за исключением первых двух дней. До сих пор я вполне удовлетворен только лекциями Людвига, превосходящими всякое ожидание ясностью и полнотой изложения; лучшего физиолога мне еще не приходилось слышать; личность Людвига - самая милейшая, простота и любезность в обращении поразительны. Оппольцер без сомнения отличный практик, но так часто грешит против науки, что все же нельзя его назвать хорошим клиницистом в полном смысле этого слова. Соврать против химии, против патологической анатомии, даже против физиологии, ему случается нередко, но при всем том он прекрасный наблюдатель, сметливый диагност, - вообще тип хорошего практического врача. Впрочем, посмотрим, что будет дальше. Гебра хорош страшным количеством материала, какой он представляет слушателям, но лекции Береншпрунга в тысячу раз научнее и дельнее, и я рад, что прослушал берлинского дерматолога, заклятого врага венского. Кроме этих лекций, много работал я дома с кровяными шариками и, кажется, скоро кончу эту работу. До сих пор из своего предместья Alser-vorstadt я выходил не более двух или трех раз в город, который, по-моему в подметки не годится Берлину. Вена мне положительно не нравится, а жители ее еще меньше; интеллектуальная физиономия северного человека исчезает здесь и заменяется рабскою, вкрадчивою; люди здесь такие рабы, что противно на них глядеть, лезут целовать руки и едва не дозволяют бить себя по щекам dem gnädigen Herrn. Квартира моя, хотя и дорогонька, но отличная; не пишу тебе адреса потому, что забыл название улицы; пиши пока к Сеченову. Поклонись Гоппе, Магавли и всему Берлину, о котором я часто вспоминаю"... Во втором письме, от 2-го февраля, Боткин сообщает Белоголовому о скорой своей свадьбе и пишет: "...На меня напал такой дух деятельности, что я едва с ним справлялся. Работал с 8-ми час. утра до 12-ти постоянно, никуда не выходил, кроме как по медицинским надобностям. Под нервным возбуждением ожидания писем (от невесты), работы мои шли как по маслу и почти каждая неделя давала мне результаты, из которых сообщаю тебе один, чрезвычайно важный; о нем ты по секрету скажешь только Гоппе, прося его удержать при себе: мочевина растворяет человеческие и собачьи кровяные шарики, не производя на них, следовательно, того действия, как на лягушачьи. Факт чрезвычайно важен для физиологии и патологии, я его буду исследовать дальше, делая опыты с инъекциями мочевины в вены. Людвиг приглашает меня к себе работать, чем вероятно я и воспользуюсь со временем. Передай Гоппе, что летом буду к ним в Берлин, чему от души радуюсь, потому что Веной совершенно недоволен, а остаюсь в ней только для очищения патологической совести. Порядочному человеку в Вене больше трех месяцев быть грех, что имей в виду и пользуйся Берлином!"... Всю зиму 1859-60 г. и часть лета Боткин провел в Париже, где слушал лекции К. Бернара и посещал клиники Бартеза, Труссо, Бушю и др. Здесь он написал свою докторскую диссертацию о всасывании жира в кишках, которую вслед за тем отправил в петербургскую медико-хирургическую академию для рассмотрения; здесь же он окончил две научные работы: о крови и об эндосмозе белка, которые поместил в Архиве Вирхова.
Еще до поездки за границу Боткин вступил в сношения с заслуженным профессором медико-хирургической академии Шипулинским, который заведовал академической терапевтической клиникой. В 1858 г. Шипулинский доложил конференции академии, что докторант С. П. Боткин, воспитанник московского университета, обратился к нему с предложением занять вакантную после ухода доктора Ивановского должность адъюнкта при академической терапевтической клинике. Находя предложение Боткина чрезвычайно выгодным для академии, Шипулинский просил конференцию иметь его в виду, как кандидата, на что конференция вполне согласилась; при этом Шипулинский упоминал в своем рапорте, что Боткин мог бы занять место адъюнкта не ранее, как через полтора года, так как отправился для усовершенствования за границу. Через год после этого Шипулинский вновь напомнил конференции о Боткине и просил назначить до его приезда другого врача для временного исполнения должности адъюнкта.
В 1857 г. президентом академии был назначен проф. П. А. Дубовицкий, который пригласил Глебова на должность вице-президента и вместе с ним горячо принялся за коренные преобразования во внутренней жизни академии. Эта деятельность, отразилась и на выборе новых преподавателей. В исходе 1859 г. в академию были приглашены: Якубович, Боткин, Сеченов, Беккерс и Юнге; все они были еще за границей. Кроме Якубовича, все были воспитанниками московского университета, в котором окончили курс только 3-4 года тому назад. Выше уже упомянуто о тесной дружбе, установившейся между ними за границей. Боткин принял приглашение, но выговорил себе право приехать в Петербург осенью 1860 г., чтобы окончить свои научные труды и ознакомиться с парижской врачебной школой. 10-го августа 1860 г. он переехал в Петербург, защитил свою диссертацию и тотчас же был назначен исправляющим должность адъюнкта при клинике 4-го курса, которою заведовал проф. Шипулинский. Белоголовый говорит, что вскоре после этого между Боткиным и Шипулинским возникли недоразумения, так как, видя превосходство первого, студенты стали охотнее посещать его лекции, чем лекции его патрона. Менее чем через месяц отношения между двумя преподавателями "испортились до невозможности, так что после нескольких диагностических турниров над постелью больных, в которых победа осталась за молодым ученым, Шипулинский менее чем через год подал в отставку". Проф. Сиротинин отрицает точность этих сведений, "ибо против этого говорят слова самого С. П.", который "в письме его к брату Михаилу Петровичу указывает с удивлением, что после возвращения своего в город осенью, уже 1862 г., узнал о перемене по отношению к нему, случившейся с Шипулинским, и что последний очевидно, изменил своему слову, данному Боткину весной, что осенью уже читать лекций больше не будет и всецело предоставит до срока своей скорой отставки вести дело Боткину". В течение первого года деятельности Боткина при Шипулинском он часто оставался полным хозяином клиники, вероятно вследствие болезни Шипулинского. Все бумаги в конференцию, касавшиеся клиники 4-го курса подписывал Боткин. Для обучения студентов точным физическим и химическим способам исследования и для разработки различных научных вопросов Боткин устроил клиническую лабораторию (на 1200 руб., отпущенные ему для этой цели конференцией); эта лаборатория была одною из первых в Европе.
В то время среди профессоров академии существовали две партии - немецкая и русская. Первая из них была очень сильна, а вторая только что зародилась. В 1861 г., когда Шипулинский подал в отставку, немецкая партия предполагала избрать на вакантную кафедру одного из старших профессоров: В. Е. Экка или В. В. Бессера. Узнав об этом, Боткин заявил, что он выйдет в отставку, если не получит обещанной ему клиники. Врачи, слушавшие лекции Боткина и в короткое время уже оценившие его очень высоко, послали конференции письмо, в котором просили назначить его на кафедру 4-го курса, так характеризуя заслуги Боткина: "Уверенные в необходимости основательного изучения патологической химии и практического знакомства с физическими и химическими методами исследования больных, мы чувствовали себя глубоко признательными конференции академии, пригласившей в нашу основную терапевтическую клинику наставника, который совершенно удовлетворял этой высказанной нами потребности, в течение однолетнего пребывания в клинике успел ознакомить своих слушателей с современными клиническими усовершенствованиями и, вполне владея как всеми научными средствами, необходимыми для многосложной обязанности клинициста, как прекрасным талантом преподавания, так и практическими медицинскими сведениями, успел привлечь в свою клинику множество посторонних слушателей и много людей, желавших работать под его руководством. Устроенная им клиническая лаборатория давала к тому средства и остается капитальным приобретением клиники. Одним словом, прошедший год ясно показал нам, что в Сергее Петровиче Боткине мы имеем единственного и незаменимого профессора, могущего удовлетворить высказанным нами потребностям, сделавшимся необходимым ингредиентом медицинского образования, потребностям, уже удовлетворенным в лучших германских клиниках и так полно удовлетворяемым С. П. Боткиным". Мнения, высказанные о Боткине в этом письме, имеют большое значение, так как под ним подписались весьма выдающиеся по своим дарованиям врачи, преобладающее большинство которых впоследствии заняли профессорские кафедры в русских университетах. К ходатайству, выраженному в этом письме, присоединились некоторые профессора и студенты академии. Все это очень способствовало избранию Боткина, которое состоялось в конце 1861 г.
Получив в свое распоряжение академическую клинику внутренних болезней, Боткин в высшей степени энергично повел дело. Он устроил при клинике прием приходящих больных, что было совершенной новостью, и во время этого приема прочитывал для студентов и врачей целые лекции, представлявшие тщательный разбор больных. Лаборатория клиники вскоре расширилась, и в ней закипела научная работа. Под непосредственным руководством Боткина, его ученики принялись за разработку новых научных вопросов, возбужденных их учителем, который со своей стороны продолжал учиться и развивать свою тонкую наблюдательность. Пожертвовав науке почти всеми остальными жизненными интересами, Боткин всецело отдался клинике, не отвлекаясь от нее ни частной практикой, ни даже заботами о сохранении своего здоровья и материальном обеспечении своей семьи, которую он, тем не менее, очень нежно любил. В письме к своему брату, Михаилу Петровичу (10 декабря 1861 г.), он описывает свой будничный день следующим образом: "В продолжение недели мне нечего и думать о письме или о каком-нибудь постороннем занятии; вот мой будничный день: утром, как встал, идешь в клинику, читаешь около двух часов лекцию, затем докончишь визитацию, приходят амбулаторные больные, которые не дадут даже выкурить покойно сигары после лекции. Только что справишь больных, сядешь за работу в лаборатории, - и вот уже третий час, остается какой-нибудь час с небольшим до обеда и этот час обыкновенно отдаешь городской практике, если таковая оказывается, что очень редко, особенно теперь, хотя слава моя гремит по городу. В пятом часу возвращаешься домой порядком усталый, садишься за обед со своей семьей. Устал обыкновенно так, что едва ешь и думаешь с самого супа о том, как лечь спать; после целого часа отдыха начинаешь себя чувствовать человеком; по вечерам теперь в госпиталь но хожу, а вставши с дивана сажусь на полчасика за виолончель и затем сажусь за приготовку к лекции другого дня; работа прерывается небольшим антрактом на чай. До часа обыкновенно работаешь и поужинавши с наслаждением заваливаешься спать...".
К каждой из своих лекций Боткин обыкновенно тщательно подготавливал и собирал материалы; поэтому они носили печать строго обдуманной работы. В лекции он вкладывал весь запас новых наблюдений, приобретенных им при клинических исследованиях, а так как они сопровождались и тщательнейшим разбором больных, то понятно, почему эти лекции, несмотря на полное отсутствие в них эффектов и показного красноречия, были драгоценны для слушателей. Горячее увлечение научным трудом и любовь к врачебному искусству были заметны в каждом поступке профессора и передавались его ученикам, которые, подражая ему, усиленно работали в клинике. Вскоре вокруг Боткина образовалась целая школа молодых ученых, и клиника стала лучшей во всей Европе. Лучший из современных Боткину клиницистов, Траубе, по мнению многих врачей, уступал ему в некоторых отношениях. Направление клинической деятельности Боткина и взгляд его на задачи врачебного искусства и на способы выполнения этих задач выражены им самим во вступлении к печатному изданию его лекций, написанном им 8-го мая 1867 г.: "Главнейшие и существенные задачи практической медицины - предупреждение болезни, лечение болезни развившейся и, наконец, облегчение страданий больного человека. Единственный путь к выполнению этих высоких задач - изучение природы, изучение здорового и больного животного организма. Если бы жизнь животного организма была подведена под точные математические законы, то применение наших естественнонаучных сведений к индивидуальным случаям не встречало бы тогда никаких затруднений... Но механизм и химизм животного организма до такой степени сложны, что, несмотря на все усилия человеческого ума, до сих пор еще не удалось подвести различные проявления жизни как здорового, так и больного организма под математические законы. Это обстоятельство, ставящее медицинские науки в ряд наук неточных, значительно затрудняет применение их к отдельным индивидуумам. Кто знаком с алгеброй, тот не затруднится при разрешении задачи уравнения с одним или большим количеством неизвестных; другое дело - разрешение задач практической медицины: можно быть знакомым и с физиологией, и с патологией, и со средствами, которыми мы пользуемся при лечении больного организма, и - все-таки, без уменья приложить эти знания к отдельным индивидуумам, не быть в состоянии разрешить представившуюся задачу, если даже решение ее и не переходит за пределы возможного. Это уменье применять естествоведение к отдельным случаям и составляет собственно искусство лечить, которое, следовательно, есть результат неточности медицинских наук. Понятно, что значение врачебного искусства будет уменьшаться по мере увеличения точности и положительности наших сведений. Каким громадным искусством должен был обладать врач старого времени, не знавший ни физиологии, ни патологической анатомии, незнакомый ни с химическими, ни с физическими способами исследования, для того, чтобы приносить пользу своему ближнему. Только продолжительным опытом и особенными личными дарованиями достигали врачи старого времени выполнения своей трудной задачи. В настоящее время это уменье прилагать теоретические сведения медицинских наук к отдельным индивидуумам уже не составляет искусства, недосягаемого для простого смертного, как в былое время. Однако ж, и в наше время нужно иметь известную опытность, известный навык. Каждый врач, в течение своей практической деятельности, вырабатывает себе это уменье в различной степени, смотря по более или менее значительному материалу, по более или менее сознательной разработке и анализу случаев, представляющихся его наблюдению. При всем том, это уменье или врачебное искусство может передаваться преемственно, может быть унаследовано, под руководством опытного врача, как это делается при клиническом преподавании медицины. Но неизбежное условие здесь для каждого, желающего достигнуть уменья прилагать теоретические медицинские сведения к данным индивидуумам, без тех мучительных затруднений, которые ожидают при постели больного начинающего, предоставленного своим силам, это - сознательное решение известного числа практических задач под руководством преподавателя. Раз убедившись в том, что учащегося нельзя познакомить в течение клинического преподавания со всеми разнообразными индивидуальными проявлениями жизни больного организма, клиницист-преподаватель ставит себе первой задачей передать учащимся тот метод, руководясь которым молодой практик был бы в состоянии впоследствии самостоятельно применять свои теоретические врачебные сведения к больным индивидуумам, которые ему встретятся на его практическом поприще". Далее Боткин указывает на громадное значение большей или меньшей точности "определения представившейся индивидуальности. Возможно многостороннее и беспристрастное исследование больного, критическая оценка открытых этим исследованием фактов составляют главнейшие основания для того теоретического вывода, - той гипотезы, которую мы обязаны построить по поводу каждого представившегося случая". Затем автор перечисляет различные способы медицинского исследования, указывая на значение, которое следует придавать этим способам, и, доказав преимущества объективного исследования перед собиранием сведений посредством расспроса больных, советует слушателям начинать с подробнейшего физического исследования и уже потом расспрашивать больного о его субъективных ощущениях и жалобах. Рассмотрев рациональный способ постановки распознавания болезни, предсказания о дальнейшем течении ее и лечения, Боткин указывает на важность посмертного анатомического исследования и говорит: "Никакого громадного материала не хватит для правильного развития уменья прилагать свои врачебные сведения с гуманной целью к отдельным индивидуумам, если врач не будет иметь возможности по временам проверять свои гипотезы на анатомическом столе". Статья заканчивается словами: "Все высказанное нами относительно исследования, разбора открываемых посредством его фактов и вывода, на основании которого назначается лечение, в высшей степени разнообразится в каждом представившемся случае, и только сознательным решением целого ряда практических задач достигается возможность выполнять гуманную цель медицинских наук. Упражнение в решении этих задач и составляет клиническое преподавание".
