Л.Аннинский признался, что всегда чувствовал себя естественно в центре общественной жизни, абсолютно вписываясь и состоянием, и поведением в "социальный контекст", но никогда не примерялся ни к каким "движениям" и "партиям". Не исключая и той единственной, через которую раньше "открывались все пути".
Родился 7 апреля 1934 года в Ростове-на-Дону. Родители: Александр Аннинский и Анна Александрова. Отец по происхождению казак из станицы Ново-Аннинской. Мать - из города Любеча. У родителей Л. Аннинского оказалась общая дорога: ликбез - наробраз. Получив высшее образование, оба попали на ниву просвещения. Отец из преподавателей вуза перешел в продюсеры "Мосфильма". В 1941 году пропал без вести на фронте. Мать так и осталась на всю жизнь преподавателем химии в техникуме.
В детстве Лева ходил в детский сад. Родители были на работе или в командировках, и большую часть времени он проводил в детском саду или во дворе. В юношеском возрасте на мироощущение, по его собственному признанию, влиял кто угодно: мифы Древней Греции, исторические романы, оставшиеся на отцовской полке (Стивенсон, Эберс, Антоновская и т.д.), потом - Горький, Толстой, Писарев, Белинский. Склонный от природы к логике и систематике, в выборе жизненных ориентиров он полагался больше на чутье и интуицию. Рано ознакомился с трудами философов, включая Канта и Гегеля, и пришел к предположению, что марксизм - это железная клетка, в которой безопасно и сквозь прутья которой "смотри куда хочешь". Потом клетка перестала существовать: он прочел Бердяева, Шестова, Розанова, Булгакова, Федорова, Федотова.
В комсомольском возрасте из озорства и любопытства стал заглядывать в церкви. Возникло непонятное, затопляющее душу ощущение счастья, причем в любой церкви: в православной, католической, протестантской. Однако эпидемии крещений не поддался и верующим не стал.
Окончил филологический факультет МГУ. Выбора профессии не было - был выбор специальности, каковою стала русская литература. Еще в 8-м классе, с первых сочинений, Лев решил заниматься ею и только ею. Причем в любом профессиональном качестве. Если бы он не стал литературным критиком, то стал бы учителем-словесником. Он был готов делать все что угодно: читать, работать в музее, библиотеке - лишь бы находиться в царстве русских текстов.
Как ни странно, первая его собственная публикация оказалась в жанре карикатуры. Рисунки были напечатаны в университетской многотиражке и в газете "Московский комсомолец". Первый текст, прошедший в печать, появился в той же университетской многотиражке осенью 1956 года. Это была рецензия на знаменитую публикацию того времени - роман Владимира Дудинцева "Не хлебом единым". Дальше последовала череда "редакционных коллективов" и изматывающая тяжба за каждое слово в каждой публикации. С тех пор у Л. Аннинского вышло порядка двух десятков книг и тысяч пять (!) статей. Однако наиболее значимым из всего написанного он считает тринадцатитомное "Родословие", составленное для дочерей и не предназначенное для печати.
По окончании университета он был распределен в аспирантуру. Выдержал конкурсные экзамены, но затем ему сказали, что положение изменилось и теперь в аспирантуру берут только с производства. Это происходило осенью 1956 года - после событий в Венгрии, где "контрреволюцию" начали литераторы. Поэтому в СССР было решено "оздоровить идеологию". Вместо того, чтобы писать диссертацию, Л. Аннинский стал делать подписи к фотографиям в журнале "Советский Союз", откуда через полгода был уволен за "профнепригодность". Пришлось, по его выражению, "пойти в литподенщики", что и определило весь дальнейший творческий путь будущего критика.
Попробовать, охватить, сопрячь и примирить. Понять каждого, сохранить внутреннее равновесие, придать "человеческое лицо" тому, что дала судьба; не поддаваться никакому яду, мороку, самообману, обрести тайную свободу - такие задачи ставил Л. Аннинский перед собой. Его озорством было напечататься параллельно в двух взаимоисключающих журналах того времени: в "Октябре" и "Новом мире". Это удалось только раз, но ругали его и там, и тут. Постепенно он понял, и даже привык к тому, что все неразрешимо, боль неутолима, счеты несводимы.
Л.Аннинский признался, что всегда чувствовал себя естественно в центре общественной жизни, абсолютно вписываясь и состоянием, и поведением в "социальный контекст", но никогда не примерялся ни к каким "движениям" и "партиям". Не исключая и той единственной, через которую раньше "открывались все пути". В детстве был счастливым пионером. С комсомолом были связаны лучшие впечатления молодости: студенческие колхозные бригады, агитпоездки, стенпечать, спорт. Но в партию вступать не захотел. И не вступил. Потом, в 1990 году, когда все вступившие врассыпную побежали вон из партии, он сам себе сказал "спасибо", что бежать не пришлось.
