Леонид юзефович - самодержец пустыни. Барон Унгерн фон Штернберг — один из лидеров Белого движения

Текущая страница: 1 (всего у книги 39 страниц) [доступный отрывок для чтения: 26 страниц]

Леонид Абрамович Юзефович

Самодержец пустыни. Барон Р. Ф. Унгерн-Штернберг и мир, в котором он жил

Это новый, переработанный и расширенный вариант книги, изданной в 1993 году, а законченной еще тремя годами раньше. Я исправил имевшиеся в первом издании ошибки, но наверняка допустил другие, потому что не ошибаются лишь те, кто повторяет общеизвестное. Здесь много новых фактов, значительная часть которых почерпнута мной из материалов, опубликованных C.Л. Кузьминым («Барон Унгерн в документах и мемуарах»; «Легендарный барон: неизвестные страницы Гражданской войны»; оба издания – М., КМК, 2004), но гораздо больше наблюдений, толкований и аналогий. Шире, чем прежде, я использовал слухи, легенды, устные рассказы и письма людей, чьи предки или родственники оказались втянутыми в монгольскую эпопею барона, и хотя их достоверность часто сомнительна, дух времени они выражают не менее ярко, чем документы. Тут я следовал за Геродотом, говорившим, что его долг – передавать все, о чем рассказывают, но верить всему он не обязан. Я пытался пристальнее взглянуть на самого Унгерна, но еще внимательнее – на мир, в котором он жил, и на людей, так или иначе с ним связанных. В этом, наверное, главное отличие нового издания от предыдущего.

За семнадцать лет, прошедших после выхода моей книги, и отчасти, может быть, благодаря ей «кровавый барон» сделался популярной фигурой. Как всякий персонаж массовой культуры, он приобрел лоск, но сильно потерял в объеме. Так проще иметь с ним дело. Ныне это кумир левых и правых радикалов, герой бульварных романов, комиксов, компьютерных игр и диковатых политических сект, объявляющих его своим предтечей. Когда-то я смотрел на него как на побежденного в неравном бою, теперь он взирает на нас с высоты своей посмертной победы и славы.

Как и раньше, я старался быть объективным, но объективность всегда ограничена личностью наблюдателя. Делать вид, будто я остался прежним, нелепо, за последние два десятилетия все мы стали другими людьми. Я не хочу сказать, что вместе с нами изменилось и прошлое, хотя это совсем не так глупо, как может показаться, но чем дальше оно отодвигается от нас, тем больше может сказать о настоящем – не потому, что похоже на него, а потому, что в нем яснее проступает вечное.

...

Полки стояли как изваянные, молчаливые и такие тяжелые, что земля медленно уходила под ними вниз. Но не было знамен с полками… Над равниной всходило второе солнце. Оно шло невысоко. Ослепленные полки закрыли глаза, узнав в этом солнце все свои знамена.

Всеволод Вишневский. 1930 г.

Наполеона у нас не предвидится. Да и где же наша Корсика? Грузия? Армения? Монголия?

Максимилиан Волошин. 1918 г.

В каждом поколении есть души счастливые или проклятые, которые рождены неприкаянными, лишь наполовину принадлежащими семье, месту, нации, расе.

Салман Рушди. 1999 г.

Смысла железные двери величиной в пядь

Открываются ключами примеров величиной в локоть.

Гунтан-Банби-Донмо. XVII в.

Летом 1971 года, ровно через полвека после того, как остзейский барон, русский генерал, монгольский князь и муж китайской принцессы Роман Федорович Унгерн-Штернберг был взят в плен и расстрелян, я услышал о том, что он, оказывается, до сих пор жив. Мне рассказал об этом пастух Больжи из бурятского улуса Эрхирик неподалеку от Улан-Удэ. Там наша мотострелковая рота с приданным ей взводом “пятьдесятчетверок” проводила выездные тактические занятия. Мы отрабатывали приемы танкового десанта. Двумя годами раньше, во время боев на Даманском, китайцы из ручных гранатометов поджигали двигавшиеся на них танки, и теперь в порядке эксперимента на нас обкатывали новую тактику, не отраженную в полевом уставе. Мы должны были идти в атаку не вслед за танками, как обычно, не под защитой их брони, а впереди, беззащитные, чтобы расчищать им путь, автоматным огнем уничтожая китайских гранатометчиков. Я в ту пору носил лейтенантские погоны, так что о разумности самой идеи судить не мне. К счастью, ни нам, ни кому-то другому не пришлось на деле проверить ее эффективность. Китайскому театру военных действий не суждено было открыться, но мы тогда этого еще не знали.

В улусе имелась небольшая откормочная ферма. Больжи состоял при ней пастухом и каждое утро выгонял телят к речке, вблизи которой мы занимались. Маленький, как и его монгольская лошадка, издали он напоминал ребенка верхом на пони, хотя ему было, думаю, никак не меньше пятидесяти, из-под черной шляпы с узкими полями виднелся густой жесткий бобрик седины на затылке. Волосы казались ослепительно белыми по сравнению с коричневой морщинистой шеей. Шляпу и брезентовый плащ Больжи не снимал даже днем, в самую жару.

Иногда, пока телята паслись у реки, он оставлял их и выходил к дороге полюбоваться нашими маневрами. Однажды я принес ему котелок с супом. Угощение было охотно принято. В котелке над перловой жижей с ломтиками картофеля возвышалась баранья кость в красноватых разводах казенного жира. Первым делом Больжи объел с нее мясо и лишь потом взялся за ложку, попутно объяснив мне, почему военный человек должен есть суп именно в такой последовательности: “Вдруг бой? Бах-бах! Все бросай, вперед! А ты самое главное не съел”. По тону чувствовалось, что это правило выведено из его личного опыта, а не взято в сокровищнице народной мудрости, откуда он потом щедро черпал другие свои советы.

В следующие дни, если Больжи не показывался у дороги во время обеденного перерыва, я отправлялся к нему сам. Обычно он сидел на берегу, но не лицом к реке, как сел бы любой европеец, а спиной. При этом в глазах его заметно было выражение, с каким мы смотрим на текучую воду или языки огня в костре, словно степь с дрожащими над ней струями раскаленного воздуха казалась ему наполненной тем же таинственным вечным движением, волнующим и одновременно убаюкивающим. Под рукой у него всегда были две вещи – термос с чаем и выпущенный местным издательством роман В. Яна “Чингисхан” в переводе на бурятский язык.

Я не помню, о чем мы говорили, когда Больжи вдруг сказал, что хочет подарить мне сберегающий от пуль амулет-гау, который в настоящем бою нужно будет положить в нагрудный карман гимнастерки или повесить на шею. Впрочем, я так его и не получил. Обещание не стоило принимать всерьез; оно было не более чем способом выразить мне дружеские чувства, что не накладывало на говорившего никаких обязательств. Однако назвать это заведомой ложью я бы не рискнул. Для Больжи намерение важно было само по себе, задуманное доброе дело не обращалось от неисполнения в свою противоположность и не ложилось грехом на душу. Просто в тот момент ему захотелось сказать мне что-нибудь приятное, а он не придумал ничего лучшего, как посулить этот амулет.

Подчеркивая не столько ценность подарка, сколько значение минуты, он сообщил мне, что такой же гау носил на себе барон Унгерн, поэтому его не могли убить. Я удивился: как же не могли, если расстреляли? В ответ сказано было как о чем-то само собой разумеющемся и всем давно известном: нет, он жив, живет в Америке. Затем с несколько меньшей степенью уверенности Больжи добавил, что Унгерн – родной брат Мао Цзэдуна, “вот почему Америка решила дружить с Китаем”.