Строго исполняя те требования, которые он предъявлял своим ученикам, Боткин неуклонно проводил в своей деятельности принципы, объявленные им с кафедры; поэтому наряду с популярностью его среди врачей и студентов возрастала его слава, как диагноста. Несколько особенно блестящих диагнозов вскоре доставили ему почетную известность среди врачей и остального русского общества. Особенно замечательный диагноз он сделал в 1862-1863 учебном году, распознав у больного при жизни тромбоз воротной вены. Враги Боткина смеялись над этим диагнозом, будучи наперед уверены в том, что он не оправдается; но вскрытие показало, что распознавание было верно. По замечанию профессора Сиротинина, "и в настоящее время такая диагностика по трудности своей принадлежала бы к блестящим у всякого клинициста, а в то время, она, понятно, составила целое событие в жизни академии". После этого случая слава, установившаяся за Боткиным, стала привлекать к нему множество больных на домашние приемы, что было причиной постоянного переутомления и вызвало значительное ухудшение в общем состоянии его здоровья. В начале 1864 г. он заразился в клинике сыпным тифом, который протекал у него очень тяжело, при резких симптомах со стороны нервной системы. Выздоровление шло очень медленно, и весной Боткин отправился в Италию. Перед отъездом он писал Белоголовому: "вряд ли мне случится еще раз в жизни утомляться до такой степени, как я был измучен в этот семестр".
Упоминаемое нами путешествие за границу было уже вторым после избрания Боткина профессором: в 1862 г. летом он был в Берлине, где возобновил свои научные исследования, окончив которые, отправился отдыхать в Трувилль, на морские купанья. Ввиду его старинного знакомства с Герценом, он при возвращении в Россию был подвергнут строгому обыску на границе; данные им объяснения рассеяли недоразумение, но этот случай произвел на Боткина тяжелое впечатление, которое усилилось после приезда в Петербург, где тогда происходили студенческие волнения, вызванные новым университетским уставом.
В 1864 г., отдохнув в Риме после тифа, он снова приехал в Берлин и усиленно работал в патологическом институте Вирхова. Из переписки Боткина с Белоголовым мы видим, с каким увлечением и жаром он отдавался научной работе. Летом 1864 г. он пишет следующее письмо, весьма важное для обрисовки его душевного склада: "...все это время я работал очень исправно. Не говоря о том, что я гибель прочитал, я еще сделал целую работу, и ради нее ты не ругай меня. Я взялся за лягушек и, сидя за ними, открыл новый кураре в лице сернокислого атропина; надо было проделать с ним все опыты, какие были сделаны с кураре. Новизна приемов работы (по этому отделу я еще не работал), удачные результаты и поучительность самой работы до такой степени меня увлекали, что я просиживал за лягушками с утра до ночи, просиживал бы и больше, если бы жена не выгоняла меня из кабинета, выведенная наконец из терпения долгими припадками моего, как она говорит, помешательства. Теперь я эту работу настолько кончил, что отправил предварительное сообщение в здешний новый немецкий журнал. Работе этой я чрезвычайно благодарен, она многому меня выучила. Окончивши ее, я увидал, что август на дворе, вспомнил, что для лекций студентам мало было сделано, по крайней мере из того, что было назначено, и с лихорадочной дрожью схватился за чтение. До какой степени меня охватывает какая-нибудь работа, ты не можешь себе вообразить; я решительно умираю тогда для жизни; куда ни иду, что ни делаю, - перед глазами все торчит лягушка с перерезанным нервом или перевязанной артерией. Все время, что был под чарами сернокислого атропина, я даже не играл на виолончели, которая теперь стоит заброшенной в уголке". Бо льшую часть работ, написанных им в то время, Боткин помещал в "Медицинском Вестнике" Чистовича. Кроме самостоятельных работ, он составлял обширные рефераты по отделу клиники внутренних болезней для "Военно-Мед. Журнала". Содержание этих трудов было очень обширно и, не говоря об отдельных научных статьях, мы находим в каждой из его лекций новые факты, замеченные и объясненные им раньше, чем они были указаны другими учеными. Для клиники внутренних болезней особенно большое значение имеют его труды над разработкой вопросов о патологии желчной колики, о болезнях сердца, о брюшном, сыпном и возвратном тифах, о подвижной почке, об изменениях селезенки при различных заболеваниях, о желудочно-кишечных катарах и пр. В 1865 г. он доказал, что возвратная горячка, которая считалась уже давно исчезнувшей в Европе, существует и тщательно изучил ее клиническую картину. Научная деятельность Боткина замечательна по тому постоянству, с которым он занимался ею в течение всей своей врачебной деятельности. Даже в последний год своей жизни он продолжал ее, разрабатывая вопрос о естественной и преждевременной старости. - В 1866 г. он предпринял издание своих лекций под общим названием "Курса клиники внутренних болезней". Первый выпуск этих лекций вышел в 1867 г.; он содержит разбор одного больного со сложным заболеванием сердца; по поводу этого больного автор рассматривает почти все учение о заболеваниях сердца и их лечении. Книга была встречена с очень большим сочувствием и у нас, и за границей, и скоро была переведена на французский и немецкий языки. В следующем году вышел в свет 2-й выпуск лекций (разбор больного сыпным тифом и подробное изложение учения о лихорадочных заболеваниях); этот выпуск тоже скоро появился во французском и немецком переводах и сильно способствовал широкой научной известности автора. Многочисленные затруднения (болезнь, увеличившаяся деятельность в клинике, занятия в военно-ученом комитете и пр.) задержали дальнейшее издание лекций, и 3-й выпуск их вышел только в 1875 г.; он заключает в себе 2 статьи: 1) о сократительности селезенки и об отношении к заразным болезням селезенки, печени, почек и сердца, 2) о рефлекторных явлениях в сосудах кожи и о рефлекторном поте. Этот выпуск был переведен на немецкий язык. О дальнейшей судьбе издания известно, что в 1877 г. Боткин предложил студентам В. Н. Сиротинину и Лапину, записывавшим его лекции, составить их и передать ему через ассистента; он предполагал просмотреть их и издать, но записки были затеряны. Окончив курс академии, Сиротинин поступил ординатором в клинику Боткина и вновь предложил ему издавать его лекции. Лекции, составленные Сиротининым отчасти по запискам, отчасти на память, прочитывались Боткиным и помещались им первоначально в "Еженедельной Клинической газете", а в 1887 г. вышли отдельным изданием. В 1888 г. первый выпуск лекций, составленных Сиротининым, вышел вторым изданием (с дополнениями). Замечательная речь Боткина "Общие основы клинической медицины", произнесенная им на торжественном акте в академии 7-го декабря 1886 г. и напечатанная в 1887 г., вновь напечатана при лекциях в качестве введения. В этой речи наиболее замечательны заключительные слова: "Необходимо иметь истинное призвание к деятельности практического врача, чтобы сохранить душевное равновесие при различных неблагоприятных условиях его жизни, не впадая при неудачах в уныние, или в самообольщение при успехах. Нравственное развитие врача-практика поможет ему сохранить то душевное равновесие, которое даст ему возможность исполнить священный долг перед ближним и перед родиной, что и будет обусловливать истинное счастье его жизни". Третий выпуск лекций, в котором 5 лекций составлены В. Н. Сиротининым, две - М. В. Яновским и одна - В. М. Бородулиным, вышел в свет в 1891 г., уже после смерти Боткина; при нем приложен портрет автора. В 1899 г. Общество русских врачей, которому семья Боткина предоставила право издания его сочинений, выпустило в свет два тома лекций Боткина с приложением 2-х портретов автора, его автографа, вида его могилы и биографического очерка, составленного проф. В. Н. Сиротининым. Кроме перечисленных нами трудов, научная деятельность Боткина выразилась в следующем. В 1866 г. он основал "Эпидемиологический листок" и Эпидемиологическое общество, председательство в котором предложил Е. В. Пеликану, считавшемуся лучшим эпидемиологом того времени. Поводом к основанию общества послужило приближение холеры к Петербургу. "Листок" издавался около 2-х лет под редакцией Ловцова; общество тоже недолго просуществовало, так как эпидемиология тогда была еще недостаточно разработана и мало интересовала врачей. Боткин принимал деятельное участие в обществе и в газете. В конце 60-х годов Боткин начал издавать сборник под названием "Архив клиники внутренних болезней проф. Боткина", в котором помещал наиболее интересные в научном отношении работы своих учеников. Все эти работы производились по его почину и при непосредственном его участии. Архив выходил до самой смерти Боткина и составил 13 больших томов. Издание его дорого обходилось, так как спрос на ученые сочинения был у нас очень незначителен. Ввиду того, что Архив постоянно разрастался, Боткин решил помещать в нем только большие научные работы; остальной научный материал послужил ему для "Еженедельной Клинической Газеты", которую он основал в 1880 г. для оживления самостоятельной клинической казуистики в России. В "Газете" помещались исключительно оригинальные научные исследования, хотя отсутствие рефератов из иностранной литературы сильно уменьшало число подписчиков. Несмотря на это, Боткин считал своей обязанностью издавать газету до самой смерти, сознавая, насколько необходимы для России такие самостоятельные издания.
В 1878 г. Общество русских врачей в Петербурге единогласно избрало Боткина своим председателем. При этом от Общества была послана особая депутация к новому председателю, и в экстренном заседании, назначенном для его приема, вице-председатель проф. Пелехин приветствовал его речью. Упомянув о том, какой переворот в русской врачебной науке произвели труды Боткина и его школы, он закончил речь словами: "Общество наше в своих протоколах может служить почти фотографией этих перемен в русском студенте, враче, профессоре; поэтому вам понятно, С. П., наше сочувствие, понятно сознание наших членов, что вам суждено привести Общество на тот путь, которым идет вся Россия, идут все славяне". Действительно, участие Боткина в делах Общества в качестве председателя быстро оживило заседания и было весьма полезно. Между прочим, это выразилось в целом ряде заседаний, посвященных вопросу об эпидемии чумы, появившейся в Ветлянке. Названная эпидемия вызвала случай, очень тяжело подействовавший на душевное состояние Боткина. В начале 1879 г. он подметил у многих больных опухание лимфатических желез всего тела, сопровождавшееся другими признаками, на основании которых он заключил, что чумная зараза уже была занесена в Петербург, хотя и не проявилась еще в ясно выраженной форме. Скоро после этого он нашел у одного из посетителей его амбулатории, дворника Наума Прокофьева, несомненные признаки легкой формы бубонной чумы; разобрав больного в присутствии студентов, Боткин признал необходимым строжайшее отделить его от остальных больных, хотя представил этот случай "как иллюстрацию своих воззрений на существование не вполне обособившихся и легких форм инфекционных болезней", и категорически высказал, что "от этого случая, даже если бы таковых встретилось и несколько, до эпидемии чумы - лежит огромное расстояние" и оговорился, что случай этот без сомнения легкий и окончится благополучно для больного. Весть о появлении чумы в Петербурге быстро распространилась и произвела чрезвычайную панику. Две комиссии, одна от градоначальника, другая от медицинского совета, освидетельствовали больного и заявили, что у него не чума, а идиопатический бубон, развившийся на сифилитической почве; иностранный специалист по сифилису тоже не согласился с диагнозом Боткина, который тем не менее, на основании несомненно имевшихся признаков чумы, отстаивал свой диагноз. Больной выздоровел, и быстро успокоившееся общество вооружилось против Боткина; это выразилось в яростных нападках печати, обвинявшей его в отсутствии патриотизма и каком-то заговоре с англичанами. Жестокие оскорбления продолжались в течение нескольких недель, но Боткин до конца жизни сохранил убеждение, что его диагностика была справедлива. В первом же заседании Общества русских врачей после этого случая Боткину были прочтены два адреса: от всех членов Общества и от врачей города Петербурга; второй из них был подписан 220 врачами. В этих адресах ему было выражено горячее сочувствие, а многочисленная публика, присутствовавшая в заседании, сделала ему горячую овацию. Такой сердечный прием послужил Боткину большим утешением в несчастии, которое тем не менее имело вредное влияние на состояние его здоровья. В том же заседании Общества выяснилось, что и другие врачи наблюдали в больницах и в частной практике заболевания, сходные с чумой; один из этих случаев, протекавший под наблюдением В. И. Афанасьева, даже окончился смертельно.
Ученая деятельность С. П. Боткина в высшей степени благотворно отразилась на его учениках. В описываемое время многие из них уже создали себе научное имя, следуя примеру и руководству учителя. Вскоре вокруг Боткина образовалась самостоятельная медицинская школа; многие из врачей, бывших у него ординаторами и ассистентами, получили самостоятельные профессорские кафедры в провинциальных университетах и в академии. В борьбе между русскими и немецкими врачами Боткин принимал живое участие; при этом он не следовал духу национальной вражды, а только стремился оказать поддержку врачам русского происхождения. "Вот почему, - говорит А. Н. Белоголовый, - встречая в числе его учеников исключительно русские имена, мы видим при этом, что ученики эти не были затерты, как то было с их предшественниками, а пользуются теперь независимым положением, - и все единогласно признают, что как материальным улучшением судьбы, так и нравственным подъемом своего самосознания, они обязаны в значительной мере Боткину, и как преподавателю и как энергическому защитнику их интересов".