Перу Льва Анненского принадлежат книги: "Ядро ореха. Критические очерки" (1965), "Обрученный с идеей. ("Как закалялась сталь" Николая Островского)" (1971), "Василий Шукшин" (1976), "Тридцатые-семидесятые; литературно-критические статьи" (1977), "Охота на Льва (Лев Толстой и кинематограф)" (1980, 1998), "Лесковское ожерелье" (1982, 1986), "Контакты" (1982), "Михаил Луконин" (1982), "Солнце в ветвях (Очерки литовской фотографии)" (1984), "Николай Губенко" (1986), "Три еретика. Повести о Писемском, Мельникове-Печерском, Лескове" (1988), "Culture"s tapesty" ("Гобелен культуры") (1991), "Локти и крылья. Литература 80-х: надежды, реальность, парадоксы" (1989), "Билет в рай. Размышления у театральных подъездов" (1989), "Отлетающий занавес. Литературно-критические статьи о Грузии" (1990), "Шестидесятники и мы. Кинематограф, ставший и не ставший историей" (1991), "Серебро и чернь. Русское, советское, славянское, всемирное в поэзии Серебряного века" (1997), "Барды" (1999) и другие, а также циклы статей в периодической печати, программы на радио.
Литературный процесс в России - суть жизни Л.Аннинского, его биография. В свою очередь этот процесс неразрывно связан с трагической историей нашей страны. Лев Александрович - знаток литературы, признанный критик, изучает процесс во всем его многоликом единстве. Он считает, что великая русская литература возникла как коррелят Российской империи. "Сначала литература подводит под крепость державы душевный, "домашний" фундамент (Державин), потом наступает момент равновесия личностного и имперского начал (Пушкин, Толстой), потом личность начинает расшатывать государственную крепость и пророчит ей гибель (Достоевский, Блок). Советская литература - реакция на этот сюжет: сначала личность яростно стирается, растворяется в государстве, сливается с ним; возникает то, что называется литературой большого стиля. Момент равновесия опять-таки переходит в яростный бунт личности против подавления ее государством, и возникает литература трагического звучания (от Маяковского к Мандельштаму, от Шолохова к Платонову и к Гроссману). Будущее человечество станет попеременно вспоминать героическую и трагическую стороны этой истории в зависимости от того, что у человечества будет болеть".
Живет и работает в Москве.
Л.Аннинский признался, что всегда чувствовал себя естественно в центре общественной жизни, абсолютно вписываясь и состоянием, и поведением в "социальный контекст", но никогда не примерялся ни к каким "движениям" и "партиям". Не исключая и той единственной, через которую раньше "открывались все пути".
Родился 7 апреля 1934 года в Ростове-на-Дону. Родители: Александр Аннинский и Анна Александрова. Отец по происхождению казак из станицы Ново-Аннинской. Мать - из города Любеча. У родителей Л. Аннинского оказалась общая дорога: ликбез - наробраз. Получив высшее образование, оба попали на ниву просвещения. Отец из преподавателей вуза перешел в продюсеры "Мосфильма". В 1941 году пропал без вести на фронте. Мать так и осталась на всю жизнь преподавателем химии в техникуме.
В детстве Лева ходил в детский сад. Родители были на работе или в командировках, и большую часть времени он проводил в детском саду или во дворе. В юношеском возрасте на мироощущение, по его собственному признанию, влиял кто угодно: мифы Древней Греции, исторические романы, оставшиеся на отцовской полке (Стивенсон, Эберс, Антоновская и т.д.), потом - Горький, Толстой, Писарев, Белинский. Склонный от природы к логике и систематике, в выборе жизненных ориентиров он полагался больше на чутье и интуицию. Рано ознакомился с трудами философов, включая Канта и Гегеля, и пришел к предположению, что марксизм - это железная клетка, в которой безопасно и сквозь прутья которой "смотри куда хочешь". Потом клетка перестала существовать: он прочел Бердяева, Шестова, Розанова, Булгакова, Федорова, Федотова.
В комсомольском возрасте из озорства и любопытства стал заглядывать в церкви. Возникло непонятное, затопляющее душу ощущение счастья, причем в любой церкви: в православной, католической, протестантской. Однако эпидемии крещений не поддался и верующим не стал.
Окончил филологический факультет МГУ. Выбора профессии не было - был выбор специальности, каковою стала русская литература. Еще в 8-м классе, с первых сочинений, Лев решил заниматься ею и только ею. Причем в любом профессиональном качестве. Если бы он не стал литературным критиком, то стал бы учителем-словесником. Он был готов делать все что угодно: читать, работать в музее, библиотеке - лишь бы находиться в царстве русских текстов.