Имелись в виду планы Вашингтона, до сих пор считавшего Тайвань единственным китайским государством, признать КНР и установить с ней дипломатические отношения. Это можно было истолковать как капитуляцию Белого дома перед реалиями эпохи, но с нашей стороны законного злорадства не наблюдалось. Газеты скупо и без каких-либо комментариев, что тогда случалось нечасто, писали о предполагаемых поставках в Китай американской военной техники. Популярный анекдот о том, как в китайском генеральном штабе обсуждают план наступления на северного соседа (“Сначала пустим миллион, потом еще миллион, потом танки”. – “Как? Все сразу?” – “Нет, сперва один, после – другой”.), грозил утратить свою актуальность. Впрочем, и без того все опасались фанатизма китайских солдат. Говорили, что ни на Даманском, ни под Семипалатинском они не сдавались в плен. Об этом рассказывали со смесью уважения и собственного превосходства – как о чем-то таком, чем мы тоже могли бы обладать и обладали когда-то, но отбросили во имя новых, высших ценностей. Очень похоже Больжи рассуждал о шамане из соседнего улуса. За ним безусловно признавались определенные способности, не доступные ламам из Иволгинского дацана, в то же время сам факт их существования не возвышал этого человека, напротив – отодвигал его далеко вниз по социальной лестнице.

Говорили, что китайцы стреляют из АКМ с точностью снайперской винтовки, что они необычайно выносливы, что на дневном рационе, состоящем из горсточки риса, пехотинцы преодолевают в сутки чуть ли не по сотне километров. По слухам, территория к северу от Пекина изрезана бесчисленными линиями траншей, причем подземные бункеры так велики, что вмещают целые батальоны, и так тщательно замаскированы, что мы будем оставлять их у себя за спиной и постоянно драться в окружении. Успокаивали только рассказы о нашем секретном оружии для борьбы с миллионными фанатичными толпами, о превращенных в неприступные крепости пограничных сопках, где под слоем дерна и зарослями багульника скрыты в бетонных отсеках смертоносные установки с ласковыми, как у тайфунов, именами (“Василек”). Впрочем, толком никто ничего не знал. На последних полосах газет Мао Цзэдун фигурировал как персонаж одного бесконечного анекдота, между тем в Забайкалье перебрасывались мотострелковые и танковые дивизии из упраздненного Одесского военного округа.

Из китайских торговцев, содержателей номеров, искателей женьшеня и огородников, которые наводнили Сибирь в начале XX столетия, из сотен тысяч голодных землекопов послевоенных лет нигде не осталось ни души. Они исчезли как-то вдруг, все разом; уехали, побросав своих русских жен, повинуясь не доступному нашим ушам, как ультразвук, далекому и властному зову. Казалось, шпионить было некому, тем не менее мы почему-то были убеждены, что в Пекине знают о нас все. Некоторые считали шпионами бурят и монголов или подозревали в них переодетых китайцев. Когда я прибыл в часть по направлению из штаба округа, дежурный офицер сказал мне: “Ну, брат, повезло тебе. У нас такой полк, такой полк! Сам Мао Цзэдун всех наших офицеров знает поименно”. Самое смешное, что я этому поверил.

Поверить, что Унгерн и Мао Цзэдун – родные братья, при всей моей тогдашней наивности я не мог, но волновала сама возможность связать их друг с другом, а следовательно, и с самим собой, пребывающим в том же географическом пространстве. Лишь позднее я понял, что Больжи вспомнил про Унгерна не случайно. В то время должны были ожить старые легенды о нем и появиться новые. В монгольских и забайкальских степях никогда не забывали его имени, и что бы ни говорилось тогда и потом о причинах нашего конфликта с Китаем, в иррациональной атмосфере этого противостояния безумный барон просто не мог не воскреснуть.

К тому же для него это было не впервые. В Монголии он стал героем не казенного, а настоящего мифа, существом почти сверхъестественным, способным совершать невозможное, умирать и возрождаться. Да и к северу от эфемерной государственной границы между СССР и МНР невероятные истории о его чудесном спасении рассказывали задолго до моей встречи с Больжи. Наступал подходящий момент, и он вставал из своей безвестной могилы в Новосибирске, давно затерянной под фундаментами городских новостроек.

Унгерн – фигура локальная, если судить по арене и результатам его деятельности, порождение конкретного времени и места. Однако если оценивать его по идеям, имевшим мало общего с идеологией Белого движения; если учитывать, что его планы простирались до переустройства всего существующего миропорядка, а средства соответствовали целям, это явление совсем иного масштаба.

Одним из первых в XX столетии он прошел тот древний путь, на котором странствующий рыцарь неизбежно становится бродячим убийцей, мечтатель – палачом, мистик – доктринером. На этом пути человек, стремящийся вернуть на землю золотой век, возвращает даже не медный, а каменный.

Впрочем, ни в эту, ни в любую другую схему Унгерн целиком не укладывается. В нем можно увидеть фанатичного борца с большевизмом, евразийца в седле, бунтаря эпохи модерна, провозвестника грядущих глобальных столкновений Востока и Запада, предтечу фашизма, создателя одной из кровавых утопий XX века, кондотьера-философа или самоучку, опьяненного грубыми вытяжками великих идей, рыцаря традиции или одного из тех мелких тиранов, что вырастают на развалинах великих империй, но под каким бы углом ни смотреть, остается нечто ускользающее от самого пристального взгляда. Фигура Унгерна до сих пор окружена мифами и кажется загадочной, но его тайна скрыта не столько в нем, сколько в нас самих, мечущихся между желанием восхищаться героем и чувством вины перед его жертвами; между надеждой на то, что добро приходит в мир путями зла, и нашим опытом, говорящим о тщетности этой надежды; между утраченной верой в человека и преклонением перед величием его дел; наконец, между неприятием нового мирового порядка и пугающим ощущением близости архаических стихий, в любой момент готовых прорвать тонкий слой современной цивилизации. Есть известный соблазн в балансе на грани восторга, страха и отвращения; отсюда, может быть, наш острый и болезненный интерес к этому человеку.

“Стрела в колчане божьем”

1

В 1893 году крещеный бурят и практикующий тибетский врач Петр Бадмаев подал своему крестному отцу Александру III докладную записку под выразительным названием: “О присоединении к России Монголии, Тибета и Китая”. Он предсказывал, что маньчжурская династия скоро будет свергнута, дни ее сочтены, и советовал уже сейчас начать планомерную работу по утверждению в Срединной Империи русского влияния, не то неизбежной после падения Цинов анархией воспользуются западные державы. Бадмаев предлагал тайно вооружить монголов, подкупить и привлечь на свою сторону ламство, занять ряд стратегических пунктов типа Ланьчжоу, наконец организовать депутацию из Пекина, которая попросит русского государя принять Китай заодно с Тибетом и Монголией в свое подданство. “Европейцам пока еще не известно, что для китайцев безразлично, кто бы ими ни управлял, и что они совершенно равнодушны, к какой бы национальности ни принадлежала династия, которой они покоряются без особенного сопротивления”, – уверял царя Бадмаев.

Подобные идеи выдвигались и раньше. Еще Пржевальский писал об отсутствии у китайцев склонности к военному делу и считал возможным быстро завоевать весь Китай; по его мнению, для этого потребуется армия не многим большая, чем имели Кортес и Писарро при покорении империй ацтеков и инков. Отчеты Пржевальского предназначались для военного министерства и до Александра III, по-видимому, не доходили, иначе на сопроводительной записке Витте, представившего ему бадмаевский проект, он не оставил бы резолюцию: “Все это так ново, необыкновенно и фантастично, что с трудом верится в возможность успеха”.

Тем не менее Бадмаев получил на расходы два миллиона рублей золотом и выехал в Читу, где первым делом выстроил себе двухэтажный каменный дом в центре города . Из Читы он совершил несколько поездок в Монголию и Пекин и вернулся в Петербург лишь через три года, когда вступивший на престол Николай II отказал ему в новых субсидиях. Никаких ощутимых результатов его деятельность не принесла, но будущий вектор имперской политики Бадмаев предугадал верно. Россия утвердилась в Маньчжурии, была построена Китайско-Восточная железная дорога, возник Харбин, Внешняя Монголия стала зоной русской экономической экспансии. В Тибет, который Бадмаев называл “ключом Азии”, с секретными миссиями направлялись казачьи офицеры из бурят, и англичане, в 1904 году войдя в Лхасу, искали там несуществующие склады с русскими трехлинейками.