Около 1881 г., когда осуществилась передача больничного и санитарного дела в ведение петербургского городского управления, многие из гласных думы изъявили желание видеть в своей среде С. П. Боткина. 21-го марта 1881 г. он пишет председателю комиссии общественного здравия, В. И. Лихачеву: "Долго колебался я, прежде чем решился дать согласие и не отказываться от выбора в гласные. Взять на себя еще новую обязанность при той массе занятий, которые у меня на руках, - право не легко, тем более, что не чувствуешь в себе достаточно сил, чтобы добросовестно выполнить еще новое дело. С другой же стороны совестно и уклониться от должности, в которой, может быть, принесешь какую-нибудь пользу". Избранный в гласные думы, Боткин стал членом и заместителем председателя комиссии общественного здравия. С января 1882 г. он принял горячее участие в устройстве и деятельности городской барачной больницы для заразных больных в качестве ее попечителя; она стала его любимым детищем, он не жалел времени, труда и денег, и в результате для городской больницы оказалась возможной клиническая постановка дела. В 1886 г., избранный почетным попечителем всех городских больниц и богаделен, Боткин произвел в них многочисленные коренные улучшения. Подробные указания о деятельности Боткина, как члена городского управления, находятся в докладе городского головы, Лихачева (29-го января 1890 г.). "Во все время своего почти 9-летнего пребывания в составе городского общественного управления", говорится там, "С. П. Боткин не переставал принимать самое горячее участие во всех вопросах, касающихся оздоровления столицы путем санитарных мероприятий и улучшения больничного дела, вникал в подробности вырабатывавшихся проектов новых больниц, следил за более целесообразным распределением больных, в особенности хроников, по лечебным заведениям, советуя при первой к тому возможности выделить хроников и неизлечимых в особую больницу, для чего он признавал наиболее подходящим главный корпус Петропавловской больницы". Деятельность Боткина была так благотворна для города, что после его смерти дума увековечила его память постановкой его портретов в зале думы и в 8-ми городских больницах. Кроме того, городская барачная больница названа "Боткинской".
С 1870 г. Боткин много трудился в должности почетного лейб-медика; с этого времени запас его свободного времени является уже очень ограниченным. В 1871 г. ему было поручено лечение серьезно заболевшей Государыни Марии Александровны. В последующие годы он несколько раз сопровождал Государыню за границу и на юг России, для чего ему приходилось даже прекращать лекции в академии. В 1877 г. Боткин сопровождал Императора Александра II на войну. Отправившись в мае, он возвратился в ноябре. Письма его с театра войны к его второй жене обрисовывают его деятельность на войне, склад его ума и впечатления его, как врача, горячо любящего свою родину. Кроме того они представляют драгоценный материал, освещающий многие происшествия той эпохи, состояние армии и постановку санитарного и врачебного дела на войне. После смерти Боткина эти письма были изданы и составили в высшей степени интересную книгу: "Письма из Болгарии С. П. Боткина. СПб. 1893 г.". Частная практика у Боткина стояла постоянно на втором плане. Он относился к больным, которые приходили к нему на прием или приглашали его к себе на дом, с тем же вниманием, как и к больным в клинике, но сознавал, что деятельность первого рода гораздо менее научна и менее полезна, по не зависящим от врача обстоятельствам. В клинике врач имеет возможность навещать больного ежедневно и подвергнуть его всестороннему тщательнейшему исследованию при помощи различных методов, применение которых, за очень редкими исключениями, невозможно в частной практике. Частных больных врач наблюдает лишь урывками, а при домашнем приеме к этому присоединяется крайний недостаток времени для исследования больного. Лечение частных больных происходит при недостаточно научной обстановке и т. д. Не удивительно, поэтому, что уже в 1863 г. он пишет А. Н. Белоголовому: "Три недели, как начались лекции; из всей моей деятельности это - единственное, что меня занимает и живит, остальное тянешь как лямку, прописывая массу почти ни к чему не ведущих лекарств. Это не фраза и даст тебе понять, почему практическая деятельность в моей поликлинике так тяготит меня. Имея громаднейший материал хроников, я начинаю вырабатывать грустное убеждение о бессилии наших терапевтических средств. Редкая поликлиника пройдет мимо без горькой мысли, за что я взял с большей половины народа деньги, да заставил и потратиться на одно из наших аптечных средств, которое, давши облегчение на 24 часа, ничего существенно не изменит. Прости меня за хандру, но нынче у меня был домашний прием, и я еще под свежим впечатлением этого бесплодного труда". Из этого письма видно, что у Боткина бывали приступы того душевного состояния, которое Пирогов окрестил метким словом "самоедство". Однако, частная практика, столь удручавшая Боткина, приносила очень большую пользу, хотя и не давала таких блестящих результатов, как практика клиническая. Кроме домашнего приема у Боткина была консультативная практика, которая была особенно драгоценна для больных и для врачей. На консультациях он оказывал врачам громадную помощь, решая своим авторитетным мнением многие случаи, запутанные и сложные в научном отношении. Таким образом, чрезвычайная популярность Боткина, возникла очень быстро и непрерывно увеличивалась в течение всей его деятельности. Громадное число больных стремилось вверить ему свое здоровье, и по справедливому выражению Белоголового "каждый новый пациент делался безусловным поклонником его", и "подвиги Боткина, как практического врача-гуманиста и искуснейшего борца за вверяемую ему жизнь... глубоко запечатлевались горячею благодарностью в сердцах спасенных им личностей и их родных".
Частная жизнь Боткина мирно протекала в среде его семьи. Он был семьянином в самом лучшем смысле этого слова и чрезвычайно заботился о своих близких. Любимым развлечением Боткина была игра на виолончели, которой он посвящал свои досуги и которою часто увлекался. Боткин был женат два раза. Смерть его первой жены, Анастасии Александровны, урожденной Крыловой (ум. в 1875 г.) была для него большим несчастием, но время исцелило его, и он женился вторично на Екатерине Алексеевне Мордвиновой, урожденной княжне Оболенской. Общественными удовольствиями Боткин почти не пользовался; их заменяла ему научная деятельность. Развлечением ему служили субботы, в которые у него собирались друзья и знакомые; сначала это был тесный кружок профессоров; в начале 70-х годов общество, посещавшее субботы, разрослось, и журфиксы превратились в многолюдные, шумные рауты, очень утешавшие добродушного, гостеприимного хозяина. Боткин много зарабатывал, но вовсе не был сребролюбив; жил он просто, без всяких излишеств, и если проживал почти все доходы, то этому способствовала его обширная благотворительная деятельность.
В 1872 г. Боткин был избран в звание академика; тогда же он удостоен звания почетного члена казанского и московского университетов. С тех пор выражения сочувствия со стороны общества и ученого мира часто повторялись. К концу своей деятельности он был почетным членом 35-ти русских медицинских ученых обществ и 9-ти иностранных. В 1882 г. почитатели и ученики Боткина праздновали 25-летие его ученой деятельности. Торжество происходило в зале городской думы и было замечательно по сочувствию, с которым к нему отнеслось все русское общество. Петербургская медицинская академия, все русские университеты и многие русские и иностранные медицинские общества избрали Боткина своим почетным членом. Несколько часов продолжалось чтение приветственных речей и телеграмм. Медицинская академия в своем адресе характеризовала его заслуги следующими знаменательными словами: "Сегодня исполнилось 25 лет вашей славной деятельности. Доставив вам громкую известность талантливого преподавателя, практического врача и ученого, эта деятельность оказала необыкновенно благотворное влияние на развитие и успехи медицины в нашем отечестве"... Между тем силы Боткина уже были надломлены и нуждались в отдыхе. В том же 1882 г. началась у него болезнь сердца, которой было суждено свести его в могилу. До этого года он страдал желчной коликой, которая в последние годы тревожила его меньше обыкновенного; зимой 1881-1882 г., вслед за приступом печеночной колики, развились признаки органического расстройства сердца. Жестокие боли заставили его провести в кресле 3 дня в полной неподвижности. Лечивший его в то время Нил Ив. Соколов заметил у него признаки воспаления околосердечной сумки и увеличение сердца. Начало этой болезни д-р Соколов относил к 1879 г., когда жестокая несправедливость нарушила его душевное равновесие. Оправившись от приступа сердечного заболевания, Боткин немедленно принялся за свою обычную деятельность; исполняя предписанное ему лечение, он старался избегать сидячего образа жизни, много ходил, летом занимался физическим трудом у себя в имении и в последующие года чувствовал себя хорошо. В 1886 г. он председательствовал в комиссии при медицинском совете по вопросу об улучшении санитарных условий и уменьшении смертности в России. Цель, для которой была созвана эта комиссия, оказалась совершенно недостижимою; широко взглянув на свою задачу, комиссия пришла к убеждению, что "без реорганизации администрации врачебно-санитарных учреждений не только невозможно что-нибудь сделать для улучшения санитарного положения населения, но невозможно и рассуждать о том, за полным отсутствием данных, на коих таковые рассуждения могли бы опираться". Поэтому труды комиссии не дали никаких практических результатов и вызвали сильное разочарование. В том же году у Боткина умер любимый сын, и под влиянием горя, у него возобновились приступы расстройства сердечной деятельности, которые вскоре приняли самый тяжелый характер. Боткин подозревал настоящую свою болезнь, но упорно отрицал ее и старался объяснить все признаки влиянием печеночной колики. Впоследствии, настаивая на лечении желчных камней, он говорил д-ру Белоголовому: "ведь это моя единственная зацепка; если у меня самостоятельная болезнь сердца, то ведь я пропал; если же оно функциональное, отраженное от желчного пузыря, то я могу еще выкарабкаться". Заблуждение Боткина поддерживалось тем, что наряду с расстройством сердечной деятельности у него повторялись время от времени и приступы печеночной колики. Оправившись от сердечной болезни, он снова принялся за лекции и в течение целой зимы ничего не убавил из своих обыкновенных занятий. В 1887 г. он отправился в Биарриц на морские купанья, но первое же купанье вызвало у него жестокий приступ удушья; лечение холодными душами дало гораздо более удовлетворительный результат. Осенью Боткин много работал в Париже, где французские ученые (Шарко, Жермен-Се и многие др.) устраивали ему овации и давали в честь его банкеты. Вернувшись в Петербург, он усиленно работал еще два года, в течение которых его болезнь сильно подвинулась вперед. В промежутке между этими двумя годами (осенью 1888 г.) он лечился купаньями на Принцевых островах, после чего изучал постановку медицинских учреждений в Константинополе. В августе 1889 г. он поехал в Аркашон, оттуда - в Биарриц, в Ниццу и наконец в Ментону. Припадки болезни быстро усиливались. В Ментоне он подвергнул себя молочному лечению, от которого получилось значительное улучшение. Отрицая свою основную болезнь, он продолжал лечиться, главным образом, от желчных камней. Под влиянием окружавших его врачей, он захотел выслушать свое сердце при помощи стетоскопа для самовыслушивания, но прислушавшись, поспешно удалил инструмент, говоря: "да, шумок довольно резкий!" - и больше уже не повторял этого исследования. Предвидя возможность смерти, он вызвал из Петербурга своих родных. Для лечения печеночной колики он пригласил английского хирурга Лаусона Тэта (Lawson Tait), который прославился оперативным удалением желчных камней. Хирург признал ущемление желчного камня, но отказался оперировать ввиду ослабления сердечной деятельности. После этого Боткин советовался еще с немецким терапевтом, проф. Куссмаулем, но болезнь неудержимо шла к роковому исходу, и скоро смерть, по выражению А. Н. Белоголового "унесла с земли своего непримиримого врага".
Печатные труды С. П. Боткина: 1) Образование застоя в кровеносных сосудах брыжейки лягушки от действия средних солей ("Военно-Мед. Журн.", 1858 г., ч. 73). 2) Количественное определение белка и сахара в моче посредством Пфенцке-Солейлевского поляризационного аппарата ("Моск. Мед. Газ.", 1858 г. № 13). 3) Количественное определение молочного сахара в молоке посредством Пфенцке-Солейлевского аппарата ("Моск. Мед. Газ.", 1858 г., № 19). 4) О всасывании жира в кишках. Диссертация ("Военно-Мед. Журн.", 1860 г., ч. 78, IV). 5) О физиологическом действии сернокислого атропина ("Мед. Вестник", 1861 г., № 29). 6) Ueber die Wirkung der Salze auf die circulirenden rothen Blutcörperchen ("Virch. Arch.", Bd. 15 [V], 1858, Heft І и II). 7) Zur Frage von dem Stoffwechsel der Fette im thierischen Organismus ("Virch. Arch.", Bd. 15 [V], 1858, Н. III и IV). 8) Untersuchungen über die Diffusion organischer Stoffe (3 статьи) ("Virch. Arch"., Bd. 20 (X), 1861, Н. І и II). 9) Реферат об успехах частной патологии и терапии в 1861-62 гг. ("Военно-Мед. Журн.", 1863 и 1864 г.). 10) Случай тромбоза воротной вены ("Мед. Вестник", 1863 г., № 37 и 38). 11) Предварительное сообщение об эпидемии возвратной горячки в Петербурге ("Мед. Вестник", 1864 г., № 46). 12) К этиологии возвр. горячки в Петербурге ("Мед. Вестник", 1865 г., № 1). 13) Ans St.-Petersburg ("Wien. Wochenblatt ", № 22, 1865). 14) Курс клиники внутренних болезней. Вып. І - 1867 г., II - 1868 г., вып. ІII - 1875 г. 15) Предварительное сообщение по поводу настоящей эпидемии холеры ("Эпидем. Листок", 1871 г., № 3, прил.). 16) Архив клиники внутренних болезней, 13 томов, 1869-1889 г. 17) "Еженедельная клиническая газета", с 1881 г. 18) Аускультативные явления при сужении левого венозного отверстия и проч. ("St.-Petersb. med. Wochenschrift", 1880 г., № 9). 19) Клинические лекции (3 выпуска). 20) Общие основы клинической медицины (С.-Петербург, 1887 г.). 21) Из первой клинической лекции ("Мед. Вестник", 1862 г., № 41). 22) Речь по поводу избрания в председатели Общ. Русских Врачей (Труды Общества, 1878 г.). 23) Известие о чуме в Астраханской губ. (там же, 1878 г.). 24) Некролог Н. М. Якубовича (там же, 1878 г.). 25) Речь по поводу 50-летнего юбилея Пирогова (там же, 1880 г.). 26) Речь по поводу статьи в Арх. Пфлюгера прив.-доц. Тупоумова (там же, 1881 г.). 27) Речь по поводу кончины Н. Ив. Пирогова (там же, 1881 г.). 28) По поводу болезни Ив. С. Тургенева (там же). 29) Речь по случаю юбилея Р. Вирхова ("Ежен. Клин. Газ.", 1881 г., № 31). 30) Некролог Н. Ал. Бубнова ("Новое Время", 1885 г., № 3168). 31) Некролог Як. Ал. Чистовича ("Ежен. Клин. Газ.", 1885 г., № 31). 32) Письмо по поводу кончины проф. А. П. Бородина (там же, 1887 г., № 8). 33) Речь о французских клиниках (Труды Общ. Рус. Врачей, 1887 г.). 34) Речь по поводу посещения Константинополя (там же, 1888 г.). 35) Письма из Болгарии 1877 г. (СПб., 1893 г.).