Как ни странно, первая его собственная публикация оказалась в жанре карикатуры. Рисунки были напечатаны в университетской многотиражке и в газете "Московский комсомолец". Первый текст, прошедший в печать, появился в той же университетской многотиражке осенью 1956 года. Это была рецензия на знаменитую публикацию того времени - роман Владимира Дудинцева "Не хлебом единым". Дальше последовала череда "редакционных коллективов" и изматывающая тяжба за каждое слово в каждой публикации. С тех пор у Л. Аннинского вышло порядка двух десятков книг и тысяч пять (!) статей. Однако наиболее значимым из всего написанного он считает тринадцатитомное "Родословие", составленное для дочерей и не предназначенное для печати.
По окончании университета он был распределен в аспирантуру. Выдержал конкурсные экзамены, но затем ему сказали, что положение изменилось и теперь в аспирантуру берут только с производства. Это происходило осенью 1956 года - после событий в Венгрии, где "контрреволюцию" начали литераторы. Поэтому в СССР было решено "оздоровить идеологию". Вместо того, чтобы писать диссертацию, Л. Аннинский стал делать подписи к фотографиям в журнале "Советский Союз", откуда через полгода был уволен за "профнепригодность". Пришлось, по его выражению, "пойти в литподенщики", что и определило весь дальнейший творческий путь будущего критика.
Попробовать, охватить, сопрячь и примирить. Понять каждого, сохранить внутреннее равновесие, придать "человеческое лицо" тому, что дала судьба; не поддаваться никакому яду, мороку, самообману, обрести тайную свободу - такие задачи ставил Л. Аннинский перед собой. Его озорством было напечататься параллельно в двух взаимоисключающих журналах того времени: в "Октябре" и "Новом мире". Это удалось только раз, но ругали его и там, и тут. Постепенно он понял, и даже привык к тому, что все неразрешимо, боль неутолима, счеты несводимы.
Л.Аннинский признался, что всегда чувствовал себя естественно в центре общественной жизни, абсолютно вписываясь и состоянием, и поведением в "социальный контекст", но никогда не примерялся ни к каким "движениям" и "партиям". Не исключая и той единственной, через которую раньше "открывались все пути". В детстве был счастливым пионером. С комсомолом были связаны лучшие впечатления молодости: студенческие колхозные бригады, агитпоездки, стенпечать, спорт. Но в партию вступать не захотел. И не вступил. Потом, в 1990 году, когда все вступившие врассыпную побежали вон из партии, он сам себе сказал "спасибо", что бежать не пришлось.
Перу Льва Анненского принадлежат книги: "Ядро ореха. Критические очерки" (1965), "Обрученный с идеей. ("Как закалялась сталь" Николая Островского)" (1971), "Василий Шукшин" (1976), "Тридцатые-семидесятые; литературно-критические статьи" (1977), "Охота на Льва (Лев Толстой и кинематограф)" (1980, 1998), "Лесковское ожерелье" (1982, 1986), "Контакты" (1982), "Михаил Луконин" (1982), "Солнце в ветвях (Очерки литовской фотографии)" (1984), "Николай Губенко" (1986), "Три еретика. Повести о Писемском, Мельникове-Печерском, Лескове" (1988), "Culture"s tapesty" ("Гобелен культуры") (1991), "Локти и крылья. Литература 80-х: надежды, реальность, парадоксы" (1989), "Билет в рай. Размышления у театральных подъездов" (1989), "Отлетающий занавес. Литературно-критические статьи о Грузии" (1990), "Шестидесятники и мы. Кинематограф, ставший и не ставший историей" (1991), "Серебро и чернь. Русское, советское, славянское, всемирное в поэзии Серебряного века" (1997), "Барды" (1999) и другие, а также циклы статей в периодической печати, программы на радио.
Литературный процесс в России - суть жизни Л.Аннинского, его биография. В свою очередь этот процесс неразрывно связан с трагической историей нашей страны. Лев Александрович - знаток литературы, признанный критик, изучает процесс во всем его многоликом единстве. Он считает, что великая русская литература возникла как коррелят Российской империи. "Сначала литература подводит под крепость державы душевный, "домашний" фундамент (Державин), потом наступает момент равновесия личностного и имперского начал (Пушкин, Толстой), потом личность начинает расшатывать государственную крепость и пророчит ей гибель (Достоевский, Блок). Советская литература - реакция на этот сюжет: сначала личность яростно стирается, растворяется в государстве, сливается с ним; возникает то, что называется литературой большого стиля. Момент равновесия опять-таки переходит в яростный бунт личности против подавления ее государством, и возникает литература трагического звучания (от Маяковского к Мандельштаму, от Шолохова к Платонову и к Гроссману). Будущее человечество станет попеременно вспоминать героическую и трагическую стороны этой истории в зависимости от того, что у человечества будет болеть".