А за четыре года до того, как бадмаевская записка легла на стол Александра III, Владимир Соловьев, будучи в Париже, попал на заседание Географического общества. Среди однообразной публики в серых костюмах его внимание привлек человек в ярком шелковом халате; это был китайский военный агент, как называли тогда военных атташе, генерал Чэнь Цзитун (у Соловьева – Чен Китонг). Вместе со всеми Соловьев “смеялся остротам желтого генерала и дивился чистоте и бойкости его французской речи”. Не сразу он понял, что перед ним представитель не только чуждого, но и враждебного мира. “Вы истощаетесь в непрерывных опытах, а мы воспользуемся плодами этих опытов для своего усиления, – передает Соловьев смысл его обращенных к европейцам предостережений. – Мы радуемся вашему прогрессу, но принимать в нем участие у нас нет ни надобности, ни охоты: вы сами приготовляете средства, которые мы употребим для того, чтобы покорить вас”.

Соловьев не подозревал, что такого рода заявления были рутинным приемом китайской дипломатии тех лет. Делались они с целью получить финансовые займы от западных стран, для чего полезным считалось немного их попугать. В европейских штабах прекрасно знали, что Поднебесная Империя безнадежно дряхлеет, что ее армия вооружена фузеями и алебардами, что лишь магические пушки, нарисованные на стенах крепостей, призваны защитить их от огня современной артиллерии, поэтому Чэнь Цзитун адресовал свою речь не военным, а куда более впечатлительной публике, к тому же способной повлиять на общественное мнение. Ожидалось, что в итоге правительство Франции предоставит Китаю желанный кредит, дабы заполучить могущественного в будущем союзника.

Женатый на француженке Чэнь Цзитун, автор книг и статей во французской прессе, прекрасно чувствовал дух времени и строил свои расчеты не на пустом месте. Соловьев, например, с юности был одержим мыслью о восточной угрозе, причем, по его словам, тут он “не был одинок”. Это была общеевропейская фобия, а для тогдашних интеллектуалов – еще и метафора слабости духовно скудеющего Запада , но скоро у Соловьева появился единомышленник иного ранга: Вильгельм II, обеспокоенный растущей военной мощью Японии, начал муссировать тему “желтой опасности” в переписке с Николаем II. “Двадцать-тридцать миллионов обученных китайцев при поддержке 1/2 дюжины японских дивизий и под командой пылких, неудержимо ненавидящих христиан японских офицеров – вот будущее, которое мы должны предвидеть не без душевного волнения”, – писал царю кайзер.

В 1895 году он разослал государственным деятелям и выдающимся личностям Европы, среди них Николаю II, литографическое воcпроизведение картины, иллюстрирующей его опасения. Это полотно Вильгельм II выдавал за собственное, хотя сам он лишь набросал эскиз; настоящим автором был художник Кнакфусс. На картине изображена женская фигура в античном шлеме, символизирующая Германию, за ней теснятся аллегории других стран Европы, а перед ними, в вышине – восседающий на драконе Будда в окружении грозовых облаков. Подпись гласила: “Европейские народы, храните ваши самые драгоценные блага”.

Вся эта риторика маскировала колониальные интересы Германии в Китае, но имела и другую цель. Убеждая царя, что миссия России – стать защитницей “креста и старой европейской культуры против вторжения монголов и буддизма”, кайзер хотел отвлечь союзницу Парижа восточными авантюрами. Соловьев понятия не имел, что параллельно Вильгельм II побуждал Японию к войне с Россией, обещая ей свой благожелательный нейтралитет. Напряженное “ожидание исторической катастрофы на Дальнем Востоке” для Соловьева стало доминантой последних лет жизни. Он искренне верил, что перед лицом общей для всех европейских народов опасности наступит примирение христианских конфессий, именно поэтому “панмонголизм” – “имя дико” – “ласкало” его слух.

Из книги французских монахов-лазаристов Гюка и Габе, в 40-х годах XIX века побывавших в Тибете, Соловьев почерпнул сведения о тайном “братстве, или ордене, келанов” (от тиб. калон , как называли главных советников Далай-ламы) с их грандиозными религиозно-политическими замыслами. Они якобы стремились “завладеть верховной властью в Тибете, потом в Китае, а затем посредством китайских и монгольских вооруженных сил покорить великое царство Оросов (Россию. – Л.Ю. ) и весь мир и воцарить повсюду истинную веру перед пришествием Будды Майтрейи”. Имелось в виду входящее в систему Калачакра пророчество об эсхатологической войне Шамбалы с неверными, но Соловьев, подставив на место “келанов” реальных японцев (“вождей восточных островов”), в 1900 году в “Краткой повести об Антихристе” с впечатляющей детальностью описал будущее нашествие азиатских полчищ на Европу.

Предыстория такова: “Узнав из газет и из исторических учебников о существовании на Западе панэллинизма, пангерманизма, панславизма, панисламизма, они (японцы. – Л.Ю. ) провозгласили великую идею панмонголизма, т. е. собрания воедино, под своим главенством, всех народов Восточной Азии с целью решительной борьбы против чужеземцев, т. е. европейцев” . Эта сугубо книжная идеология в итоге, по Соловьеву, становится роковой для Европы, откуда она пришла в Японию. Пророчество Чэнь Цзитуна сбылось, хотя и в несколько ином смысле – Запад выковал себе на погибель оружие не материальное, а идейное.

Отныне события развиваются стремительно, в течение жизни одного-двух поколений. После занятия Кореи, следом – Пекина, где на престоле свергнутых Цинов утверждается один из наследников микадо, японец по отцу и китаец по матери, новая сверхдержава приступает к завоеванию Азии, а затем и всего мира. Уничтожены архаические государственные структуры Поднебесной Империи, ее армия реформирована японскими инструкторами. Пополненная тибетцами и монголами, она первый удар наносит на юго-восток: англичане вытесняются из Бирмы, французы – из Тонкина и Сиама. Заверив русское правительство, будто собранная в Китайском Туркестане четырехмиллионная армия предназначена для похода на Индию, богдыхан вторгается в Центральную Азию, занимает Сибирь, движется через Урал. Навстречу ему наскоро мобилизованные дивизии спешат из Польши, из Петербурга и Финляндии, но при отсутствии предварительного плана войны и огромном численном превосходстве неприятеля “боевые достоинства русских войск позволяют им только гибнуть с честью”. Корпуса истребляются один за другим в ожесточенных и безнадежных боях. После победы богдыхан оставляет часть сил в России “для преследования размножившихся партизанских отрядов”, а сам тремя армиями переходит границы Германии. Одна из них терпит поражение, но одновременно “во Франции берет верх партия запоздалого реванша, и скоро в тылу у немцев оказывается миллион вражьих штыков”. Очутившись “между молотом и наковальней”, Берлин капитулирует, “ликующие французы братаются с желтолицыми”, теряя всякое представление о дисциплине. Следует приказ перерезать не нужных теперь легкомысленных союзников, что однажды ночью “исполняется с китайской аккуратностью”. В Париже побеждает восстание рабочих, “столица западной культуры радостно отворяет ворота владыке Востока”.

В результате вся Европа, включая Великобританию, сумевшую откупиться от ужасов нашествия миллиардом фунтов, за ней – Америка и Австралия, куда снаряжаются морские экспедиции, признают вассальную зависимость от богдыхана. Что касается мусульманского мира, он в этих катаклизмах попросту отсутствует. Судьбы ислама Соловьева не занимали, ему казалось, что эта религия, как и народы, ее исповедующие, целиком принадлежит прошлому.

Во время Русско-японской войны этот сюжет стал широко известен, потом о нем надолго забыли, но еще позже, когда никакая фантастика не могла соперничать с реальностью Гражданской войны в Сибири и японские дивизии дошли до Байкала, вспомнили вновь.

2

В 1918–1919 годах в забайкальских газетах регулярно появляются корреспонденции из Монголии некоего М. Волосовича . Корректируя Соловьева реалиями последних лет, напоминая, что в Сибири теперь “японофильская ориентация господствует от Байкала до океана и возглавляется бурятом” (намек на происхождение атамана Семенова), Волосович дает прогноз ближайшего будущего: “Восприняв германскую идею мирового владычества и сверхчеловечества, Япония при благодушном попустительстве белой расы сорганизует Китай, Монголию, бурят, русский Дальний Восток, Маньчжурию, Корею и т. д., а затем двинет их на Сибирь и Европу. Японофильствующий Восток упадет к ногам Токио, как спелый плод. На запад будут двинуты народы, роль коих – сложить свои головы пур л’оппарар де Жапань и своими трупами вымостить дорогу для триумфального шествия японцев. В авангарде пойдут буряты, затем монголы, за ними главная масса пушечного мяса – китайцы. Русские с Дальнего Востока будут убивать русских из Сибири, русские из Европы будут брошены на западных славян. Следом для романских и англо-саксонских народов наступит очередь испытать все ужасы желтого нашествия. Начнутся смуты “сознательных рабочих”, европейцы будут выметены из Европы или обращены в рабов желтолицых”.