В. Н. Сиротинин, "С. П. Боткин", биография при курсе клиники внутренних болезней, изд. 1899 г., СПб. - Н. А. Белоголовый, "С. П. Боткин", СПб., 1892 г. - Его же, "Воспоминания", Москва, 1898 г. - А. И. Куценко, "Исторический очерк каф. акад. терапевт. клиники Имп. Военно-Мед. Академии", 1810-1898 гг., дисс., СПб., 1898 г. - "Письма из Болгарии С. П. Боткина.", СПб., 1893 г. - В. Верекундов, "Исторический очерк каф. диагност. и общ. терапии", дисс., СПб., 1898 г. - Протоколы конференции Имп. Военно-Мед. Академии за различные года. - Рукописные дела Академии. - Змеев, "Былое врачебной России", 1890 г., статья М. Г. Соколова. - Различные сочинения С. П. Боткина.
Н. Кульбин.
{Половцов}
Боткин, Сергей Петрович
Брат Василия и Михаила Петровичей Б., знаменитый клиницист и общественный деятель; родился в 1832 в Москве. Отец и дед его - известные чайные торговцы. Первоначальное образование получил в пансионе Эннеса. Благодаря влиянию людей, принадлежащих к известному кружку Станкевича, С. П. решился поступить в Московский университет, но тут оказалось препятствие - прием на все факультеты в конце 40-х гг. был крайне ограничен; неограниченный прием оказался па одном медицинском факультете и С. П., против воли, должен был туда поступить в 1850 году. В 1855 г., в самый разгар Севастопольской кампании, С. П. окончил курс и немедленно был послан на счет великой княгини Елены Павловны на театр военных действий, где работал в Бахчисарайском лазарете великой княгини, под руководством Н. И. Пирогова. По окончании войны, заслужив весьма лестный отзыв от Пирогова, С. П. отправился за границу для усовершенствования. Он работал за границей во всех лучших клиниках и лабораториях: в Париже - у Клод-Бернара, в Берлине в клиниках у знаменитого проф. Траубе, в Патолого-анатомическом институте Вирхова и в лаборатории Hoppe-Seyler"a. Вернувшись, Б. был приглашен президентом Медико-хирургической академии, Дубовицким, в качестве адъюнкта к проф. Шипулинскому. В следующем году С. П. заместил проф. Шипулинского, будучи назначен ординарным профессором Терапевтической клиники баронета Вилье. Как ученый, С. П. приобрел себе почетное и выдающееся имя в литературе, не только русской, но и заграничной. С. П. выпало редкое счастье выступить на поприще общественной деятельности в один из лучших моментов исторической жизни России, после Крымской кампании, когда все сферы общественной жизни были охвачены лихорадочною деятельностью, когда новые веяния внесли стремление к переустройству всего общественного и государственного быта. То же веяние, то же обновление коснулось тогда и Медико-хирургической академии. С. П. первый создал Клинику на европейских началах. Он ввел в нее новейшие методы исследования, так называемый клинический разбор больных. Кроме клиники, С. П. считал весьма важным для успехов преподавания посмертное подтверждение диагнозов; с этой целью ни один случай не проходил без вскрытия и слушатели имели возможность убеждаться, насколько патолого-анатомические изменения соответствовали прижизненному распознаванию. В то же время в лаборатории Клиники под руководством С. П. работала всегда масса молодых людей по различным вопросам научной и практической медицины. С. П. создал целую школу учеников, из которых более 20 человек занимали и занимают по настоящее время кафедры по частной патологии и терапии в различных университетах России. Из них многие приобрели известность, как, напр., покойный проф. Кошлаков, проф. В. А. Манассеин, Полотебнов, Стольников и многие другие.
В начале 60-х годов С. П. был назначен совещательным членом медицинского совета министерства внутренних дел и военно-медицинского ученого комитета, с 1873 г. почетным лейб-медиком. Тогда же он был избран председателем общества русских врачей в С.-Петербурге. Чрезвычайно плодотворна была деятельность С. П. в общественных учреждениях, в качестве гласного городской думы. Со времени перехода больниц в ведение города, С. П. постоянно работал во вновь учрежденных санитарной и больничной комиссиях. По его инициативе и указаниям, город энергично взялся за улучшение содержании больниц и приступил к устройству новых - общины св. Георгия и Александровской барачной больницы. Кроме того, им же было обращено внимание на недостаточность врачебной помощи среди неимущего класса столичного населения; городская дума, по его предложению, устроила Институт думских врачей, так успешно функционирующий и по настоящее время; по его же инициативе было приступлено к разработке данных о призреваемых городскими богадельнями. Исследование это было предпринято частью с практическою целью определения числа лиц, составляющих население богаделен, нуждающихся во врачебной помощи, частью с научной - собрания материала для изучения недостаточно разработанного вопроса о старости. исследование это, сделанное д-ром А. А. Кадьяном, вышло уже после смерти С. П. Боткина ("Население С.-Петербургских градских богаделен" А. А. Кадьяна).
В 1886 г. С. П. был назначен председателем комиссии по вопросу об оздоровлении России. Комиссия эта собрала драгоценный материал по вопросу о санитарном состоянии нашего обширного отечества; но, к сожалению, работа комиссии, за смертью председателя, временно прекращена. С. П. весьма сочувственно относился и к вопросу о женских врачебных курсах; хотя он на них лично не преподавал, но принимал близко к сердцу судьбу преждевременно окончивших свое существование курсов и энергично хлопотал об учреждении их вновь при одной из городских больниц. В пользу Женских врачебных курсов С. П. оставил капитал покойного Кондратьева, передавшего С. П. 20 тысяч рублей для какой-либо благотворительной цели. С. П. Боткин скончался 12 декабря 1889 года в Ментоне от болезни печени, осложнившейся болезнью сердца. Все сословия и учреждения, среди которых работал знаменитый клиницист, постарались увековечить память о почившем. Так, городская дума назвала Александровскую барачную больницу именем Боткина, выставила портрет Б. во всех городских больницах и богадельнях и учреждает несколько начальных школ его имени. Общество русских врачей открыло подписку для устройства "Боткинского дома призрения для неимущих врачей, их вдов и сирот". Кроме того, учрежден капитал имени Боткина на премии за лучшие сочинения по терапии. "Еженедельная клиническая газета", издававшаяся знаменитым клиницистом, превращена в "Больничную газету Боткина". Кроме того, обществом русских врачей образован фонд для выдачи премии в память 25-летнего юбилея Боткина, и многими бывшими пациентками собран капитал на стипендию имени С. П. в одном из женских учебных заведений. С. П. Боткин состоял членом Венской академии наук, многих заграничных ученых обществ, членом-корреспондентом общества внутренней медицины в Берлине и почетным членом почти всех университетов и ученых обществ России.
Печатные труды Боткина: "Застой, образовавшийся в кровеносных сосудах брыжейки лягушки, от действия средних солей" ("Военно-медиц. журн." 1853); "Количественное определение белка и сахара в моче посредством поляризационного аппарата" ("Московск. медиц. газ.", 1858, № 13); то же "Определение молочного сахара" ("Моск. мед. газ.", 1882, № 19); "О всасывании жира в кишках" ("Воен.-мед. жур.", 1860); "О физиологическом действии серно-кислого атропина" ("Мед. Вестн." 1861 г., № 29); "Ueber die Wirkung der Salze auf dio circulirenden rothen Blutkörperchen" ("Архив Вирхова", XV, 173, 1858); "Zur Frage von dem Stofwechsel der Fette in thierischen Organismen" ("Архив Вирхова", XV, 380); "Untersuchungen über die Diffusion organischer Stoffe: 1) Diffusionsverhältnisse der rothen Blutkörperchen ausserhalb des Organismus" ("Архив Вирхова", XX, 26); 2) "Ueber die Eigenthümlichkeiten des Gallenpigment hinsichtlich der Diffusion" ("Архив Вирхова", XX, 37) и 3) "Zur Frage des endosmotischen Verhalten des Eiweis" (там же, XX, № 39); "Случай тромбоза воротной вены" ("Мед. вестн.", 1863 г. 37 и 38); "Предварительное сообщение об эпидемии возвратной горячки в Петербурге" ("Мед. Вест.", 1864, № 46); "К этиологии возвратной горячки в Петербурге ("Мед. В.", 1865, № 1); "Курс клиники внутренних болезней" (вып. 1-1867 г.; вып. 2-й - 1868 г. и вып. 3-й - 1875 г.); "Предварительное сообщение по поводу эпидемии холеры" (приложение к № 3 "Эпидемиологич. листка" за 1871 г.); "Архив клиники внутренних болезней" (7 т., с 1869 по 1881 г.); "Клинические лекции", 3 выпуска; с 1881 г. издавалась под его редакцией "Еженедельная клиническая газета".
{Брокгауз}
Боткин, Сергей Петрович
Знаменитый русский врач и профессор В.-Медиц. академии (1832-89). Помимо клинич. и практич. деят-ности, Б. два раза работал на театре в. действий: 1-й раз в Севастополе в 1855 г., тотчас по окончании Моск. унив-та, в отряде Пирогова; 2-й раз - в 1877 г. в качестве лб.-мед. имп. Александра II. В своих воспоминаниях о севаст. деят-ности и письмах о Болгарии Б. рисуется горячим патриотом широко понимавшим нужды воен.-санит дела и искренне скорбевшим о его плачевном состоянии. (С . П . Боткин , Письма из Болгарии [к жене] 1877 г., СПб., 1893 г.; Н . А Белоголовый , С. П. Боткин, СПб., 1892 г, И . Кульбин , Боткин).
{Воен. энц.}
Боткин, Сергей Петрович
(1832-1889) - выдающийся клиницист в области внутренних болезней. Род. в Москве. В 1850 поступил на медицинский факультет Московского ун-та. Наибольшее влияние на Б. в университете оказал профессор Ф. Иноземцев, привлекавший молодежь своим критическим отношением к медицинским теориям, считавшимся тогда непоколебимыми. По окончании ун-та (в 1855) Б. короткое время пробыл на войне, работая в Симферополе. Вскоре после того Б. уехал за границу, где до 1860 работал под руководством крупнейших представителей медицинской мысли того времени - Вирхова, Людвига, Клода Бернара, Гоппе Зейлера, Траубе и др. В 1860 Б. был приглашен Петербургской медико-хирургической академией (впоследствии Военно-медицинская академия) на должность адъюнкта терапевтической клиники; по защите докторской диссертации "О всасывании жиров в кишечнике" перешел в 1862 на должность профессора той же клиники. Здесь он и работал до конца жизни. С самого начала своей деятельности Б. с жаром отдался переустройству клиники по западноевропейскому типу: устроил первую в России клиническую лабораторию, открыл также впервые клинический амбулаторный прием больных и создал из своей клиники центр научной работы, собирая вокруг себя молодых врачей, из которых многие впоследствии стали первоклассными учеными (Н. А. Виноградов, В. А. Манассеин, Ю. П. Чудновский, И. П. Павлов, М. В. Яновский, Н. Я. Чистович, M. M. Волков и др.). В своей научно-исследовательской и педагогической деятельности Б. проводил идеи, воспринятые им от его западноевропейских учителей, гл. обр., от Вирхова и Клода Бернара. Подобно им, он противопоставлял естественно-научное изучение больного как отвлеченным, не основанным на эксперименте, теориям, так и грубому эмпиризму своих предшественников и многих современников. - В течение всей своей жизни Б. проводил взгляд на практическую медицину как на естественную науку: "Приемы, употребляемые в практике исследования, наблюдения и лечения больного, должны быть приемами естествоиспытателя, основывающего свое заключение на возможно большем количестве строго и научно наблюдаемых фактов" (1862, вступительная лекция). И уже под конец жизни (1886) он снова говорит: "Знание физики, химии, естественных наук, при возможно широком общем образовании, составляет наилучшую подготовительную школу в изучении научной практической медицины". Поэтому для Б. "уменье применять естествоведение к отдельным случаям и составляет собственно искусство лечить". Главнейшая заслуга Б. состоит в том, что он впервые в истории рус. медицины отчетливо определил естественно-научные основы клинической медицины. В этом именно направлении развивалась научная деятельность Б. и его школы. Общественной деятельностью Б. занимался мало, и только к концу жизни он отдал ей некоторую дань. Будучи в 1881-89 гласным Петербургской городской думы, он в качестве попечителя городских больниц, принимал участие в работах по их устройству и улучшению, применяя свой клинический опыт. В 1886 Б. был назначен председателем образованной при Медицинском совете правительственной комиссии по улучшению санитарного состояния и уменьшению смертности в России, но в этой роли ничем себя не проявил. Круг вопросов клиники внутренних болезней, разрабатывавшихся Б., очень обширен, но особенно значительны и в научном отношении интересны его теории в области желчно-каменной болезни, катаральной желтухи, брюшного тифа, болезней сердца и расстройств кровообращения. Литературное наследство Б. невелико по объему и состоит, кроме немногочисленных журнальных статей, в его классическом "Курсе клиники внутренних болезней" (3 тома, изд. 1867-75), "Клинических лекциях" и содержащих изложение основных его воззрений "Общих основаниях клинической медицины". Б. был также основателем, редактором и деятельным сотрудником двух оставивших глубокий след в рус. медицинской литературе периодических изданий: "Архив Клиники внутренних болезней проф. Боткина" (с 1862) и "Еженедельная Клиническая Газета" (с 1881), в которых печатались лучшие работы учеников его школы. Общественные взгляды Б. не отличались определенностью, и, напр., в таком историческом документе, как "Письма из Болгарии" (1877), он не идет дальше бледной и случайной критики отдельных проявлений тогдашней военной действительности.
Лит.: Белоголовый, Н. А., С. П. Боткин. Его жизнь и медицинская деятельность, Москва, 1892; его же, Воспоминания и статьи, Москва, 1898; Сиротинин, В. Н., С. П. Боткин (биографический очерк в приложении к I части "Курса клиники внутренних болезней" С. П. Боткина, 3-е издание, 1912).
З. Соловьев.
Боткин, Сергей Петрович
(5 сент. 1832 - 12 дек. 1889) - рус. врач-терапевт, ученый-материалист, основоположник физиологич. направления в клинич. медицине, крупный общественный деятель. Родился в Москве в купеческой семье. В юности Б. познакомился со взглядами философского кружка Н. В. Станкевича - А. И. Герцена - В. Г. Белинского, собиравшегося в доме Боткиных.
В 1855 Б. окончил мед. фак-т Моск. ун-та; с отрядом Н. И. Пирогова принимал участие в Крымской кампании, исполняя обязанности ординатора Симферопольского военного госпиталя. В 1856-60 был в заграничной командировке. В 1860 защитил в Петербурге при Медико-хирургич. академии докторскую дисс. "О всасывании жира в кишках" и в 1861 был избран профессором кафедры академической терапевтической клиники.