Не ошибусь, если предположу, что нет в России сегодня человека, прочитавшего больше, чем Лев Аннинский. Литературный критик в жизни «ловко устроился», чего и нам желает – его профессия полностью совпадает с его увлечением.
Аннинский читает в день часов по шесть-семь. Бывает, больше. Читает очень вдумчиво, с карандашом в руках, делая пометы на полях книги. А,почитав, еще часика три-четыре пишет. Его домашней библиотеке завидуют коллеги-литераторы, именитые писатели.. «Из-за книг негде жить», – сетует Анннинский. Здесь он (впрочем, единственный раз) неточен, ибо Аннинский и книга живут друг для друга. Они друг в друге растворены. У них единая кровеносная и нервная системы.
– Лев Александрович, вы ищете книгу или книга вас ищет?
– Книга меня ищет. Это судьба. Меня Островский нашел, я его вообще читать не хотел. Я со школы был уверен, что это официозное чтиво. Потом книга «Как закалялась сталь» меня нашла. И когда она меня нашла, я стал искать, что ее породило. Я о Николае Островском прочел больше, чем он сам о себе знал. Я понял, что Николай Островский – это то же самое, что мой отец. Только литературно одареннее, чем мой отец.
Я прочел Андре Жида по-французски. Это было непросто, ибо Жид был запрещен, во-первых, а во-вторых, французского в моей школе не было. Но если очень надо, так и язык выучишь.
А вообще я читаю и слушаю, что во мне происходит. Когда-то Бежин обо мне писал, как о критике, что я пускаю себя как простодушного читателя, как собачку на веревочке, следом иду как хозяин этой собачки и слушаю, что происходит с собачкой. То есть внутри меня живет простодушнейший читатель. Простодушнейший.
Это двойное самонаблюдение у меня в природе. Читаю текст и соображаю: мне скучно. Ага! То ли текст не тот, то ли я не дорос. Начинается анализ ситуации: почему данный текст мне в данной ситуации скучен? Или безумно интересен? Анализирую: что захватывает? Иногда сюжет. Иногда сюжет дико раздражает. Если я понимаю, что меня сюжетом развлекают, я его бросаю немедленно. Когда я понимаю, что меняется мое простодушное «Я» – это самый замечательный случай. Плохо написанный текст может быть таким же выразительным, как и хорошо написанный текст. Тот же Николай Островский в своем плохо написанном тексте выразил больше, чем многие блестящие литераторы, писавшие параллельно с ним хорошие тексты. Потому что Николай Островский открыл новую реальность.
Достоевского когда-то упрекали, что «Преступление и наказание» – это желтый полицейский роман с плохо написанным текстом. Оказалось, что Тургенев, который писал фразы лучше, чем Достоевский и Толстой, не открыл того, что открыли они.
– Вечный вопрос, Лев Александрович, личность писателя и его творчество. Как они соотносятся?
– Возьмем, к примеру, Евтушенко, которого я не так давно всего перечитал. Вы берете его текст и видите дикое количество стихов, которые склепаны наскоро, чтобы поучаствовать в каком-то политическом спектакле. Очень много рационально рассчитанного. И очень много иррационально просчитанного – он все-таки опытный человек. Это такой ворох хорошего и плохого, это такая смесь притворства, искренности, кокетства… Я начинаю из стихов (и плохих и хороших) строить модель. Соображать, что за судьба их породила.
Я отлично знаю, что это был за мальчик со станции Зима. И что это был потом за коммивояжер молодой злости. И что это потом стал за мэтр либеральный. И что это сейчас за полуэмигрант и непонятно что. Я это уже знаю, а если бы я этого и не знал, я бы из стихов это понял.
Я понимаю, что эта личность, этот мальчик со станции Зима – порождение невероятных смесей: немецкая, прошедшая через Латвию, кровь, – с одной стороны, украинская – с другой. Потом в Сибири все перемешалось – два деда в ссылке. Все настолько точно моделирует историю советского периода, что возникает это существо – мальчик со станции Зима. Молодое, ломкое, быстрое. И идет этот мальчик и поет: «Граждане, послушайте меня…»
В 1949 году Евтушенко напечатал свои первые стихи. Представьте. Все ощетинены ненавистью, только что была война, ищут классовых врагов. Всякая попытка говорить с людьми по-доброму – это вызов. Нарушение табу. Разоружение перед противником. Заискивание перед классовым врагом. Ощетинились пулеметы с обеих сторон, вот-вот продолжится мировая война, а тут идет этот юродивый, этот мальчик с шарманочкой: «Граждане, послушайте меня…» И всех любит, и со всеми заговаривает.