На исходе Первой мировой войны и в разгар Гражданской трудно поверить, что после покорения азиатами Европы настанет долгий период процветания и религиозного синкретизма, как в свое почти идиллическое время думал Соловьев. Если столь кошмарной оказалась война между народами одной расы, а ныне – внутри одного народа, столкновение “двух враждебных рас” не вызывает у Волосовича никаких иллюзий.

Установив причину глобальной опасности, он с легкостью находит и средство спасения, тоже, разумеется, единственное: Запад может быть спасен только Монголией, ибо она “сильна своей религией и готова объединиться духовно под главенством ургинского первосвященника”. Монголы – “антагонисты японцев и китайцев”, “страна их пространством великая, дух воинственный и независимый”, но необходимо позаботиться о том, чтобы им выгоднее было заключить союз не с японцами, а с белой расой. В этом случае при покушении Японии на мировое господство, когда неисчислимая масса послушных Токио китайских войск двинется на север, “летучая” монгольская конница ворвется в Китай и “учинит такую диверсию, что китайцам станет не до наступления”. Затем, “пользуясь диверсией”, англичане ударят из Индии и Тибета, русские – из Туркестана; Пекину придется прекратить войну, Япония останется в одиночестве и вынуждена будет отказаться от своих претензий.

Соловьевские всадники Апокалипсиса у Волосовича превратились в картонных солдатиков, которых он вдохновенно передвигает по карте из гимназического учебника. Итоговый вывод сформулирован с предельной простотой и краткостью: “Кто будет иметь преимущественное влияние в Монголии, будет иметь таковое же и в Центрально-Восточной Азии, а после – и на всем земном шаре”.

В сущности, это перефразированный главный тезис знаменитого “Меморандума” Танаки, военного министра Японии. В том же 1919 году он провозгласил: “Чтобы завоевать Китай, мы должны завоевать Маньчжурию и Монголию. Чтобы завоевать весь мир, мы должны завоевать Китай”.

Эти слова могли бы принадлежать Унгерну. Для него мировое зло воплощалось не в японцах, как для Волосовича, и цель “желтого потопа” он представлял себе иначе, нежели Танака, но все трое сходились в одном: путь к владычеству над миром проходит через Монголию. Волосович и Танака считали ее не более чем перышком, способным склонить замершие в равновесии чаши весов на ту или иную сторону, однако Унгерн относился к ней по-другому. Мало изменившаяся со времен Чингисхана, Монголия представлялась ему островом в море буржуазной европейской культуры, под чье развращающее влияние отчасти попали уже и сама Япония, и даже “недвижный” Китай.

Идеи Унгерна питались низведенным до уровня дежурной темы русской журналистики мифом о “желтой опасности”, но с обратным знаком. “Существует не желтая опасность, а белая”, – говорил он . Страдающей стороной объявлялся Восток, призванный противостоять агрессору, чтобы в конце концов стать его благодетелем. Унгерн верил, что лишь азиатское вторжение принесет Европе спасительное обновление, внутри ее самой такой силы больше не существует. Недаром в его планах радикального переустройства мира важное место отводилось буддизму – религии, как считал Соловьев, крайне опасной для христианской цивилизации, ибо, в отличие от исламской, “идея буддизма еще не пережита человечеством”.

Немало одиночек и до, и после Унгерна искали точку духовной опоры на Востоке, но никто не пытался привязать ее к местности с целью создать стратегический плацдарм для борьбы с социализмом и либерализмом. Учение Будды волновало многих русских и западных интеллигентов, но только Унгерн собирался нести его в Европу на острие монгольской сабли. При этом образцом для него оставалась рухнувшая Поднебесная Империя, которую он мечтал возродить ради “спасения человечества”.

Как буддист и проповедник паназиатизма Унгерн отпугивал белых эмигрантов, но он же сделался вдохновляющим примером тех успехов, каких может добиться в Азии европеец, разделяющий туземные идеалы. Вероятно, именно в этом качестве Унгерн в начале 60-х годов XX века заинтересовал ЦРУ США: в нем увидели тип Куртца, героя “Сердца тьмы” Джозефа Конрада, для которого роль вождя африканского племени была еще и средством добычи слоновой кости для пославшей его в джунгли компании. Чтобы изучить опыт остзейского барона, ставшего монгольским ханом и едва ли не живым божеством, в ЦРУ составили библиографию посвященных ему мемуаров, статей и доступных архивных документов на нескольких языках . Однако вряд ли это кому-либо пригодилось на практике. Имитировать можно манипулятора, но не одержимого; роль, но не жизнь и судьбу. Растворенное в личности сознание собственной миссии тоже имитации не поддается.

При всем том идеология Унгерна проста, если не элементарна. В плену у красных этот сын доктора философии Лейпцигского университета и враг западной цивилизации, с солдатской категоричностью оперируя словами “должен” и “подлежит”, сам вкратце высказал свое кредо: “Восток должен столкнуться с Западом. Культура белой расы, приведшая европейские народы к революции, сопровождавшаяся веками всеобщей нивелировки, упадком аристократии и прочая, подлежит распаду и замене желтой, восточной культурой, которая образовалась три тысячи лет назад и до сих пор сохраняется в неприкосновенности”.

3

В 1920 году, когда Унгерн гонялся за партизанами по забайкальским сопкам, в баварском Байрете, городе Рихарда Вагнера, состоялась первая встреча Адольфа Гитлера с членами известного впоследствии “Общества Туле”. Одним из них был Рудольф Гесс, ассистент кафедры геополитики в Мюнхенском университете, которую возглавлял Карл Хаусхофер, бывший немецкий военный атташе в Токио и будущий президент Германской академии наук. Его идеи оказали сильное влияние на молодого Гитлера.

Житие эксцентричного злодея-мистика.

Книга Леонида Юзефовича об одиозной личности барона фон Унгерна-Штернберга весьма интересна и «цепляет» моментально. Удивительной силы воли был барон, бесстрашный, чудовищно жестокий, с отчаянной сумасшедшинкой, ведь недаром монголы прозвали его «богом войны» и столько легенд возникло вокруг его персоны. Сейчас, наверное, даже историки не смогут отличить правду от выдумки, но одно бесспорно – этот человек в эпоху всепоглощающего хаоса совершил невозможное, создал прецедент – с небольшим, по сути, войском восстановил независимость огромной страны Монголии и заставил сотрясаться могучий Китай. Его панически боялись и ненавидели китайцы и большевики. Для кого-то он остался божеством и героем, для кого-то - дьяволом во плоти, палачом и преступником.

Возможно, если бы барона не предали подчиненные, то и карта мира выглядела бы сейчас совершенно иначе - существовало бы Срединное Азиатское государство, а может и вся Евразия была бы под властью «желтых» азиатских народов… Кто знает…

Юзефович собрал и обработал фактологический материал, легенды и мифы о бароне Унгерне. Его труд читается скорее как остросюжетный приключенческий роман, нежели как нон-фикшн. Отсюда и определенное количество повторов, и сложность в отделении гипотез от фактов, поскольку в пылу азарта принимаешь все за чистую монету. Вот и получается, что плюс легкости изложения погашается минусом домыслов, и тут уже без пуда шоколада не разобраться. Тем не менее, я уверена, что данная книга представляет отличную реконструкцию жизни экзотичного русско-немецкого Чингисхана и прекрасный анализ его феномена, насколько это, конечно, возможно в условиях мифологизации изучаемой личности.

Порадовал иллюстративный материал, представленный в книге – здесь есть фото самого барона, виды Монголии, многочисленные фотографии дворцов, монастырей, тюрем Урги (ныне Улан-Батор); запечатленных на пленке празднеств и казней; портреты военачальников и солдат, русских и монголов, представляющих различные сословия. Словом – настоящий фотосрез жизни русских в 1920 -1921 годах в Монголии и Китае.