Б. первым в России создал в 1860-61 при своей клинике экспериментальную лабораторию, где производил физич. и химич. анализы и исследовал физиологич. и фармакологич. действие лекарственных веществ. Б. изучал также вопросы физиологии и патологии организма, искусственно воспроизводил на животных различные патологич. процессы (аневризму аорты, нефрит, трофич. расстройства кожи) с целью раскрыть их закономерности. Вместе с тем он подчеркивал, что клиницист может только до известной степени переносить на человека данные, получаемые в результате опыта на животных. Исследования, проведенные в лаборатории Б., положили начало экспериментальной фармакологии, терапии и патологии в рус. медицине. Эта лаборатория была зародышем крупнейшего н.-и. мед. учреждения - Ин-та экспериментальной медицины. Свои взгляды по вопросам медицины Б. изложил в 3 выпусках "Курса клиники внутренних болезней" (1867, 1868, 1875) и в 35 лекциях, записанных и изданных его учениками ("Клинические лекции проф. С. П. Боткина", 3 вып., 1885-91). Б. был истинным новатором, совершившим переворот в мед. науке, творцом естественно-историч. и патогенетич. метода в диагностике и в лечении. Он является основоположником научной клинич. медицины.
В своих воззрениях Б. исходил из материалистич. понимания организма как целого, находящегося в неразрывном единстве и связи с окружающей его средой. Эта связь, прежде всего, выражается в форме обмена веществ между организмом и средой,
в форме приспособления организма к среде. Благодаря обмену организм живет и сохраняет известную самостоятельность по отношению к среде, благодаря процессу приспособления организм вырабатывает в себе новые свойства, к-рые, закрепляясь, передаются по наследству. Также материалистически Б. разрешал проблему происхождения болезней, неразрывно связывая их с причиной, к-рая всегда обусловливается исключительно внешней средой, действующей непосредственно на организм или через его предков. Центральным ядром клинич. концепции Б. является учение о внутренних механизмах развертывания патологич. процесса в организме (учение о патогенезе). Критикуя односторонние концепции в патологии, Б. доказывал, что одна из них, т. н. гуморальная теория медицины, с ее учением о расстройстве движения и соотношения "соков" в организме, совсем не разрешала проблемы патогенеза. Другая же, целлюлярная теория, объясняла лишь два частных случая патогенеза: распространение болезнетворного начала путем непосредственного перехода его с одной клетки на другую, per continuitatem, и распространение путем переноса его кровью или лимфой. Б. дал более глубокую теорию патогенеза. Одностороннему учению Р. Вирхова об организме как "федерации" клеточных государств, не связанных с деятельностью нервной системы и средой, Б. противопоставил учение об организме как о едином целом, управляемом нервной системой и существующем в тесной связи с внешней средой. Б. исходил из учения И. М. Сеченова о том, что анатомо-физиологич. субстратом всех актов человеч. деятельности является механизм рефлекса. Развивая эту теорию, он выдвинул положение, что и патологич. процессы внутри организма развиваются по рефлекторным нервным путям. Т. к. в рефлекторном акте главным членом является тот или иной узел центральной нервной системы, то Б. большое внимание уделял исследованию различных центров головного мозга. Он экспериментально открыл центр потоотделения, центр рефлекторных воздействий на селезенку (1875) и высказал предположение о существовании центров лимфообращения и кроветворения. Показал значение всех этих центров в развитии соответствующих заболеваний и тем доказал правоту неврогенной теории патогенеза. Исходя из этой теории патогенеза он начал строить и новую теорию лечения (воздействие на течение болезни через нервные центры), но не успел развить ее до конца.
Неврогенная теория патогенеза Б. ставит в поле зрения врача не только одни анатомич., но гл. обр. физиологич. или функциональные (через нервную систему) связи организма и, следовательно, обязывает врача рассматривать организм в целом, ставить диагностику не только болезни, но и "диагностику больного", . лечить не только болезни, но и больного в целом. В этом коренное отличие клиники Б. от клиник гуморальной и целлюлярной школы. Развивая все эти идеи, Б. создал новое направление в медицине, охарактеризованное И. П. Павловым как направление нервизма.
Б. принадлежит большое число выдающихся открытий в области медицины. Он первым высказал мысль о специфичности строения белка в различных органах; первым (1883) указал, что катаральная желтуха, к-рую Вирхов трактовал как "механическую", относится к инфекционным заболеваниям; в настоящее время болезнь эта именуется "болезнью Боткина". Установил также инфекционный характер геморрагич. желтухи, описанной А. Вейлем. Это заболевание называется "желтухой Боткина - Вейля". Блестяще разработал диагностику и клинику опущенной и "блуждающей" почки.
Б. издавал "Архив клиники внутренних болезней проф. С. П. Боткина" (1869-89) и "Еженедельную клиническую газету" (1881-89), переименованную с 1890 в "Больничную газету Боткина". В этих изданиях печатались научные труды его учеников, среди к-рых были И. П. Павлов, А. Г. Полотебнов, В. А. Манассеин и многие др. выдающиеся рус. врачи и ученые.
Свою научную деятельность Б. тесно связывал с общественной. В 1861 открыл при своей клинике бесплатную амбулаторию - первую в историй клинич. лечения больных. В 1878, будучи председателем Об-ва рус. врачей в Петербурге, добился постройки обществом бесплатной больницы, к-рая была открыта в 1880 (Александровская барачная больница, ныне больница им. С. П. Боткина). Инициатива Б. была подхвачена, и в др. крупных городах России стали сооружаться на средства мед. об-в бесплатные больницы. При его деятельном участии в 1872 были открыты в Петербурге женские врачебные курсы - первая в мире высшая мед. школа для женщин. Передовым врачом проявил себя Б. во время русско-турецкой войны 1877-78. Будучи лейб-медиком Александра II, он по существу взял на себя обязанности главного терапевта армии: добился профилактич. хинизации войск, боролся за улучшение питания солдат, делал обходы госпиталей, давал консультации.
С 1881 В., будучи гласным Петербург. городской думы и зам. пред. думской комиссии общественного здравия, положил начало организации санитарного дела в Петербурге, ввел институт санитарных врачей, положил начало бесплатной помощи на дому, организовал институт "думских" врачей; создал институт школьно-санитарных врачей, "Совет главных врачей петербургских больниц". Б. был пред. правительственной комиссии по разработке мероприятий по улучшению санитарного состояния страны и снижению смертности в России (1886). Царское правительство подозрительно относилось к общественной деятельности Б. В 1862 он подвергся обыску и допросу в связи с посещением им в Лондоне А. И. Герцена. В 70-х гг. стоял вопрос об удалении Б. (вместе с И. М. Сеченовым) из Медико-хирургич. академии.
Соч.: Курс клиники внутренних болезней и клинические лекции, т. 1-2, М., 1950.
Лит.: Павлов И. П., Современное объединение в эксперименте главнейших сторон медицины на примере пищеварения, в его кн.: Полное собрание сочинений, т. 2, кн. 2, 2 изд., М.-Л., 1951; его же, О взаимном отношении физиологии и медицины в вопросах пищеварения, ч. 1-2, там же, т. 2, кн. 1, 2 изд., М.-Л., 1951; Белоголовый Н. А., Из моих воспоминаний о Сергее Петровиче Боткине, в кн.: Белоголовый Н. А., Воспоминания и другие статьи, М., 1897; его же, СП. Боткин, его жизнь и врачебная деятельность, СПб, 1892; Бородулин Ф. Р., С. П. Боткин и неврогенная теория медицины, 2 изд., М., 1953; Фарбер В. В., Сергей Петрович Боткин (1832- 1889), Л., 1948 (имеется библиография работ Б. и литература о нем).
Иллюстрированный энциклопедический словарь
Боткин, Сергей Петрович, брат предыдущих, знаменитый клиницист и общественный деятель (1832 1889). Отец и дед его известные чайные торговцы. Первоначальное образование получил в московском пансионе Эннеса. Под влиянием людей, принадлежавших к… … Биографический словарь
Русский врач терапевт, основоположник физиологического направления в клинической медицине, общественный деятель. Родился в семье крупного чаеторговца. Большое влияние на Б. имели его брат В. П.… … Большая советская энциклопедия
Он был 11‑м ребенком в семье, родился от второго брака отца и воспитывался под наблюдением и влиянием своего брата Василия. Уже в раннем возрасте он отличался выдающимися способностями и любознательностью.
До 15‑летнего возраста Боткин воспитывался дома, в 1847 году поступил в частный пансион Эннеса, где учился три года и считался одним из лучших учеников.
В августе 1850 года Боткин стал студентом медицинского факультета Московского университета, который окончил в 1855 году. Боткин единственный из своего курса сдал экзамен не на звание лекаря, а на степень доктора.
После окончания университета он вместе с санитарным отрядом хирурга Николая Пирогова принимал участие в Крымской кампании, исполняя обязанности ординатора Симферопольского военного госпиталя. Работа в военном госпитале дала врачу необходимые практические навыки.
В декабре 1855 года Боткин вернулся в Москву и затем отправился за границу, чтобы дополнить свое образование.
В 1856‑1860 годах Сергей Боткин был в заграничной командировке. Он посетил Германию, Австрию, Швейцарию, Англию и Францию. Во время командировки в Вене Боткин женился на дочери московского чиновника Анастасии Крыловой.
В 1860 году Боткин переехал в Петербург, где при Медико‑хирургической академии защитил докторскую диссертацию «О всасывании жира в кишках».
В 1861 году он был избран профессором кафедры академической терапевтической клиники.
В 1860‑1861 годах Боткин первым в России создал при своей клинике экспериментальную лабораторию, где производил физические и химические анализы и исследовал физиологическое и фармакологическое действие лекарственных веществ. Он изучал также вопросы физиологии и патологии организма, искусственно воспроизводил на животных различные патологические процессы (аневризму аорты, нефрит, трофические расстройства кожи) с целью раскрыть их закономерности. Исследования, проведенные в лаборатории Боткина, положили начало экспериментальной фармакологии, терапии и патологии в русской медицине.
В 1861 году Сергей Боткин открыл при своей клинике первую в истории клинического лечения больных бесплатную амбулаторию.
В 1862 году он подвергся обыску и допросу в связи с посещением им в Лондоне Александра Герцена.
С 1870 году Боткин работал в должности почетного лейб‑медика. В 1871 году ему было поручено лечение государыни Марии Александровны. В последующие годы он несколько раз сопровождал государыню за границу и на юг России, для чего ему приходилось прекращать лекции в академии.
В 1872 году Боткин получил звание академика.
В том же году в Петербурге при его участии были открыты женские врачебные курсы ‑ первая в мире высшая медицинская школа для женщин.
В 1875 году женился второй раз на Екатерине Мордвиновой, после смерти первой жены.
В 1877 году во время русско‑турецкой войны Боткин около семи месяцев провел на балканском фронте, где сопровождал императора Александра II. Будучи лейб‑медиком Александра II, он добился профилактической хинизации войск, боролся за улучшение питания солдат, делал обходы госпиталей, давал консультации.
В 1878 году был избран председателем Общества русских врачей в память Николая Ивановича Пирогова и оставался на этом посту до конца жизни. Он добился постройки обществом бесплатной больницы, которая была открыта в 1880 году (Александровская барачная больница, ныне больница им. С. П. Боткина). Инициатива Боткина была подхвачена, и в других крупных городах России стали сооружаться на средства медицинских обществ бесплатные больницы.
С 1881 года Боткин, будучи гласным Петербургской городской думы и заместителем председателя думской комиссии общественного здравия, положил начало организации санитарного дела в Петербурге, ввел институт санитарных врачей, положил начало бесплатной помощи на дому, организовал институт «думских» врачей, создал институт школьно‑санитарных врачей, Совет главных врачей петербургских больниц.
Боткин был председателем правительственной комиссии по разработке мероприятий по улучшению санитарного состояния страны и снижению смертности в России (1886).
К концу своей деятельности он был почетным членом 35‑ти русских медицинских ученых обществ и девяти иностранных.
Боткин стал основоположником научной клинической медицины. Свои клинико‑теоретические взгляды по вопросам медицины он изложил в трех выпусках «Курса клиники внутренних болезней» (1867, 1868, 1875) и в 35 лекциях, записанных и изданных его учениками («Клинические лекции профессора С. П. Боткина», 3 выпуск, 1885‑1891).
В своих воззрениях Боткин исходил из понимания организма как целого, находящегося в неразрывном единстве и связи с окружающей его средой. Боткин создал новое направление в медицине, охарактеризованное Иваном Павловым как направление нервизма. Боткину принадлежит большое число выдающихся открытий в области медицины. Он первым высказал мысль о специфичности строения белка в различных органах; первым (1883) указал, что катаральная желтуха относится к инфекционным заболеваниям (в настоящее время болезнь эта именуется «болезнью Боткина»), разработал диагностику и клинику опущенной и «блуждающей» почки.
Боткин издавал «Архив клиники внутренних болезней профессора С. П. Боткина» (1869‑1889) и «Еженедельную клиническую газету» (1881‑1889), переименованную с 1890 года в «Больничную газету Боткина». В этих изданиях печатались научные труды его учеников, среди которых были Иван Павлов, Алексей Полотебнов, Вячеслав Манассеин и многие другие выдающиеся русские врачи и ученые.
Боткин умер от болезни сердца 24 декабря (12 декабря ст. ст.) 1889 года в Ментоне (Франция) и был похоронен в Санкт‑Петербурге.
С именем Евгения Евгеньевича Лансере связан весомый вклад в различные области отечественной художественной культуры: известный главным образом как иллюстратор и оформитель книг, автор классических иллюстраций к произведениям Л. Н. Толстого, и как художник-монументалист, один из создателей советской монументальной живописи, Лансере был также рисовальщиком и акварелистом, художником театра и мастером станковой картины разных жанров, от исторического до портретного; он обращался к прикладному искусству, выступал как теоретик, долгие годы отдал педагогической деятельности.
Евгений Лансере родился 23 августа 1875 года под Петербургом - в Павловске в семье талантливого скульптора Евгения Александровича Лансере. Со стороны матери Лансере приходился правнуком Альберту Катериновичу Кавосу, строителю Большого театра в Москве и Мариинского в Петербурге, дед его, Николай Леонтьевич Бенуа, был маститым академиком архитектуры. Архитектором и профессором был его дядя, Леонид Николаевич Бенуа, другой дядя известен как модный в свое время акварелист, младший из братьев матери, Александр Николаевич Бенуа - крупный русский художник, историк и критик искусства, законодатель художественных вкусов на протяжении многих лет.
Словом, искусство было профессией для нескольких поколений незаурядной "художественной династии", архитектура и живопись - "фамильным делом", как вспоминал Евгений Лансере .