То он про Сталина пишет, то про советский спорт, то про свадьбы в дни военные… «Мне страшно, мне не пляшется, но не плясать нельзя…»
Невольник. И это тот же самый юродивый,который боится каждую минуту если не выстрела, то оплеухи. И этих оплеух Евтушенко дождался… Эти стихи для меня – строительный материал его судьбы, и уже не судьбы индивида. Это душа. Любвиобильная, добрая, сотканная в противовес всему.
Отпрыск своего времени, который всех любит не целесообразно. И Евтушенко начали шпынять. А в результате все остались в дураках, а он – в умных. И он стал эту роль играть. И в стихах это все видно. Мне знакомство с ним просто мешало. Масса ненужного сора мешала мне видеть ту историю, которую я в нем чувствовал.
Я каждого поэта так читал.
Так же читал Рождественского. Так же – Владимира Соколова, великого русского поэта.
– Лев Александрович, что надо прочесть за жизнь нормальному человеку, чтобы чувствовать себя таковым?
– Надо вовремя прочесть Евангелие. Во-вре-мя! Я очень поздно прочел. Сначала я прочел много о Евангелии, когда читал русских философов. Надо было бы прочесть Евангелие еще в детстве. Я понял, что это великое произведение человеческого духа.
За тысячелетиями отобранными текстами стоит читательский миф. Вы читаете и думаете: Боже, сколько там всего намешано. Но, если вы уже подготовлены, вы вычлените для себя близкое вам. Это святой, сакральный текст. Эти тексты носят сакральный смысл, потому что они намолены. Когда вы их читаете, на вас глядят века. И в Коране намоленные тексты. И я, христианин, хорошо понимаю мусульман, которые боятся потерять эту культуру. Великие религии должны мирно сосуществовать. Дай Бог, чтобы не было соперничества. Иначе – гроб. Конец. Вот такого рода тексты должны быть прочитаны вовремя, а если не вовремя, так все равно должны быть прочитаны.
– Можно всю жизнь прожить и не почувствовать потребности прочитать Евангелие или Коран…
– Можно прожить и ни одной буквы не прочесть. Но мы же говорим о тех, в ком есть какая-то смутная жажда. Смутная жажда справедливости, смутная жажда предчувствия того, что за этими видимыми вещами существует то, что мы понять не можем. Вы идете по улице и видите, что проложили асфальт. Его намостили в прошлом году. А до этого что было? Была колея. А до этого что? Кто-то по степи проскакал. А до этого что? А почему этот всадник прискакал в эту степь? И вы начнете углубляться и увидите, что там бесконечность, бездна… И зададитесь вопросом: откуда это все? Рано или поздно человек все равно придет к этому тексту. Или ему помогут к нему прийти.
– Потом надо читать свою национальную классику. Если я чувствую, что я человек русской культуры, я обязан читать свою национальную классику. Надо знать всю эту красную цепочку, эту ниточку, по ней надо пройти: Пушкин-Лермонтов-Тютчев-Некрасов-Фет-Маяковский-Пастернак-Ахматова-Цветаева-Владимир Соколов… Можно брать плотнее – «Слово о полку Игореве». Свой национальный код надо знать. Надо знать, как погибла Анна Каренина. И знать, почему она погибла. Великого писателя можно познавать так же бесконечно, как и Евангелие.
– А из современников кто вам ближе?
– У меня сейчас проблема. Мне стало скучно читать художественную литературу. Во-первых, потому что то, что мы называем новейшей постмодернистской литературой, построено на рабской зависимости от того, что постмодернизм ненавидит. А ненавидит он соцреализм, ненавидит классику. Постмодернисты рабски зависимы от этой ненависти, они все это разрушают. Я понимаю, как они это делают. Понимаю, почему – от отчаяния. Это мои дети. Я их люблю, жалею. Но я не могу это бесконечно читать.
Сейчас в поэзии много талантливых людей, которые пишут пустоту реальности: отсутствие божества, ярость, отчаяние, злость… Провинциалы злятся на Москву. Патриоты – на антипатриотов…
Из современных поэтов я назвал бы Владимира Соколова, Юрия Кузнецова, Олега Чухонцева. Того же Евтушенко. При том, что каждый второй его стих хочется отрясти.
– А из прозаиков?
– Ближе всего мне Георгий Владимов, хотя я с ним спорю. Нельзя Россией жертвовать ни ради чего. Владимов ею пожертвовал ради того, что считает святым. То, что он считает святым, все равно без России не осуществилось бы, а он думал, что осуществится. Маканин очень интересен. Потрясающих открытий сейчас для меня нет, потому что я не включен в то обновление, которое мне предлагают.