P.S. Я принимаю близко к сердцу все книги, рассказывающие о Китае и, в частности о городе Харбин, потому что мой прадед с 1903 года работал на КВЖД, и 34 года с женой и детьми (а их было шестеро) прожил в Харбине, в котором, кстати, бывали и барон Унгерн и атаман Семёнов. И благодаря рассказам старшего поколения в нашей семье с детства знают о «похождениях» этих незаурядных исторических личностей и их дивизий. А может потому, что листая старый семейный фотоальбом со снимками 1910-1930-х годов, я натыкаюсь на фото, снятые на фоне зданий Харбина и на портреты бабушкиной красавицы-подружки с загадочным китайским именем Липо Лай…

Оценка: 10

К сожалению, мне не довелось прочесть произведение во втором издании (2010 года), поэтому я не ставлю оценку. Но все же позволю себе сделать предельно краткий отзыв.

Во-первых, надеюсь, что в этом издании, как заявлено автором, устранены многочисленные ошибки издания 1993 года (среди которых особенно бросалось в глаза именование последней династии Срединного государства - Цинями, а не Цинами; это, увы, распространенная путаница).

Во-вторых, хочу отметить, что автору удалось [тут я долго подбирал уместное слово - не «увлечь», не «заинтересовать», ибо все подобные слова в данном контексте выглядели бы кощунственно] привлечь пристальное внимание читателя к не слишком известному феномену русской Гражданской войны, перешедшему границу России и охватившему прежде тихую страну - Халху (Внешнюю Монголию), бывшую тогда частью Китайского государства. Причем, что важно, для усвоения материала не требуются изначальные глубокие познания - книга написана талантливо, добротно. Текст получился весьма доступный и гармонично сочетающий популярный документализм с обилием исторических, географических, религиозных, культурных фактов.

Добавлю также, что не ставлю в отзыве цель комментировать фигуру генерала Унгерна. Безусловно, в ней, как и во всем этом значительном феномене, есть повод ужаснуться. Во многом Унгерн экстраординарен; такова была вся эпоха.

И, главное, хочу предостеречь тех, кто склонен видеть в тех событиях «дикую кровавую азиатчину» и тому подобное. Такого подхода надо избежать. Ничего путного в идеях о «темной Азии» нет и быть не может.

Оценка: нет

Почему: Юзефович. Биография Унгерна. Много положительных рецензий

В итоге: у Юзефовича читал только «Журавли и карлики», хотя под впечатлением от романа в очередь на прочтение поставил все художественные произведения писателя.

Несмотря на то, что «Самодержца пустыни» можно рассматривать, как растянутую на несколько сотен страниц статью из википедии, разбавленную байками, произведение читается отлично.

Много нового узнал

* про русский Харбин;

* про рисунок Вильгельма II, которым он пугал Николая Второго угрозой с Востока;

* про атамана Семёнова, который дожил до конца Второй Мировой (вообще, на удивление много деятелей Белого движения пережило конец гражданской войны)

и многое другое.

Очень атмосферно, хоть и чрезмерно подробно.

Оценка: 9

Леонид Юзефович

Пока белые не покраснеют и красные не побелеют…

Лет 10 назад судьба свела меня со странным человеком. Он был ужасен и прекрасен, и то и другое в нём пребывало в усиленном режиме. Красавец. Блондин. Беспредельно жесток и аморален. Почти каждый день сердце моё трепетало от ужаса- что он вытворит сегодня, не загремит ли в тюрьму? Но ангелы света удерживали его на краю бездны. Когда впадал в гнев, то лучше было этого не видеть. У него были странные возвышенные понятия о чести. Если что казалось ему бесчестным- сразу бил молча в зубы. Я видела людей с окровавленным ртом, ползающих по снегу. Если бы в наши пошлые подлые времена были бы дуэли, то мой возлюбленный оставил бы после себя горы трупов. Себя этот красавчик считал воплощением барона фон Унгерна .

Когда я увидела фотографию Унгерна , то действительно, мой приятель был на негопохож. Такие же яркие водянистые голубые глаза, какие-то слишком дерзкие. Такие же губы, капризные и мягкие, никакого там волевого подбородка и властных складок. Кулаки, охо-хо какие кулаки при изящном телосложении…

Барон Роман Фёдорович Унгерн-Штернберг принадлежал к роду, ведущему происхождение со времён Аттилы. В нём была перемешана кровь гуннов, германцев и венгров. Предки принимали участие в крестовых походах. Генрих Унгерн-Штернберг по прозвищу Топор был странствующим рыцарем и победителем турниров. Некоторые из предков барона были пиратами, Вильгельма Унгерна алхимика звали «Братом Сатаны». Но самым знаменитым предком барона был Отто-Рейнгольд-Людвиг Унгерн-Штернберг , владелец замка Даго на Финском заливе. Он сделал ложный маяк на своём острове, приманивал им корабли, те разбивались о скалы, а барон подбирал богатства их трюмов. Тем и жил. Маяк он выдавал за свою библиотеку, был нелюдим и угрюм. Этот деятель стал прототипом множества литературных персонажей европейского романтизма, в том числе поэмы Байрона «Корсар».

Сам же белый и кровавый барон родился вГраце 17 декабря 1885 года. Отец его был доктором философии и в Петербурге в Департаменте земледелия.Мать была богатой уроженкой Штутгарта. Они много путешествовали, и поэтому их первенец родился в Австрии.

Унгерн учился в Морском корпусе в Петербурге, потом в Инженерном военном, потом в Павловском пехотном училище, был произведён в офицеры, в 1908 году стал хорунжим 1-го Аргунского Забайкальского казачьего войска. «Обладает мягким характером и доброй душой»,- так свидетельствует служебная аттестация 1912 года. Тогда же он выиграл пари, что пройдёт по дикой тайге, не имея с собой ничего кроме коня и винтовкинесколько сотен вёрст. Участвовал в П ервой мировой войне, получил множество наград.

В 1918 друг Унгерна , атаман Семёнов, написал записку Керенскому о необходимости создать армию из кочевников Восточной Сибири. Вместе с Семёновым в Сибирь отправился Унгерн , вскоре барон стал командиром Туземного конного корпуса, затем Азиатской дивизии,властителем Даурии и Забайкальской железной дороги.При этом барон отличался необычайной, варварской и языческой жестокостью и по отношению как к врагам, так и по отношению к собственным подчинённым.

Своей задачейбарон Унгерн считал восстановление монархии,уничтожение мирового зла в виде евреев и большевиков.Запад он считал прогнившим и падшим, высокую духовность он видел в жёлтой расе, не желающей выстраивать свою жизнь в угоду золотому тельцу и опирающуюся на ценности религии и монархического правления.«Люди корыстны, лживы, наглы, потеряли веру и истину. Не стало царей, не стало и счастья. Как земля не может без неба, так государства без царей»,- считал Унгерн . Для начала барон собирался возродить державу Чингисхана.

В 1920 году барон отправляется в Ургу , столицу Внешней Монголии. Монголия в то время находилась под властью Китая. Целью Унгерна было освобождение Монголии от китайского ига, восстановление власти Богдо-гэгена , духовного и светского правителя монголов, находившегося в заключении. И произошло чудо, которое монголы объясняли тем, что барон был воплощением Бога Войны, Амурсана . ВПророчестве священного белого камня было предсказано, что в годы правления В осьмого Богдо-гэгена , в 7 столетии по смерти Чингисхана, с севера придёт«барон Иван», воплощениедуха девятихвостного белого знамени Чингисхана, ивернёт величие Монголии, возродит империю Чингисхана. Барон фон Унгерн пришёл с Севера, он был неуязвим в боях, пули не брали его, и он пришёл в предсказанные времена. Монголы считали, что дух горы Богдо-Ул , уподножия которой был рождён Чингисхан, передал барону свою силу и сделал его неуязвимым.

Барону Унгерну удалось изгнать китайцев из Урги , восстановить власть над Монголией Богдо-гэгена , создать на карте мира новое государство- Монголию. Правда, Внутренняя Монголия так и осталась под властью Китая, и монголы, живущие там ныне, теряют свою культуру и язык.