Отец его умер рано, сорока лет; мальчику в ту пору шел одиннадцатый год. Однако его пример, воспоминания обо всем, что было связано с жизнью и творчеством отца, безусловно, сказались в формировании личности будущего художника. Уже зрелым и опытным мастером Евгений Евгеньевич Лансере отмечал, что характерные для его творчества "поиски верного бытового жеста, интерес к этнографической характеристике персонажей", наконец, "влечение к Кавказу" он получил от отца - "как наследственность".
Детство художника прошло на Украине, в небольшом имении отца Нескучное, живописные окрестности которого стали впоследствии излюбленными мотивами творчества сестры художника З. Е. Серебряковой, так же как и брат, связавшей свою жизнь с искусством.
После смерти Евгения Александровича Лансере мать художника вместе с детьми переехала в Петербург, в дом отца - известный в художественных кругах "Дом Бенуа у Николы Морского", как называли в городе это просторное каменное здание.
Художественные способности у Лансере проявились рано; в выборе профессии сомнений не было: "Прежде всего - быть отличным художником",-записывает он в юношеском дневнике.
"Быть отличным художником..." - казалось, семья деда, где все "было проникнуто интересами искусства", представляла для этого все возможности. Действительно, "художественная семья" дала очень многое: высокую наследственную культуру, широкую историко-художественную эрудицию, взыскательное отношение к вопросам профессионального мастерства. Однако сама перенасыщенность художественной атмосферы семьи таила в себе и определенную опасность: подчас впечатления искусства заслоняли жизненные впечатления. Недаром впоследствии Евгений Евгеньевич характеризует мир своих юношеских увлечений как "книжный" и "ретроспективный". Может быть, поэтому такое большое значение для него имели советы друга отца, скульптора-анималиста А. Л. Обера, этого "энтузиаста жизни и живой натуры", учившего распознавать настроения и повадки животных, чувствовать "запахи земли", быть соглядатаем природы...
В 1892 году оставив гимназию, семнадцатилетним юношей он поступил в школу "Общества поощрения художеств", где провел около четырех лет (1892-1895); в те же годы он стал постоянным участником кружка, из которого впоследствии возник "Мир искусства". Среди преподавателей школы были известные в те годы художники; Лансере в воспоминаниях выделяет двоих - Ивана Францевича Ционглинского, "восторженного пионера импрессионизма в России", и Эрнста Карловича Липгарта, художника академической школы, педантичного, но дельного педагога.
Под влиянием Бенуа и его друзей Лансере отказался от поступления в Академию художеств и отправился учиться в Париж. Занятия во французских художественных школах - так называемых академиях Коларосси (1895-1896) и Жюльена (1896-1897) дали начинающему художнику прочную профессиональную подготовку, но не оказали сколько-нибудь существенного воздействия на его эстетические взгляды, сложившиеся под влиянием кружка Бенуа. Новейшее искусство Франции тоже не привлекло к себе внимания молодого Лансере.
Когда в конце 90-х годов Лансере возвращается в Петербург, он застает разительные перемены в художественной жизни столицы. Группа молодых художников и любителей искусства, давних его знакомых по дому Бенуа, составила ядро художественного объединения, будущего "Мира искусства", развившего бурную выставочную, пропагандистскую и издательскую деятельность.
Ранний период творчества Евгения Лансере связан с "Миром искусства" крепкими узами. Еще в конце 80-х годов, на правах младшего члена, он входил в "кружок самообразования", возглавляемый Александром Бенуа, объединившим вокруг себя группу молодых людей, близких в своих литературных и художественных воззрениях, стремившихся в искусстве пересмотреть многие ценности и расширить свой художественный кругозор. Эта же среда окружала Лансере и в Париже, где в живом соприкосновении с европейским искусством выкристаллизовывались эстетические воззрения будущих учредителей "Мира искусства".
Естественно, что когда кружковые устремления молодых художников оформились в широкую эстетическую платформу, оказавшуюся созвучной веяниям времени и объединившую мастеров самых разных творческих индивидуальностей, Лансере во многом к ней присоединяется.
Лансере разделял убеждение Бенуа в необходимости широкого "приобщения" русской публики к "мировой художественной культуре", ему импонировал провозглашенный "Миром искусства" принцип "повышения мастерства", так же, как и другие мирискусники, Лансере был влюблен в культуру и историю прошлого - в петровское барокко, в русский классицизм конца XVIII - начала XIX века. В особенности же увлекала Лансере идея создания "нового цельного искусства книги" (А. Н. Бенуа) в России, выразившаяся в новом подходе к задачам книжной графики.
Его творческая работа в области книжной графики началась с оформления книги Е. Балабановой "Легенды о старинных замках Бретани" (СПб, 1899). Художник берется за выполнение своего первого крупного заказа в 1898 году. Работе предшествовала поездка по Бретани, наброски пейзажей и замков запада Франции заполняют его альбомы. Однако собственно иллюстрации не относятся к удачам Лансере, в них начинающий художник еще не самостоятелен. Только в нескольких виньетках, таких, например, как "Очаг", выполненных сочным, уверенным штрихом, привлекающих умелым отбором характерных деталей, можно угадать руку будущего мастера книжного оформления. По признанию Лансере, в "Легендах" отразились первые поиски своего стиля и манеры, впечатления от старых гравюр на дереве и увлеченность реальной действительностью. В 1898 г. Художник выставил свои иллюстрации к Бретонским легендам и сказкам на выставке русских и финляндских художников, устроенной Сергеем Дягилевым.
Одним из самых значительных начинаний нового объединения "Мир искусства" было издание одноименного журнала. Задуманный как "кафедра толкования и пропаганды новой эстетики", отличавшийся строгой стилистической выдержанностью, продуманностью всех элементов оформления - от журнальной марки до шрифта, "Мир искусства" самим своим художественным обликом призван был демонстрировать возможность нового типа изданий. Евгений Лансере , будучи за границей, не участвовал в подготовке первых номеров журнала, зато со второй половины 1899 года он - в числе его постоянных сотрудников. Именно на страницах "Мира искусства" началась многолетняя "виньеточная деятельность" художника, распространившаяся позднее и на журналы "Художественные сокровища России", "Золотое руно", "Детский отдых" и на множество других изданий.
Лансере было свойственно безукоризненное чувство плоскости листа; его виньетки, орнаменты, буквицы неизменно обладали прочными композиционными связями с графикой шрифта, характером полосы набора, форматом страницы - привлекали своей специфической "книжностью". В характере дарования художника лежало стремление к постоянному поиску, совершенствованию изобразительного языка - он никогда не ограничивался однажды найденным художественным приемом. В обложке для журнала "Мир искусства" (1902) художник демонстрирует классический линеарный рисунок, сочетая строгий овал очерченного тонким проволочным контуром венка с классическим мотивом львиной маски; обложка того же журнала за следующий год построена на совершенно иных декоративных и композиционных принципах: Лансере стилизует растительный мотив, обыгрывая контрасты сочных пятен орнамента и просветов листа, добиваясь эффекта живописности. Разнообразие приемов и композиционная изобретательность художника создают впечатление редкой свободы "сочинения", легкости почти импровизационной. Это впечатление обманчиво. Книжные и журнальные украшения Лансере - плод напряженного труда. Живая пластика натуры, переложенная на язык графических форм, то чеканно ясных и строгих, то капризно стилизованных, сведенных к хрупкой ажурной паутине линий или сочному арабеску растительного орнамента, неизменно ощущается в лучших работах художника в области книжного и журнального оформления. "Не могу пожертвовать, расстаться со стройностью и логичностью настоящей ветки, человеческой фигуры", - признается Лансере в одном из писем. Пожалуй, это трезвое ощущение предметной формы как основы графической композиции помогает художнику преодолеть влияние распространенного в те годы стиля "модерн", которое ощутимо в ряде его виньеток.
Художественные достижения раннего периода деятельности Лансере - книжного и журнального декоратора - неоспоримы. Многие его виньетки представляют собой вполне самостоятельные первоклассные произведения искусства.
Оформление десятков изданий - книг, альманахов, журналов; экслибрисы, почтовые и издательские марки, бесчисленные дипломы, памятки, адреса. Новооткрытая для русских художников сфера театральной и выставочной афиши. Новинка отечественной полиграфии - художественная открытка. Само перечисление этих областей книжной, оформительской и "малой" графики, в которых напряженно работал Лансере в 900-е годы, выглядит внушительно.
Однако не меньшее значение в творчестве художника приобретают увлеченные занятия станковой графикой и живописью. Лансере много работает с натуры - в сфере его интересов портретные зарисовки, пейзаж. Многочисленные путевые этюды, исполненные во время сложного по тем временам путешествия на Дальний Восток, в Манчжурию и Японию, предпринятого в 1902 году, послужили материалом для цикла станковых произведений, частично воспроизведенных в "открытых письмах". Работы этого цикла просты, безыскусственны, далеки от изысканного графизма книжных украшений. Художника интересуют подробности быта, характерные типы; некоторые акварели не свободны от налета этно-графизма. Зарисовки, сделанные художником во время этой поездки на Дальний Восток, приобретают особый интерес в связи с русско-японской войной. В феврале 1904 года Лансере получает заказ на открытки с видами Порт-Артура и Маньчжурии.
Евгений Лансере был моложе мастеров "Мира искусства" и вначале выступал в роли их ученика. Его творческий метод и эстетические воззрения складывались под влиянием и руководством Бенуа, хотя отдельными сторонами своего таланта Лансере, быть может, превосходил своего учителя.
Первые его значительные работы в сфере станковой живописи и графики были созданы в конце 1890 - начале 1900-х годов. Основные творческие интересы художника были обращены в тот период к "историческому", главным образом архитектурному пейзажу. В 1895 году юный Лансере написал "Аллею в Версале" (Государственный Русский музей), а несколько позднее создал серию изображений Петербурга - "Никольский рынок в Петербурге" (гуашь, уголь, цветные карандаши; 1901, Государственная Третьяковская галерея), акварель "Калинкин мост" (1902, Государственный Русский музей) и исполнил темперой "Петербург начала XVIII века" (1906, Государственный Русский Музей).
В этих произведениях можно заметить аналогию с теми творческими принципами, которые были разработаны Бенуа в его первой версальской серии и некоторых ранних изображениях старого Петербурга. Близко к работам Бенуа отчетливое преобладание графических приемов над живописными, композиционное построение с его ясной пространственной планировкой и четкой ритмикой. Но столь же отчетливо проявляются здесь и черты творческого своеобразия Лансере. Его не коснулся "исторический сентиментализм" старших мастеров "Мира искусства". Величие и поэтическую прелесть старинной архитектуры Петербурга он чувствовал не менее остро, чем другие художники его группы; но вместе с тем он не отворачивался от сегодняшней жизни столицы с ее ежедневной и примелькавшейся прозаичностью. В образ города, создаваемый Лансере, входят не только торжественные колоннады дворцов и храмов и узорные решетки великолепных набережных, но и деревянные баржи, груженные дровами, извозчичьи телеги, жалкие домишки и черные дворы окраин. Лансере не стремился "театрализовать" свои петербургские впечатления. В его картинах есть ощущение глубокой внутренней достоверности изображаемого, есть та трепетная жизненность, которой нередко недоставало другим мастерам "Мира искусства".
Тема Петербурга продолжена в собственно исторических композициях художника: город становится местом реального исторического действия. Впрочем, город - не подмостки этого действия, не фон: архитектурные образы часто служат важным составляющим общего эмоционального строя произведения.
Именно в противопоставлении бурных вод Невы и четко, как на архитектурных проектах, прорисованных объемов новоотстроенных зданий раскрывает художник пафос борьбы созидательных, творческих сил с непокорной стихией, столь привлекательный для него в петровской эпохе ("Петербург в XVIII веке. Здание Двенадцати коллегий", 1903).
"Радостное настроение простора, ветра" пронизывает такие композиции Лансере, как "Прогулка по берегу моря" (1908), "Корабли времен Петра I" (1909), в которых историческая достоверность примет эпохи сочетается с общим романтически взволнованным тоном повествования.
Исторические композиции Лансере демонстрируют иное, нежели у других мирискусников, понимание истории.
"В поисках утраченного времени" Лансере свободен от "исторического сентиментализма": его не привлекает "трогательный быт забытых мертвецов", как определил Бенуа "ретроспективные мечтания" Сомова. Любование прошедшей эпохой, равно как и легкая ирония по отношению к ней, не свойственны художнику.
Для Лансере характерен конкретно-исторический подход к рассматриваемой эпохе, художник вживается в нее, заставляет поверить в жизненную достоверность изображаемой сцены.
Лансере внимателен и к социальным контрастам времени: с откровенным сарказмом пишет он грузную фигуру императрицы, окруженную группой придворных, застывших в утрированно раболепных позах, особенно нелепых на фоне мощного звучания прекрасной барочной архитектуры. "Безобразие величия" - так предельно метко определил эмоциональное содержание "Императрицы Елизаветы Петровны в Царском Селе" (1905) Л. Н. Толстой. В этой гуаши Лансере как колорист выступает свободней, раскованней, чем в предыдущих работах: подчеркнуто линейно-перспективное построение пространства не мешает художнику уверенно лепить форму цветом, создавая красивую, холодно-зеленоватую гамму.
С этого времени тяготение к декоративным решениям станет для художника постоянным.
Начало 900-х годов было для Лансере не только временем напряженного труда, профессионального совершенствования, творческого роста - это был период становления мировоззрения художника. Пользующийся все большим авторитетом, загруженный заказами, Лансере находил время внимательно следить за развитием общественной жизни страны, его дневники и письма свидетельствуют о постоянном стремлении осмыслить причины социальных противоречий окружающей действительности, с особой остротой представших перед ним во время путешествий по окраинам России.
Революционные события 1905-1906 годов образуют заметный рубеж не только в развитии творчества Лансере, но и в процессе становления его личности. К этому периоду относится ряд выдающихся работ в области сатирической журнальной графики, в которых художник выступает как независимый и зрелый мастер с собственным, вполне сложившимся отношением к искусству и жизни.
В то время художник участвовал в издании непримиримого сатирического журнала 1905 года "Зритель", сотрудничал в "Жупеле", издававшемся при участии М. Горького. После его запрещения Лансере взял на себя издание "Адской почты", журнала, ставшего преемником "Жупела".
Лучшие свои сатирические рисунки Лансере выполнил для "Адской почты": здесь он публикует "Радость на земле основных законов ради" (1906, © 1) и на развороте "Тризну" и "Рады стараться, ваше превосходительство" (© 2).
Лансере показывает целую галерею представителей реакции, различных по своему социальному положению и вместе с тем единых в своей ненависти к революции, причем показывает крупным планом, "в упор", не пользуясь распространенным в сатирической графике тех лет языком аллегорий и символов.