– Мы ждали, что перестройка откроет шлюзы и хлынет все талантливое, ранее запрещенное…
– Хлынуло, но не оказало такого воздействия, которого ждали. Все, что хлынуло, я давно прочел в самиздате: Платонова, Булгакова, Пастернака, Бердяева… Они у меня в пальцах, я их ночами перепечатывал… Ничто так не усваивается, как текст, перепечатанный ночью.
Когда все хлынуло тиражом в тысячи экзмпляров, это было приятно, но не было свежести ощущения. Свеж был Рыбаков в какой-то момент, и я могу понять, почему: он выявил технологию сыска. Хорошо описана психология Сталина, в этом есть элемент шекспировского начала…
Но это уже ничего не перевернуло. Я думал: вот хлынут тексты – развяжутся языки – начнется саморегуляция. Поскольку я коммунистического воспитания человек, я идеализирую человека. Я думаю, что человек вообще-то больше ангел, чем бес. А если он бес, то он это понимает, искореняет из себя беса. У меня отец за это погиб.
Справиться с природой человека невозможно. Можно только смягчить.
Оказалось, от демократии тоже одеколоном не пахнет. Ничего в природе человека не изменилось, просто повернулось другими сторонами. Зверь в человеке мелкий стал, войны стали мелкими, подлость мелкая… Донос никто не пишет, а если и пишет, то его никто не читает.
– Лев Александрович, чего никогда не читаете?
– Я не читаю детективов, не читаю развлекаловку. Редко смотрю телевизор. Если я только улавливаю, что меня начинают весело развлекать, я его выключаю. Мне и без них весело. Мне некогда развлекаться. Я не читаю Маринину, не смотрю сериалов.
Научную фантастику тоже не читаю. Идейка там, смотришь, есть, но обращено это все такой массой… Я даже Стругацких не все читал, а их вообще-то надо знать. Это большая литература. Но сам этот жанр угадки… Тот же Ефремов… Это не мое.
– На каком месте, на ваш взгляд, сейчас русская литература в общем, в мировом литературном процессе?
– На загадочном. Серьезная литература и та традиция, с которой она связана, потеряла почву. Читатель отхлынул. Читатель занят другим. На место этой литературы двинулось массовое чтиво. Это тоже как бы надо, потому что человек должен научиться ориентироваться в этой новой культуре. Человек прочитает Маринину хотя бы для того, чтобы знать, как его будут через два дня убивать. Она добросовестно все это излагает. Но то, в чем я вырос, уходит из-под ног.
– Западная литература нас опережает?
– Нет. Там тоже мало читают. Там смотрят телевизор, там важен имидж. Если там что-то пишут серьезное, то это изучают в университетах, это для яйцеголовых, для узкого круга людей. Они и нашу литературу изучают так же. Берут Пригова, Жданова, Парщикова… И изучают это, как чисто головное умозрение.
– А если взять лучшее в американской литературе, лучшее в английской, лучшее в немецкой и лучшее в русской, то на каком мы месте?
– В XIX веке были на первом. Если вы назовете высшие точки истории мирового искусства, то это будут Античность, Возрождение и русская литература XIX века. Бог даст, вернемся и мы на круги своя.
Беседу вел Сергей Рыков
Литературный критик; родился 7 апреля 1934 г.; окончил филологический факультет МГУ им. М. В. Ломоносова в 1956 г., кандидат философских наук; область профессиональных интересов: проблемы советской литературы, литературный процесс в России,… … Большая биографическая энциклопедия
- (р. 1934) российский критик, эссеист, литературовед. Рассматривает произведения литературы, кино, театра, фотографии и т. д. как выражение духовного состояния общества. Книги посвящены советской многонациональной литературе (Ядро ореха, 1965,… … Большой Энциклопедический словарь
- (р. 1934), критик. В многочисленных, нередко полемических и отмеченных парадоксальностью статьях, посвящённых русской и национальным литературам советского периода (книги «Ядро ореха», 1965; «Обручённый с идеей», 1971, об Н. А. Островском;… … Энциклопедический словарь
АННИНСКИЙ Лев Александрович - Аннинский Лев Александрович, настоящая фамилия Иванов Аннинский (р. 7.4.1934), советский кинокритик. В 1956 окончил МГУ. Печатается по вопросам кино с 1955. Автор многих работ по актуальным проблемам литературы и современного… … Кино: Энциклопедический словарь
- (наст. фам. Иванов Аннинский; р.1934) – рус. критик. Начал печататься с 1956. Автор кн. «Ядро ореха. Критич. очерки»,1965, «Как закалялась сталь» Николая Островского», 1971, статей о рус. сов. лит ре и сов. и зарубеж. кино … Энциклопедический словарь псевдонимов