Далее всё шло по трагическому сценарию. Предательство. Пленение большевиками. 15 сентября 1921 года барон Унгерн подвергся суду в Новониколаевске и был в тот же день расстрелян. Расстреливал его взвод, но убит барон оказался одной пулей в голову. Солдаты боялись стрелять в Бога войны. Тут же родились легенды. Одна из них гласит о том,что расстрелянного барона монголы отвезли в горы, где его ждали да-ламы , они вылечили и оживили его,через Тибет перевезли в один из монастырей Бирмы, туда же привезли его сына от китайской принцессы. Легенда предсказывает, чтоБарон-джанджин спит в царстве Шамбалы, потом пробудится и поведёт монголов на подвиги Славы и Чести. Будетпришествие Майтрейи . В2335 годуД вадцать пятый хан Шамбалы под именем Ригден Джапо примет участие в северной войне с лало , с неверными на севере, и жёлтая религия победит во всёммире.

Леонид Абрамович, вы начали работу над книгой о бароне Унгерне в конце 70-х. А когда вы впервые услышали это имя? Как возникло желание написать книгу?

Я уже не помню, как и когда впервые узнал об Унгерне . Вероятно, студентом прочел о нем в какой-то книге о Гражданской войне, но поначалу для меня этот человек ничем не выделялся среди других белых генералов. Мой интерес к нему пробудился летом 1971 года, после описанной в «Самодержце пустыни» встречи с пастухом Больжи в бурятском улусе Эрхирик . Тогда же я сочинил рассказ об Унгерне , потом превратил его в повесть «Песчаные всадники», а в перестройку, когда стали доступны закрытые прежде архивные материалы, решил написать документальную книгу о бароне. Написал быстро, на вдохновении, но издавать ее никто не хотел. Одни издатели требовали от меня большей научности, другие - большей увлекательности. Лишь через три года первый вариант «Самодержца пустыни» по чистой случайности вышел в только что созданном издательстве «Элис Лак».

В СССР в конце 70-х – начале 80-х в неформальной среде молодёжи был, можно сказать,культ загадочного барона. Вас это подстёгивало? Как вы думаете, чем был вызван такой интерес именно к этой фигуре гражданской войны?

Возможно, такой культ и существовал, но я тогда об этом ничего не знал. Мой личный интерес к Унгерну был связан прежде всего с тем, что в юности я жил в Бурятии, бывал в Монголии. Человек, никогда не бывавший в этих местах, понять Унгерна по-настоящему просто не в состоянии.

Ваша книга - это уже не первое издание. Сколько всего было переизданий? Это - последнее, или появляются новые материалы, и книга о самодержце пустыни ещё не закончена?

Мне много раз предлагали переиздать «Самодержца пустыни», но я всегда отказывался, потому что в первом издании были ошибки. К тому же мне хотелось дополнить книгу. Это переиздание - первое с 1993 года, зато исправленное и увеличенное почти вдвое. Были, правда, контрафактные перепечатки первого варианта. Новые сведения об Унгерне появляются благодаря трудам второго его биографа - замечательного знатока и моего друга Сергея Львовича Кузьмина, но я больше ничего сказать о нем не могу и считаю мою работу законченной. Пусть ее продолжают другие.

Ваша книга переведена на множество языков. В какой стране она пользуется наибольшей популярностью?

-«На множество языков» - это фантастика. Моя книга переведеналишь на французский и на монгольский. Во Франции она действительно имела относительный успех и получила хорошую прессу, но Унгерн и без того хорошо известен на Западе. Книги о нем есть на всех основных европейских языках. Только в Англии и только за последние десять лет вышли две его биографии - Ника Миддлтона и Джеймса Палмера . Правда, источниковая база и уровень осмысления событий у западных авторов оставляют желать лучшего.

Вам не снится ваш персонаж?

Раньше - снился, и наяву я вел с ним бесконечные мысленные диалоги. У меня с Унгерном сложные отношения. Я восхищаюсь им и одновременно испытываю отвращение к нему. Оба чувства переплелись во мне настолько тесно, что разделить их уже нельзя. Может быть, это пошло на пользу книге. В жизни ведь тоже все перепутано. Как только мы окончательно определяем свое отношение к какому-то человеку, мы подменяем личность моделью личности, а как следствие - упрощаем ее и сами же теряем к ней интерес.

В книге вы описываете не только жизнь барона Романа Унгерн-Штернберга , но и сложнейший мир, который он перекраивал. Из 21-го века как лично вы оцениваете ту эпоху? Сегодня вы за белых или за красных?

Отвечу словами моего земляка, прекрасного писателя Алексея Иванова. Он сейчас пишет документальную книгу про Емельяна Пугачева, и когда его спросили, на чьей он стороне, ответ был следующий: «Ни на чьей. Но в каждом отдельном случае я на стороне отважных ».

Только что вышедшую книгу С.Л.Кузьмина «История барона Унгерна : опыт реконструкции».

На сегодня издано множество книг участников белого движения, например, в так называемой «чёрной серии». Не появились ли ещё персонажи, о которых вам бы захотелось написать большое историческое исследование?

Давнособираюсь написать об удивительной жизни лучшего колчаковского генерала, а одновременно - социалиста и поэта, Анатолия Николаевича Пепеляева. Я собрал большой архивный материал о нем, но боюсь начинать работу, которая потребует нескольких лет жизни. Их у меня осталось не так много.

Как на вас повлияло духовное напряжённое общение со своим героем? Не стали ли вы более воинственным?

Воинственность для современного человека - черта психопатическая. В юности я много общался с офицерами, очень уважаю их, но знаю, что они куда менее воинственны, чем, например, футбольные фанаты.

Не стали ли вы буддистом, изучая жизнь своего героя?

Я вообще не религиозен, но буддизм как философская система вызывает у меня глубочайшее уважение. Безотносительно к Унгерну .

На сайте «белое дело» высказывается точка зрения, что Унгерн не был таким уж жестоким, что садизм ему приписывался красной стороной, что вообще шла борьба пиаров , и красный пиар победил, навсегда оболгав «самодержца пустыни» в истории. Поменялась ли ваше отношение к этой тёмной стороне вашего героя в связи с новыми публикациями и исследованиями?

Нет, не поменялось. Более того, в новом варианте книги я уделил больше внимания этой «темной стороне» моего героя. А то нынешние его апологеты готовы превратить барона чуть ли не в ангела. Да, красный террор был несравненно страшнее, но вы же не станете оправдывать убийцу на том основании, что его противник погубил народу еще больше. По подсчетам С.Л.Кузьмина, который относится к Унгерну куда лучше, чем я, на совести барона около трех сотен человек, убитых отнюдь не в бою. Причем среди казненных по его приказу немало женщин и детей. Сожжение виновного заживо - тоже не лучший метод поддержания воинской дисциплины. Обстоятельства, в которых действовал Унгерн , оправдывают его лишь отчасти. Другое дело, что садистом он не был, страдания жертв не доставляли ему удовольствия. Его жестокость проистекала из его идеологии - он считал себя «бичом Божиим », призванным очистить землю от скверны.

Главное, что сделал Унгерн - создание независимой Монголии. Вы были в Монголии недавно. Помнят ли там русского барона?

Помнят, разумеется, но на официальном уровне стараются не вспоминать. Национальная гордость не позволяет признать, что своей независимостью страна обязана чужеземцу. Правда, в последнее время эта ситуация начинает меняться.

Выходила ли в Монголии ваша книга?

Да, под названием «Кто такой был барон Унгерн ».

А как обстоит дело с личностью Унгерна в современном Китае? Предано ли забвению его имя, или там историки пишут свои версии событий?

К сожалению, об этом я ничего не знаю. Знаю только, что до недавнего времени Тайвань не признавал независимость Монголии - все ее граждане имели одновременно и тайваньское гражданство. А Мао Цзедун обращался к Сталину и Хрущеву с просьбой вернуть МНР в состав КНР, но получил отказ. Думаю, что длякитайской историографии все, что связано с Унгерном , тема болезненная. Тем более, что Внутренняя Монголия до сих пор остается частью Китая.

Не обращались ли к вам кинематографисты и режиссёры театра с идеями создать фильм или спектакль об этом незаурядном человеке?