В более поздних станковых работах еще нагляднее раскрывается творческая оригинальность Лансере и отчетливее выступают черты реализма. Художник вновь обратился к ретроспективной петербургской теме: в 1909 году - "Корабли времен Петра I" (темпера; Государственный Русский музей; вариант 1911 года - темпера; Государственная Третьяковская галерея), в 1913 году - "Пеньковый Буян в Петербурге" (гуашь; Государственная Третьяковская галерея). В новых картинах уже в значительной степени преодолено влияние творческих установок "Мира искусства". Художник не только воссоздавал в своей живописи и графике декоративно-зрелищную сторону сцен прошлого, но и стремился проникнуть в их затаенный смысл, не чуждаясь ни психологических, ни социальных мотивировок. Уже в исполненной гуашью картине "Императрица Елизавета Петровна в Царском Селе" (1905, Государственная Третьяковская галерея) Лансере дал своим персонажам выразительную, чуждую какой-либо идеализации, остроироническую характеристику. В таких написанных темперой произведениях, как "Прогулка по молу" (1908, Государственный Русский музей) и особенно "Цесаревна Елизавета в кордегардии Зимнего дворца" (1910, Одесская государственная картинная галерея) развернуто динамическое действие, пространственное построение освобождается от схематизма, графические приемы сменяются живописно-декоративными; цвет уже не накладывается, как прежде, на готовые прорисованные контуры, а свободно лепит объемную форму, связывая все элементы композиции в стройное гармоническое единство, пронизанное светотеневыми контрастами.
Влечение к театру в семье Бенуа-Лансере было наследственным: "театральный гений", который, по выражению А. П. Остроумовой-Лебедевой, "владел" А. Бенуа, неудержимо притягивал и Лансере.
Впервые Лансере соприкоснулся с работой в театре в самом начале 900-х годов, отдавая дань тому увлечению театральной живописью, которое было характерно почти для всех представителей старшего поколения группы "Мир искусства", но и здесь Лансере сумел показать свое, только ему присущее понимание задач художника театра.
Эскиз декорации последнего акта балета "Сильвия" (1901) и панно для "Святилища Патрика" (1911) в постановке Старинного театра свидетельствуют о большом искусстве Лансере в области архитектурного пейзажа.
Первых достижений области театральной живописи художник добился в 1907 году - в оформлении пьесы Н. Евреинова "Ярмарка на индикт святого Дениса" (иначе "Уличный театр"), предпринятом совместно с Бенуа для "Старинного театра" в Петербурге.
Пьеса была своеобразна: лишенная завязки и кульминации сценического действия, она была задумана как "поток жизни" феодального французского городка, развертывающийся перед глазами зрителей. Художник выполнил ряд эскизов декораций - улочки городского квартала в разное время суток, с вечера до рассвета. Еще во время путешествий ученической поры Лансере превосходно изучил облик средневековых кварталов севера Франции, ему были хорошо знакомы произведения народных мастеров и сам быт ремесленного люда.
В результате тщательного и любовного воспроизведения деталей, своеобразного эмоционального осмысления архитектуры, тонкого чувства изменения колорита - от зеленовато-синей, вечерней до высветленно-голубоватой, предрассветной гаммы (с постоянными вплавлениями в общий приглушенный тон интенсивных цветовых ударов - изображений флагов, вывесок, цеховых эмблем) - рождается живой, полнокровный и на редкость убедительный образ средневекового французского города.
Работа Лансере в театре прервалась после 1911 года на сравнительно долгий срок. Причиной тому явилась интенсивная работа в области книжной иллюстрации и монументальной живописи, а также исторические события, изменившие судьбы нашей Родины и самый круг деятельности художника.
Занимается Лансере и прикладным искусством: заняв в 1912 году пост заведующего художественной частью гранильных фабрик, фарфорового и стекольного заводов ведения "Кабинета его величества", он не только контролирует качество продукции, но и сам предлагает несколько эскизов и проектов художественных изделий.
Разносторонняя художественная деятельность Лансере получает признание: по представлению И. Е. Репина и В. В. Матэ в 1912 году художник удостаивается звания академика, в 1916 году он избран действительным членом Академии художеств.
Ни один из мастеров "Мира искусства" не работал для книги так много и так плодотворно, как Лансере. Первый период его деятельности (1898-1905 годы) был посвящен главным образом разработке основополагающих принципов книжного оформления. Вместе с Сомовым, Бакстом и Бенуа Лансере оформлял журнал "Мир искусства"; в те же годы он исполнил немало работ и для других, самых разнообразных изданий. Ему принадлежат иллюстрации, фронтисписы и концовки к книге Е. В. Балобановой "Легенды о старинных замках Бретани" (1898), заставки к повестям Пушкина для издания, выпущенного в свет П. П. Кончаловским (1899), обложки журналов "Художественные сокровища России" (1900) и "Детский отдых" (1901), ряд книжных обложек: "Невский проспект" И. Н. Божерянова (1903), "Русская школа живописи" А. Н. Бенуа (1904), заставки, концовки и буквицы для книги Н. И. Кутепова "Царская и императорская охота на Руси" (т. III, 1902). Художник накопил большой практический опыт, благодаря которому проблематика искусства книги раскрылась перед ним с такой полнотой и последовательностью, какой не знали старшие мастера "Мира искусства" - ни Сомов, ни Бакст, ни Бенуа.
В этот период Лансере считал, что именно декоративное оформление, а не иллюстрация определяет художественный образ книги. Заставки и концовки казались ему более ответственной и сложной задачей, нежели иллюстрирование в тексте какого-нибудь эпизода.
Постоянная работа с книгой побудила Лансере глубоко вникнуть в вопросы полиграфии, познакомиться с типографской технологией и правильно оценить ее возможности. Стилистическое и декоративно-графическое единство книги как цельного художественного произведения стало для Лансере практическим принципом работы оформителя. Первым среди русских художников Лансере стал выполнять постраничный макет оформления книги, создавая стройную гармонию графических элементов. Это нововведение вошло впоследствии в практику всех мастеров книжной графики.
Важным этапом на пути к этому высокому достижению художника была длительная (с 1904 по 1912 год) работа над оформлением книги А. Бенуа "Царское Село в царствование императрицы Елизаветы Петровны". Для "Царского Села" (книгу оформлял целый ряд художников) Лансере создал несколько заставок-иллюстраций с развитым сюжетным началом. Для них характерно правдивое углубление в содержание книги, в эпоху, которой она посвящена. Одна из лучших заставок - выполненная в очень красивой голубовато-желтой, с вкраплениями сиреневого, гамме акварель "Взятие Шведской мызы": в пышное барочное обрамление вписана живая, динамичная сцена баталии - трофеи и связанные пленные заполняют передний план, на дальнем - русская конница преследует бегущих шведов.
Блистательный опыт иллюстрирования "Хаджи-Мурата" Л. Н. Толстого завершил процесс переосмысления задач книжного оформления.
"Хаджи Мурат" с иллюстрациями и оформлением Лансере, выходивший в свет дважды, в 1916 и 1918 году, представляет собой то стройное, искусно построенное декоративно-графическое единство, к которому стремились мастера "Мира искусства". Недаром критика, близкая к этому течению, восторженно приняла работу Лансере. В подробной рецензии Бенуа, всегда высоко ценивший дарование Лансере - художника книги, назвал его гениальным иллюстратором, указав, что "рисунки Лансере сохраняют рядом со всей толстовской колоссальностью и свою значительность, и свою прелесть... складываются в самостоятельную песнь, прекрасно ввязывающуюся в могучую музыку Толстого".
В работе над иллюстрациями к "Хаджи Мурату" Лансере опирался на огромный запас натурных этюдов и зарисовок, сделанных в Чечне и Дагестане в 1912-1913 годах, а также на разнообразные исторические источники - старинные портреты и рисунки, музейные образцы оружия и костюмов. Безупречная историко-этнографическая точность иллюстраций была для него, однако, не самоцелью, а лишь средством более глубокого раскрытия темы, способом достигнуть жизненной и художественной достоверности образов.
Цикл реалистических иллюстраций к "Хаджи-Мурату" Л. Н. Толстого стал наряду с иллюстрациями А. Н. Бенуа к "Медному всаднику" А. С. Пушкина и Д. Н. Кардовского к "Невскому проспекту" Н. В. Гоголя, классикой русской дореволюционной книжной графики.
Иллюстрации к "Хаджи-Мурату" Л. Н. Толстого (в полном виде книга вышла в 1918 г.) - лучшая предреволюционная работа Лансере - как бы знаменует непрерывность его творческой биографии: несмотря на "мирискусническое" понимание книжного ансамбля и изысканную графичность "петербургских" разворотов, общий декоративно-живописный строй иллюстраций предвосхищает цикл к толстовским "Казакам".
Последний предреволюционный год Лансере проводит в уединении, в деревне: пишет пейзажи, впервые обдумывает возможность иллюстрирования "Казаков" Л. Толстого. Здесь, в Усть-Крестище, его застает весть о свержении самодержавия, которую художник встречает с воодушевлением ("как хорошо и радостно на душе",- пишет он в те дни брату). Однако приехать в Петроград не удается, материальные и бытовые трудности вынуждают художника с семьей искать пристанища у друзей, на Кавказе. Пребывание на Кавказе (в Темир-Хан-Шуре, в Дагестане, а с 1920 года - в Тбилиси), поначалу казавшееся временным, растянулось на полтора десятка лет. Первые месяцы были особенно трудными: в Темир-Хан-Шуре художник преподавал рисование в гимназии; в Тбилиси устроился рисовальщиком в этнографический музей. Постепенно жизнь наладилась. С 1922 до 1934 года Лансере профессорствует в Тбилисской академии художеств, он - активнейший участник всех культурных начинаний в жизни республики. Художник полюбил Грузию, Тбилиси - узкие улочки старых кварталов, шумные новостройки окраин, жителей этого красивейшего города.
"Я понимаю теперь Лансере, который живет здесь, - пишет навестивший его художник И. И. Нивинский, - отсюда трудно уехать".
В 1922 году, приглашенный полпредством РСФСР в Турции для проведения "художественных работ", Лансере выехал в Ангору (Анкару). Путешествие было захватывающим; жизнь и быт незнакомого города, шумные базары и памятники древней архитектуры, "улочки и типы" - все самым живейшим образом интересовало художника. Жадно впитывающий новые впечатления, Лансере необыкновенно много рисовал: в его путевых альбомах портреты турецких государственных деятелей (ему позировал сам Мустафа Кемаль-паша) и зарисовки сценок из жизни ремесленных кварталов, наброски характерных восточных типов и подробные штудии народного орнамента. Выполненные легкой пружинистой линией или мягкой живой штриховкой, рисунки говорят о непосредственном контакте художника с натурой, свободном и естественном, как нигде ранее. Несмотря на неизбежную беглость рисунков-наблюдений, они неизменно строго построены: подчас лист играет роль "монтажной плоскости", на которой Лансере, мастерски избегая пространственных "прорывов", эффектно совмещает несколько различных сюжетов. Путевые записи его сложились в живую, увлекательную книгу ("Лето в Ангоре"), иллюстрациями к которой послужили лучшие путевые зарисовки.
Был задуман альбом автолитографий, частью цветных, посвященный пребыванию в Турции; художник сделал оттиски, однако отпечатать тираж не удалось. В 1922 году произведения, выполненные в Ангоре, были экспонированы в Кремле во время работы IV конгресса Коминтерна.
20-е годы - эпоха начала систематического изучения археологии и этнографии Закавказья. Лансере в качестве художника непрерывно приглашают участвовать в различных научных экспедициях. География его путешествий внушительна: Давид-Гареджи, Мцхета, нагорный Дагестан, Зангезур, Сванетия...
Сотни археологических и этнографических штудии, бытовые зарисовки, рисунки местных народных типов. И - пейзажи...
Кавказ в жарком полдневном мареве и в предрассветном тумане.
Кавказ - с высоты орлиного полета и Кавказ, увиденный из долин.
Кавказ героический - резкие масштабные соотношения, неожиданные столкновения планов, тревожное звучание живописных масс, и Кавказ лиричный - незатейливые мотивы склонов, поросших выцветшей на солнце растительностью, улочки горных аулов... "Влечение к Кавказу", красной нитью проходящее через цикл иллюстраций к "Хаджи-Мурату", с особенной полнотой и яркостью воплощается в пейзажном творчестве Лансере.
Работая на пленэре, художник стремился передать естественное освещение, солнце, воздух; живая пульсирующая световоздушная среда его пейзажных этюдов свидетельствует об изощренном мастерстве колориста. Добиваясь насыщенности, плотности колорита, Лансере все чаще употребляет темперу, позволяющую работать "энергично и непосредственно в смысле цвета"; акварель с ее камерным звучанием уже не отвечает возросшему живописному темпераменту художника.
В пейзажах кавказского периода мы встречаемся с Лансере-живописцем, живописцем в полной мере, пожалуй, впервые ставшим вровень с Лансере-графиком.
Случилось так, что "Хаджи-Мурат" с иллюстрациями Лансере стал не только последним значительным изданием дореволюционной поры, но и первой прекрасно иллюстрированной советской книгой. (В издании 1916 года были обширные купюры - царская цензура не пропустила толстовский текст, содержащий беспощадно разоблачительную характеристику Николая I; был "опущен" и портрет царя, трактованный Лансере сатирически.) Полностью издание увидело свет в 1918 году. С этого времени имя Лансере неразрывно связано с развитием советской книжной графики.
Долгие годы (первые варианты иллюстраций относятся еще к 1917 году) работает художник над циклом иллюстраций к "Казакам" Толстого, законченным в 1936 году.
В этих иллюстрациях ярко проявилось тяготение Лансере к созданию глубокого психологического образа, рельефно вылепленного характера, к своего рода "портретному письму". Иллюстрации точно следуют течению повествования, однако они большей частью лишены активного действия, внешней динамики. В наиболее удачных иллюстрациях внимание художника полностью сосредоточено на образах героев повести, он любуется ими - яркой красотой Марьяны, бесшабашной удалью Луки, полной слиянностью с природой старого Ерошки, - и в этом живом, непосредственном любовании "естественным человеком" - особое обаяние иллюстраций.
Если книжная графика являлась основной сферой деятельности Лансере с начала его творческого пути, то есть с конца 90-х годов XIX столетия вплоть до середины 30-х годов столетия XX, то монументальная живопись, начиная с 1906 года, все сильнее и сильнее привлекает внимание художника, чтобы в 30-40-е годы сделаться главенствующей в его творчестве.
Художественная критика 900-х годов неоднократно обращала внимание на своего рода монументальность графических работ Лансере, на свойственное художнику чувство незыблемости плоскости, на четкость и ясность его композиционного мышления.