Аннинский, Лев Александрович Лев Аннинский Имя при рождении: Лев Александрович Аннинский Дата рождения: 7 апреля 1934(1934 04 07) (76 лет) Место рождения: Ростов на Дону Гражданство … Википедия
Лев Александрович (род. 1934), критик, эссеист, литературовед. Разнообразные по жанру статьи (в периодике с 1956) и книги посвящены советской многонациональной литературе (Ядро ореха, 1965; Обручённый с идеей, 1971 об Н.А. Островском; Локти и… … Русская история
Аннинский Л. А. - ÁННИНСКИЙ Лев Александрович (р. 1934), критик, эссеист, литературовед. Разнообразные по жанру статьи (в периодике с 1956) и книги посвящены сов. многонац. лит ре (Ядро ореха, 1965; Обручённый с идеей, 1971 об Н. А. Островском;… … Биографический словарь
Николай Александрович Эстис р. 8 августа 1937, Москва российский и германский художник. В 1958 году окончил Московское художественно графическое училище. В выставках участвует с 1960 года, первая персональная выставка в 1966 году (Москва).… … Википедия
Книги
- Откровение и сокровение , Аннинский Лев Александрович. Творчество известного литературоведа Льва Александровича Аннинского, наверное, нельзя в полной мере назвать просто литературной критикой. Классики отечественнойсловесности будто сходят со…
- Красный век. Эпоха и ее поэты. В 2 книгах. Книга 1. Серебро и чернь. Медные трубы , Аннинский Лев Александрович. Двухтомник известного критика и литературоведа Льва Аннинского содержит около пятидесяти творческих биографий российских поэтов ХХ века. Его, разумеется, можно использовать как пособие по…
Критик, писатель, публицист, неоднократный обладатель Национальной телевизионной премии «ТЭФИ»
Родился 7 апреля 1934 года в Ростове-на-Дону. Отец – Аннинский Александр Иванович. Мать – Александрова Анна Соломоновна. Супруга – Иванова-Аннинская Александра Николаевна, филолог. Дочери: Мария, переводчик и преподаватель; Екатерина, медик, маркетер, литератор; Анастасия, дизайнер. Внуки: Александра, выпускница университета; Анна, студентка английского колледжа в Италии; Денис.
Александр Иванович, сын донского казака из станицы Ново-Аннинской, и Анна Соломоновна, дочь еврея-торговца из города Любеч, познакомились на курсах ликбеза. Затем, получив высшее образование, они попали на ниву просвещения. Отец сначала преподавал в вузе, а потом работал продюсером на «Мосфильме». В 1941 году он пропал без вести на фронте. Мать всю жизнь преподавала химию в техникуме.
Родители строили социализм, целыми днями находясь на работе или в командировках, а сын большую часть времени проводил в детском саду или во дворе. В юношеском возрасте на него влиял кто угодно: мифы Древней Греции, исторические романы, оставшиеся на отцовской полке (Стивенсон, Эберс, Антоновская и т.д.), потом – Горький, Толстой, Писарев, Белинский. Склонный от природы к логике и систематике, в выборе жизненных ориентиров Лев решил полагаться больше на интуицию. Когда познакомился с трудами философов, включая Канта и Гегеля, пришел к мысли, что марксизм – это железная клетка, в которой безопасно и сквозь прутья которой «смотри куда хочешь». Потом клетка перестала существовать: прочел Бердяева, Шестова, Розанова, Булгакова, Федорова, Федотова…
В комсомольском возрасте из озорства и любопытства он стал заглядывать в церкви. Возникало непривычное, охватывающее душу ощущение счастья, причем в любой церкви: в православной, католической, протестантской. Однако эпидемии крещений не поддался и верующим не стал. Равно, как и обрезанным.
Окончил филологический факультет МГУ. Выбора профессии не было – был выбор специальности, каковою стала русская литература. Еще в 8-м классе понял, что будет заниматься ею и только ею. Причем в любом профессиональном качестве. Если бы не стал литературным критиком, стал бы учителем-словесником. Готов был делать все что угодно: читать, работать в музее, библиотеке – лишь бы находиться в царстве русской литературы.
Литературное имя Льва Аннинского – результат того, что его отец (настоящая фамилия Иванов), мечтая стать актером, прибавил себе псевдоним по названию станицы Ново-Аннинской, так что сын получил двойную фамилию. Подписывать же сочинения решил одной, оставив обе в ведение бухгалтеров.