Театральные режиссеры не обращались, а проектов фильма об Унгерне было множество. Лет пятнадцать назад сценарий такого фильма предложил мне написать знаменитый польский режиссер Ежи Кавалерович , позднее такая же идея была у Сергея Сельянова , у Алены Демьяненко , которая экранизировала мой роман «Казароза », еще у нескольких режиссеров и продюсеров, но до дела так и не дошло. Между прочим, в середине 90-х снимать фильм о бароне собирался Ларс фон Триер, но и его замысел остался неосуществленным.

Имя неистового барона окутано мистикой. Вы верите в эту мистику?

В «Буквоед » на презентацию вашей книги пришло очень мало молодых людей. В какие времена к фигуре Унгерна был самый большой интерес? Сегодня интерес стал меньше? Почему?

В СССР интерес к Унгерну был формой протеста против засилья скучной советской бюрократии, в 90-х-следствием надежды, что придет сильная личность и покончит со всем этим бардаком. Сейчас ясно, что никакая сильная личность ни от чего нас не спасет. Да и отношение к Унгерну изменилось. Теперь он стал персонажем массовой культуры, в ней его место рядом уже не с Колчаком и атаманом Семеновым, а с Алистером Кроули и пророчицей Вангой .

Нужно ли, на ваш взгляд, как-то увековечить память нашего соотечественника,изменившего карту мира?

Если в Улан-Баторе поставят памятник Унгерну , я приму это как должное -монголы имеют право закрыть глаза на «темную сторону» его души. Если такой памятник появится в России, это будет для меня дурным знаком. Унгерн - мечтатель-идеалист, воин и палач в одном лице. Разделить эти три его ипостаси невозможно, а ставить памятники палачам у нас все жепока не принято.

Е. КИСЕЛЁВ: Я приветствую всех, кто в эту минуту слушает радио «Эхо Москвы». Это действительно программа «Наше все», и я, ее ведущий Евгений Киселев. Мы продолжаем наш проект «История Отечества в лицах» в 20, начале 21 века. Мы берём за точку отсчёта 1905 год, и идём по алфавиту. На каждую букву, я напомню, мы выбираем нескольких героев. Как правило, три, иногда на некоторые буквы больше, например, на букву «К» у нас было 9 героев, так уж устроен русский алфавит, что на букву «К» и героев и фамилий больше всего. Сейчас мы дошли до буквы «У» и у нас три героя. Героев мы выбираем таким образом – одного мы выбираем на сайте «Эха Москвы», из предложенного списка выбираем одного в Интернете. Забегая вперед скажу, что одним из героев у нас будет Ульянов-Ленин. Он победил неожиданно для многих, на сайте «Эхо Москвы» при голосовании.

А во время голосования в прямом эфире выбрали барона Унгерна. Сегодня передача о бароне Унгерне, об одном из героев Гражданской войны. О героях Гражданской войны раньше было принято говорить исключительно применительно к лагерю красных. Но теперь мы говорим и о красных, и о белых, и как всегда, в начале программы мы чуть подробнее представим нашего очередного героя.

ПОРТРЕТ В ИНТЕРНЕТЕ ЭПОХИ

Один из последних лидеров Белого движения на восточных окраинах империи в Забайкалье, судьба которого затмевает любой приключенческий роман. Роберт Николай Максимилиян Унгерн фон Штернберг, в последствии ставший Романом Фёдоровичем, родился в 1885 году в родовом поместье на территории современной Эстонии. Он происходил из древнего рода остзейских баронов, которые вели свою родословную от тевтонских рыцарей 13 века. Унгерн фон Штернберг с детства был непоседой, а повзрослев, прославился как бретер, дуэлянт и авантюрист. За поступки его исключили из Николаевской гимназии. Потом он бросил учёбу в морском кадетском корпусе, куда его определила мать. И отправился добровольцем на русско-японскую войну. Но в боевых действиях участия принять не успел.

Вернувшись в Петербург, он окончил престижное Павловское военное училище и получил назначение в Забайкальское казачье войско. С тех пор его судьба оказалась связана с этим краем, хотя он и покинул его, когда началась Первая Мировая война. Воевал он храбро. Вот, что написал в аттестате на барона командир Первого Нерчинского казачьего полка, в составе которого он воевал, полковник Маковкин: «Есаул, Унгерн фон Штернберг известен как хороший товарищ, любимый офицерами, как начальник, всегда пользовавшийся обожанием своих подчинённых, и как офицер, корректный, честный и выше всяких похвал. В военных действиях получил пять ранений. В двух случаях, будучи раненным, оставался в строю. В остальных случаях лежал в госпитале, но каждый раз возвращался в полк с незажившими ранами».

Другой командир Первого Нерчинского полка, барон Пётр Николаевич Врангель, будучи последним главнокомандующим русской армии на юге России, охарактеризовал Унгерна не столь однозначно. «Он живёт войной. Он не офицер в общепринятом значении этого слова, ибо он не только не знает самых элементарных правил службы, но сплошь и рядом грешит против внешней дисциплины и против военного воспитания. Это тип партизана-любителя, охотника-следопыта из романов Майн Рида. Оборванный и грязный, он спит всегда на полу среди казаков своей сотни, ест из общего котла и, будучи воспитанным в условиях культурного достатка, производит впечатление человека, совершенно от них оторвавшегося. Оригинальный, острый ум, и рядом с ним поразительное отсутствие культуры и узкий до чрезвычайности кругозор. Поразительная застенчивость, не знающая пределов расточительность. Этот тип должен был найти свою стезю в условиях настоящей русской смуты. И с прекращением смуты он неизбежно должен был исчезнуть».

После начала Гражданской войны барон Унгерн фон Штернберг стал в войсках своего друга атамана Семёнова командиром знаменитой конно-азиатской дивизии из казаков, бурятов, монголов и целого десятка других народов Востока. Опираясь на её сабли, дикий барон, как его называли, произведённый Семёновым в генерал-майоры, установил в Даурии режим личной власти феодального типа. Системой жестоких наказаний и казней для всех, независимо от рода и звания. С точки зрения методов борьбы Унгерн фон Штернберг человек честный и бескорыстный, мало чем отличался от большевиков, т.к. по сути возвёл массовое насилие и убийство по национальному или политическому признаку в ранг официальной доктрины.

Унгерн был с юности увлечён Востоком, буддизмом, одержим пан-азиатскими идеями. Осенью 1919 года он провёл войну против китайского экспедиционного корпуса за контроль над Монголией. В конце-концов, в начале 1921 года штурмом взял её столиц – Ургу, нынешний Улан-Батор. Захватил грандиозные трофеи, даже замышлял поход в Китай. Но этим планам не суждено было сбыться. Унгерн вернулся в Россию, пытался поднять партизанское движение в Забайкалье, был разбит, отступил обратно в Монголию, хотел оттуда бежать в Тибет, под крыло поддерживающего его Далай Ламы, но был предан своими же офицерами и выдан большевикам.

Его этапировали в Новониколаевск, нынешний Новосибирск и скоропалительно судили и тут же расстреляли. Но легенда о бесконечно храбром и жестоком самодержце пустыни, буддисте, мистике, посвященного в тайны в Востока, о несостоявшемся Чингисхане 20 века, грезившим о новой азиатской империи, которая поведёт очистительные походы в Европу и восстановит свергнутую монархию от Китая до Германии – эта легенда дожила до наших дней.

Е. КИСЕЛЁВ: А теперь позвольте мне познакомить вас с гостями сегодняшней программы. У нас в студии два историка, авторы двух разных биографий Унгерна фон Штернберга Борис Вадимович Соколов и Леонид Абрамович Юзефович. Я приветствую вас. И позвольте, прежде всего, поблагодарить вас за согласие принять участие в этой программе. Я так понимаю из того разговора, который состоялся перед началом программы, наверное, у вас разные взгляды на некоторые те или иные эпизоды, те или иные мифы или реальные истории, которые окружают личность барона Унгерна. И вот в начале я хотел бы вас спросить, что было главным в личности этого человека? Почему он вас так увлёк? Начнём с Вас, Леонид Абрамович.