С 1906 года Лансере занимался не только станковой, но и монументально-декоративной живописью. Им исполнены проекты панно и плафонов для ряда общественных и частных зданий в Москве, Петербурге и Белграде. К 1906 году относится первая, не вполне удачная (сказывалось отсутствие опыта) монументальная работа художника - панно для Большой московской гостиницы.
Весной 1907 года Лансере предпринял поездку по Италии. Как всегда во время путешествий, он жадно впитывал художественные впечатления, стремился осмыслить искусство великих итальянских мастеров-монументалистов Возрождения и как "сумму переживаний своего века" (А. Н. Бенуа) и как сумму профессиональных художественных приемов, "секретов" синтеза архитектуры и живописи, которые необходимо изучить.
В 1910-1912 годах он написал плафон и фриз для дома Тарасова в Москве, позднее (1916-1917) вместе с Александром Бенуа подготавливал эскизы росписи зданий Казанского вокзала и Правления Казанской железной дороги.
Особенно удачно решена роспись "Памятного зала" Академии художеств (1915): в технике "гризайль", имитирующей рельеф, художник вписывает в люнеты на торцовых стенах небольшого зала аллегорические изображения - "Знание" и "Вдохновение". Двухтоновая, "под мрамор", гамма росписи удачно сочетается с теплыми тонами желтоватых мраморных панелей и гобеленов, доминирующими в колорите интерьера. И "тематическая программа" росписи - ясный и емкий язык аллегории, и ее изобразительное решение - пластичность формы, четкость основных ритмов композиции, безукоризненность рисунка прекрасно воплощали строгий классический дух Академии. Впервые для Лансере открылась специфика монументальной живописи: в те годы, работая в творческом содружестве с замечательными архитекторами И. В. Жолтовским и В. А. Щуко, художник основательно занимается проблемами связи росписей с ансамблем интерьера, восприятия их на расстоянии, освещения.
Главный мотив росписей 30-х годов - праздничное ликование народов молодой строящейся страны. Дар перспективиста и декоративиста и органическая мажорность мироощущения художника нашли выход в этой сфере. Характерно, что, работая над плафоном ресторана Казанского вокзала, Лансере не вспоминает собственных дореволюционных эскизов той же росписи - тогда союз Европы и Азии изображался аллегорически (Европа на быке, Азия на драконе), теперь же аллегория сменилась конкретными сценами дружбы народов.
В 1933 году Лансере переезжает в Москву. Он руководит кафедрой графических дисциплин Московского архитектурного института и одновременно монументальной мастерской Академии художеств в Ленинграде. Как педагог Лансере сочетал широчайшую историко-художественную эрудицию, знание классического и современного искусства (в 1927 году художник был командирован во Францию, где познакомился с состоянием новейшей западной живописи) с огромным, едва ли не уникальным опытом практика. Он стремился привить студентам высокую художественную культуру, призывал к повседневной работе с натуры, доброжелательно и тактично руководил молодыми художниками. "Друг молодежи" - так назовут Лансере студенты.
В своей педагогической и теоретической деятельности (он написал ряд значительных статей) Лансере выступал как убежденный и последовательный сторонник реализма: "Для меня бесспорно, что реализм, как основной принцип искусства, был и остается той живительной почвой, землей, прикосновение к которой давало и дает искусству, как Антею, новые и новые силы".
И в период жизни на Кавказе, и после переезда в Москву Лансере не порывал связей с театром. Порой работа над иллюстрациями или над монументальной росписью захватывала художника целиком, без остатка, и он временно отходил от театральной деятельности, однако возвращение к ней было неизбежным и знаменовалось значительными работами. В 1924 году в Москве, в Малом театре по эскизам Лансере, прочно осевшего в Тифлисе, была осуществлена постановка трагедии В. Шекспира "Юлий Цезарь".
На протяжении 20-х годов Лансере выполнял эскизы декораций для театров Одессы (декорации к опере Сен-Санса "Самсон и Далила" для Одесского государственного оперного театра, 1925), Кутаиси (эскизы декораций к "Макбету" и "Королю Лиру" Шекспира, 1928 - не осуществлены) , пробует силы как художник кино.
Затем, после нескольких лет перерыва, Лансере возвращается к театру, приступая к оформлению спектакля "Горе от ума" в близком ему по художественным устремлениям Малом театре. Во всех своих театральных работах Лансере бережно воссоздает дух и быт эпохи, ее атмосферу, ее колорит; в этом плане декорации к "Горю от ума" - высшее достижение художника. Лансере строит на кругу вращающейся сцены всю квартиру Фамусова; поочередно предстают перед зрителями гостиная, будуар Софьи, белый зал; каждая декорация выдержана в особом, только ей присущем колорите, обладает своей особенной эмоциональной атмосферой. Декорации Лансере не только вводят зрителей в жизнь грибоедовской Москвы, они способствуют сценическому перевоплощению актера: "...мне хочется пожить еще в фамусовском доме", - скажет на обсуждении спектакля В. Н. Пашенная.
Вторая половина 30-х годов - художник (ему за шестьдесят) не знает усталости. Лансере paботает на большом, счастливом подъеме, в полную силу опыта и мастерства. Романтически приподнятое мироощущение художника воплощается в новых и новых работах,
Для росписи плафона зала ресторана гостиницы "Москва", осуществленной в 1935-1937 годах, Лансере выбирает благодатную тему веселого ночного карнавала, жизнерадостного народного гулянья; он создает праздник - круговорот щедрого, свободного движения, цветник ярких пятен национальных костюмов, феерию огней, ракет, световых эффектов.
Его конкурсный эскиз росписи плафона зрительного зала Государственного академического Большого театра СССР признан лучшим - роспись должна была быть торжественным, величавым звучным гимном во славу искусства!
Им созданы эскизы мозаичных панно для станции метро "Комсомольская", он готовит эскизы росписи для здания Государственной библиотеки СССР имени В. И. Ленина, он задумывает живописное панно для вестибюля Казанского вокзала. Война помешала осуществлению замыслов, оборвала начатые дела.
Художник мажорных и радостных образов, воспевавший счастье мирного труда, Лансере в суровую военную страду находит силы для создания серии произведений, завершающих его творческий путь мужественной и благородной нотой. Старый художник обращает свои помыслы к истории. В те годы к исторической теме пришли многие мастера - над триптихом "Александр Невский" трудился П. Д. Корин, образы русских полководцев привлекали В.А. Фаворского, известные исторические картины создали М. А. Авилов и А.П. Бубнов. Это был заказ времени - история стала особенно близка и необходима, героическое прошлое народа вдохновляло на подвиг нынешний, придавало новые силы в беспримерной борьбе с фашизмом. Эту ярко проявившуюся в "час мужества" сопряженность прошлого и настоящего, кровную связь современных защитников Родины с героями прошлых освободительных войн Лансере воплощает в серии исторических картин "Трофеи русского оружия", объединенных не только общностью композиционного и колористического строя, но глубоким раздумьем художника о природе подвига и о сущности народной войны. Пять эпох отечественной истории, пять славных страниц летописи защиты чести и независимости Родины: Ледовое побоище, Куликовская битва, Полтава, 1812 год и, как кульминация серии - одна из первых (шел 1942 год) побед советских воинов - группа бойцов у огромных трофейных орудий.
Художник, вообще склонный к торжественно-приподнятому звучанию образа, решает триумфальную тему победы подчеркнуто строго и лаконично без патетических интонаций. Его герои предстают перед нами не в момент торжественного чествования победителей, но на поле брани, в минуту отдыха после ратного труда, когда счастливое сознание победы, исполненного долга охватывает каждого из них. Изобразительное решение серии просто и естественно. Лансере избегает сложных композиционных построений, его цель - жизненная достоверность образа, он стремится к наиболее непосредственному контакту со зрителем. Художник "обрезает" изображение рамой, благодаря этому сцены из восьми - десяти персонажей кажутся фрагментами массовых действий; он придвигает фигуры к переднему плану, плотно заполняя ими пространство, отсюда - исключительная, несмотря на небольшие размеры гуашей, монументальность образов воинов-победителей.
Серия картин "Трофеи русского оружия" - свидетельство высокого патриотизма художника - осенью 1942 года была экспонирована на выставке "Великая Отечественная война".
Еще не кончилась война, а художник всеми помыслами был устремлен в будущее - думал о победе, о мире, о послевоенном строительстве.
В 1944 году он оформил книгу А.В.Щусева "Проект восстановления города Истры"; город лежал в развалинах, а художник, как и архитектор, мысленно видел восстановленные дома, новые величественные здания.
Весной 1945 года художник возобновил работу по росписи вестибюля Казанского вокзала. Ему не суждено было довести ее до конца - 12 октября 1946 года Евгений Евгеньевич Лансере умер.
Последними темами, над которыми работал влюбленный в жизнь и в созидательный труд художник, были "Победа" и "Мир".
Будучи художником с глубоко развитым нравственным чувством, Лансере уже в молодые годы сформулировал требование к себе как художнику, своего рода нравственную заповедь, которой остался верен всегда: "Я раньше всего хочу правды, какова бы она ни была". Постоянное стремление к правде - неизменная черта цельного и привлекательного творческого облика Лансере - определило путь художника, ясный и достойный, проникнутый идеей служения
Русский художник.
Заслуженный деятель искусств Грузинской ССР (1933).
Народный художник РСФСР (1945).
Родился в Павловске 4 сентября (23 августа) 1875 года в семье скульптора Е.А. Лансере.
Учился в рисовальной школе Общества поощрения художеств в Петербурге (1892–1895), а также в академиях Коларосси и Жюлиана в Париже (1895–1898).
1896-1900 годы провёл в Париже, где работал в частных Академиях Жюльена и Коларосси.
До революции жил в Петербурге. Был членом объединения «Мир искусства». Получил известность прежде всего своими книжно-иллюстративными работами (циклы Царская охота на Руси, 1902; Царское Село в царствование императрицы Елизаветы Петровны, 1910), которым присуща изысканная, мажорная по настроению историческая стилизация; те же черты свойственны и его сценографии (спектакли петербургского Старинного театра). Лучший его книжный цикл - иллюстрации к Хаджи-Мурату Л.Н. Толстого (1912–1915).
В 1905–1908 годах Лансере создавал сатирически-революционную графику для журналов «Жупел», «Зритель» и «Адская почта» (последнюю Лансере даже сам издавал).
В 1912 году получил звание академика живописи, а в 1915 году - действительный член Академии художеств.
С 1912 по 1915 годы Е.Е. Лансере состоял заведующим художественной частью Фарфорового завода и Гранильной фабрики.
Революции 1917 года не принял и в 1918–1919 годах сотрудничал как художник в ОСВАГе (Осведомительно-агитационное бюро, информбюро армии А.И. Деникина).
С 1918 по 1934 годы жил на Кавказе. Состоял профессором Тбилисской Академии художеств. В 1922 году ездил по вызову полпреда РСФСР в Ангру, а в 1927 году по командировке Наркомпроса Грузии - в Париж.
В 1933 году росписал плафон ресторана Казанского вокзала в москве. В 1934 году получил от Моссовета жилплощадь и перехал в Москву. С 1934 года - профессор в Академии архитектуры.
Официальное поощрение принципов неоклассики способствовало его успеху. Лансере продолжил и обновил некоторые свои прежние замыслы, завершив работу над иллюстрациями к Казакам Л.Н. Толстого (1937), а также над росписями Казанского вокзала в Москве (1933–1934, 1945–1946), заказанными ему ещё до октябрьского переворота; эти росписи (наряду с плафоном гостиницы «Москва», 1937, и другими монументальными работами Лансере) принадлежат к самым значительным образцам архитектурно-живописного декора тех лет.
Я родился 13 декабря 1953 года в Москве, в семье скульптора и художника Евгения Евгеньевича Лансере и Светланы Дмитриевны Якуниной-Лансере. В нашей семье соблюдается традиция – называть сына Евгением, поэтому немного сложно бывает разобраться, о ком идет речь – о сыне или отце? Поэтому, когда говорится о ком-либо из Лансере, принято указывать: Лансере I – это Евгений Александрович Лансере, знаменитый своими скульптурными композициями с лошадьми; Лансере II или Лансере-сын – Евгений Евгеньевич Лансере, художник и архитектор. Он известен своими иллюстрациями к повести Толстого «Хаджи-Мурат», монументальной росписью Казанского вокзала. Его дело продолжил мой отец, Лансере III. На данный момент я, Лансере IV, также унаследовал и поддерживаю творческую стезю нашей семьи.
Отец не принуждал меня следовать его профессии или призванию, он считал, что я сам должен выбрать, каким путем мне идти и развиваться. Он брал меня с собой на этюды, творческая мастерская находилась прямо у нас дома, но ничему конкретно он меня не учил. Поэтому решение заниматься живописью я принимал самостоятельно.
В 1966 году я поступил сразу во второй класс художественной школы №3, по окончании 3 лет учебы продолжил заниматься в художественной студии Дома архитекторов. С 1972 по 1978 годы был студентом Педагогического университета имени Ленина на художественно-графическом факультете. Среди моих учителей были Ефанов и Строганов. Я начинал как живописец, работая в живописном комбинате Союза художников, долгое время вел частную школу. Я начал уже прилично зарабатывать как художник, но в один момент все поменялось…
В 1987 году в нашем доме произошел потоп и горячая вода, хлынувшая с потолка, залила и мои работы, и многие уникальные полотна, хранившиеся на стенах нашего «домашнего музея». Картины, уцелевшие со времен революции, фамильные ценности, удалось восстановить, но все мои работы пропали. Я был настолько потрясён этим событием, что перестал заниматься живописью.
Но всё-таки я решил попробовать себя в скульптуре и дизайне. В 1991 году состоялась очень продуктивная поездка в США, где я изготовил 20 скульптурных портретов на заказ.
После, продолжая работать со скульптурой, стал заниматься дизайнерскими, оформительскими работами – ковка, витражи, камины и прочее. Я начинал работать вместе с Марком Фёдоровым. Стало появляться все больше частных заказов и частных проектов, появлялось все больше возможности для творчества. В то время потребности заказчиков ограничивались желанием сделать ярче и крупнее, чем у соседа. Сегодня все больше ценятся авторские работы, то, что и я ценю – индивидуальность, проработка деталей.
Я работаю практически с любым материалом – с металлом, стеклом, керамикой; занимаюсь ковкой, литьем, витражами. На сегодняшний день я принимаю заказы и выполняю их с коллективом художников.
Из крупных работ, которые мне довелось делать, был музей Бенуа в Петергофе, оформление здания Авторского телевидения (АТВ) на Полянке в Москве (1995 г.), оформление зданий АФК «Система» на Пречистенке и Спиридоновке, дома приемов АФК «Система» в Серебряном бору.
Одна из моих скульптур представлена во дворе посольства Люксембурга в Москве.
Также являюсь членом московского Союза художников по секции «скульптура» и членом Попечительского совета Государственной Третьяковской галереи.
Загрузка...