Как ни странно, первая собственная публикация оказалась в жанре карикатуры. Рисунки появились в университетской многотиражке и в газете «Московский комсомолец». Первый текст прошел в печать в университетской многотиражке осенью 1956 года. Это была рецензия на знаменитую публикацию того времени – роман Владимира Дудинцева «Не хлебом единым». Дальше последовала череда «редакционных коллективов» и изматывающая тяжба за каждое слово в каждой публикации. С тех пор у Л. Аннинского вышло порядка 30 книг и 5000 (!) статей. Однако наиболее значимым из всего написанного он считает многотомное «Родословие», составленное для дочерей и не предназначенное для печати.
Впрочем, отцовская часть – «Жизнь Иванова» – была в конце концов издана в «Вагриусе» в 2005 году. Критики назвали книгу документальным романом.
Но возвращаемся к началу трудовой биографии. По окончании университета Лев был распределен в аспирантуру. Выдержал конкурсные экзамены, но затем положение изменилось, и в аспирантуру решили брать только с производства. Дело происходило осенью 1956 года – после событий в Венгрии, где «контрреволюцию» начали литераторы. Поэтому в СССР было решено «оздоровить идеологию». Так что вместо того, чтобы писать диссертацию о «Жизни Клима Самгина», Л. Аннинский стал делать подписи к фотографиям в журнале «Советский Союз», откуда через полгода был уволен за «профнепригодность». Пришлось, по его выражению, «пойти в литподенщики», что и определило дальнейший творческий путь будущего критика.
Попробовать, охватить, сопрячь, примирить. Понять каждого, сохранить внутреннее равновесие, придать «человеческое лицо» тому, что дала судьба; не поддаваться никакому яду, мороку, самообману, обрести тайную свободу – такие задачи ставил перед собой молодой критик. Озорством было напечататься параллельно в двух взаимоисключающих журналах того времени: в «Октябре» и «Новом мире». Это удалось только раз (в 1962 г.), но ругали озорника и там, и тут. Постепенно понял и даже привык к тому, что все неразрешимо, боль неутолима, счеты несводимы.
Ходил в литературе как кошка, сам по себе. Чувствовал себя естественно в центре общественной жизни, абсолютно вписываясь и состоянием, и поведением в «социальный контекст», но никогда не примерялся ни к каким «движениям» и «партиям». Не исключая и той единственной, через которую раньше «открывались все пути». В детстве был счастливым пионером. С комсомолом были связаны лучшие впечатления молодости: студенческие колхозные бригады, агитпоездки, стенгазеты, спорт. Но в партию вступать не захотел. И не вступил. Потом, в 1990 году, когда все вступившие врассыпную побежали вон из партии, сам себе сказал «спасибо», что бежать не пришлось.
Перу Льва Аннинского принадлежат книги: «Ядро ореха: Критические очерки» (1965), «Обрученный с идеей: «Как закалялась сталь» Николая Островского» (1971), «Василий Шукшин» (1976), «Тридцатые–семидесятые: Литературно-критические статьи» (1977), «Охота на Льва: Лев Толстой и кинематограф» (1980, 1998), «Лесковское ожерелье» (1982, 1986), «Контакты» (1982), «Михаил Луконин» (1982), «Солнце в ветвях: Очерки литовской фотографии» (1984), «Николай Губенко» (1986), «Три еретика: Повести о Писемском, Мельникове-Печерском, Лескове» (1988), «Culture’s tapesty»: «Гобелен культуры» (1991), «Локти и крылья: Литература 80-х: надежды, реальность, парадоксы» (1989), «Билет в рай: Размышления у театральных подъездов» (1989), «Отлетающий занавес: Литературно-критические статьи о Грузии» (1990), «Шестидесятники и мы: Кинематограф, ставший и не ставший историей» (1991), «Серебро и чернь: Русское, советское, славянское, всемирное в поэзии Серебряного века» (1997), «Барды» (1999, 2005), «Крепости и плацдармы Георгия Владимова» (2001), «Удары шпагой» (2003), «Архипелаг гуляк: Заметки нетеатрала» (2005), «Русские плюс…» (2001, 2003), «Какая Россия мне нужна» (2004), «Русский человек на любовном свидании» (2004), «Красный век» (2005), «Век мой, зверь мой» (2005) и другие, а также циклы статей в периодической печати, программы на ТВ и радио. Лев Аннинский – автор телепрограмм «Входящая натура» (1992–1994), «Сын и пасынок (Симонов и Гроссман)» (Национальная телевизионная премия «ТЭФИ», 1994), «Серебро и чернь», «Медные трубы» (Национальная телевизионная премия «ТЭФИ», 2005).
Литературный процесс в России – суть жизни Л. Аннинского. Этот процесс неразрывно связан с трагической историей нашей страны. Лев Александрович – знаток литературы, признанный критик и изучает процесс во всем его многоликом и противоречивом единстве.
Живет и работает в Москве.
Загрузка...