Л. ЮЗЕФОВИЧ: Вы знаете, я свою книгу писал в конце 80-х годов, когда о Гражданской войне вообще было известно достаточно мало. Очень много источников оставалось скрыто не только от читателей, но и от исследователей. И фигура барона Унгерна меня привлекла знаете чем? Ведь это был единственный персонаж в истории Гражданской войны, который носил маску. И эта маска очень мощно приросла к его лицу. Это человек с явными актёрскими способностями. Это человек, бесконечно фанатичный. И недаром в белом лагере говорили, что если бы у белых были другие фигуры, подобные Унгерну, то может быть, война не окончилась для них так плачевно.

Ведь для белых генералов, для Колчака, Врангеля, Деникина, для них был очень важен принцип непредрешения. То есть, никто из них никогда не говорил о том, какой будет Россия после того, как они победят и возьмут Москву. Всегда этот вопрос откладывался и передоверялся будущему учредительному собранию. И вот это белое будущее плавало в тумане.

Е. КИСЕЛЁВ: То есть, это о нём пели «Белая армия чёрный барон снова готовят нам царский трон?»

Л. ЮЗЕФОВИЧ: Я думаю, что это пели о Врангеле.

Е. КИСЕЛЁВ: А Врангель, оказывается, царский трон не готовил.

Л. ЮЗЕФОВИЧ: Конечно, не готовил. Но я думаю, что Унгерн был человеком, который чётко знал, чего он хочет. Это был человек со своей странной политической программой, выводившей его далеко за рамки Белого движения. И вот в этом качестве он мне был интересен. Это фигура, которую очень легко романтизировать. Эта фигура, как ни одна другая в истории Гражданской войны, обросшая мифами. Это человек, связанный с Востоком. Вообще, такие ориентальные устремления к белому генералитету были глубоко чужды. Ведь в то же время красные надеялись поднять Азию против старых колониальных держав. Они проводили съезды народов Востока в Баку, были разговоры о том, что если Деникин возьмёт Москву в 1919 году, то штаб пролетарского международного движения будут передвинут именно в Азию.

И вот Унгенр – это такая странная фигура, волнующая, необычная, которая воплотила в себе это тяготение на Восток. Ведь Унгерном интересовались на Западе в 20-30-е годы очень сильно. Например, интересовалась ЦРУ и составила гигантскую библиографию всего, что написано о бароне Унгерне.

Е. КИСЕЛЁВ: Подождите. ЦРУ было значительно позже. ЦРУ возникла в конце 40-х годов.

Л. ЮЗЕФОВИЧ: Да. После войны сразу.

Е. КИСЕЛЁВ: Потому, что Вы сказали 20-30 годы.

Л. ЮЗЕФОВИЧ: В 20-х годах был написан об Унгерне роман Владимира Познера. Это Владимир Соломонович Познер, русский поэт, эмигрант, дядя нашего известного ведущего. Я ему в 90-х годах написал письмо, но как раз когда я его отправил, он умер. Он написал роман «Без узды». Я его читал по-английски, он просто называется «Барон Унгерн». Во Франции есть такой известный роман историка Жанна Мобира об Унгерне. Мне писали люди, у меня вышла моя книга по-французски, после чего я получил много писем от самых экзотических фигур. От румына, живущего в Испании, и пишущего об Унгерне.

Е. КИСЕЛЁВ: Интерес потрясающий. Извините, что обрываю Вас, но хочется предоставить слово Борису Вадимовичу Соколову. А Вы что скажете? Как Вы увлеклись Унгерном и что на Ваш взгляд наиболее интересно в этой личности?

Б. СОКОЛОВ: Мне кажется, что наиболее интересна в этой личности харизма. Это был человек, который мыслил некими политическими утопиями, но мог увлекать в какой-то момент за собой людей. То есть, он, наверное, не был полководцем на самом деле. Скорее все его победы были плодом в чисто тактическом плане, может быть, его помощников, Резухина, Ивановского, которые составляли директивы. Но именно людей увлекал как раз Унгерн. Что касается меня, то мой интерес к Унгерну связан, например, с фильмами о нём. Нельзя сказать, что в Советском Союзе о нём совсем не писали. Он был, в частности, героем такого советско-монгольского фильма «Исход», если кто помнит, 1967 года, сценарий писал Юлиан Семёнов.

Там, кстати, фигура Унгерна, играл его, по-моему, Павлов, латышский актёр. А советского чекиста, который маскировался под белого полковника, играл Заманский. Даже в этом фильме какая-то харизма Унгерна присутствовала. Там он был ещё в нескольких фильмах проходным персонажем. Что касается фигуры барона, действительно, здесь романтика такая, конфликт или взаимодействие культур. Человек с Запада, барон, и в сердце Азии. Конечно, Унгерн не был особо известен в Белом движении. Он был один из местных атаманов в Забайкалье, наряду с Семёновым, дальше Забайкалья его никто и не знал. Фотографий его почти не было. Основная иконография – его съемки после того, как его большевики захватили.

Этот человек стал известен потому, что он освободил Монголию от китайцев. И этим самым он, пожалуй, действительно гарантировал монгольскую независимость, сам того, может быть, и не желая, потому, что сам он мыслил гораздо большими категориями. Он мыслил категориями срединной империи, восстановление монархии по всему миру, а поход в Монголию мыслил, с одной стороны, он был вынужденным походом под натиском красных войск, а с другой стороны – попыткой положить первый камень в основу срединной империи.

Он вёл переписку с китайскими политиками, женился на маньчжурской принцессе. Но все его геополитческие планы не могли быть реализованы, и это был единственный белый генерал, против которого взбунтовались собственные офицеры, потому, что крах предприятия был вызван тем, что против него восстала азиатская дивизия, она ушла в Манчжурию, сам он бросился к своим монголам, формировал монгольские части. Но монгольский дивизион его выдал красным. Он попал в плен. Он действительно был, правильно сказал Леонид Абрамович, единственным из вождей Белого движения, который прямо выдвигал монархические лозунги, причём, в рамках вселенской монархии.

Первым белым генералом, который систематически проводил геноцид евреев. Он уничтожил всё еврейское население Урги, порядка ста человек, который проводил очень масштабный террор, из 3 тысяч жителей Урги, русских, он уничтожил 500-600. Он расстреливал собственных офицеров, не считал их вообще за людей, придумывал им издевательские наказания. Этим и было вызвано восстание.

Е. КИСЕЛЁВ: Надо уточнить, что Урга – это нынешний Улан-Батор.

Б. СОКОЛОВ: Да. Тогда она называлась в России Урга.

Е. КИСЕЛЁВ: А Монголия делилась на внешнюю и внутреннюю.

Л. ЮЗЕФОВИЧ: Она и сейчас делится. Монгольская республика – это внешняя.

Е. КИСЕЛЁВ: Внутренняя Монголия является частью Китайской Народной республики. Если по порядку, всё-таки, почему, как, каким образом немец и даже точнее, австриец….

Л. ЮЗЕФОВИЧ: Уж никак не австриец. Он родился в Австрии, но это не делает его австрийцем. Он, всё-таки, из остзейских баронов. А имение у него было в Эстляндии.

Е. КИСЕЛЁВ: И шведского, и датского, и немецкого, и австрийского происхождения. Вы совершенно правы. Их всех, как правило, называли в России остзейскими баронами. Так вот, остзейский барон, который в некотором смысле, есть разные версии, едва ли не случайно оказался в российском империи, родители его приехали, по одной версии путешествуя…

Л. ЮЗЕФОВИЧ: Да нет. Здесь какие-то ошибки. Он родился в Австрии, потому, что там его родители путешествовали, а родовое имение у них было в Эстляндии, на одном из островом.

Е. КИСЕЛЁВ: Так вот, как он оказался вообще одним из руководителей Белого движения на востоке страны?

Л. ЮЗЕФОВИЧ: Вы знаете, когда его спросили на допросе, когда он попал в плен, как он вообще попал в Монголию, он объяснил всё случайностью и судьбой. На самом деле судьба играла в его жизни, как во всякой жизни, огромную роль. И случайность тоже. Вот я смотрел бумаги, переписку его двоюродных братьев в тартуском архиве. И я понял, как он попал в Забайкалье. Он служил в одном полку с атаманом Семёновым. Но он был уволен в резерв чинов за то, что он избил в пьяном виде одного адъютанта.

Е. КИСЕЛЁВ: Простите, уточняю, где и когда он служил?

Л. ЮЗЕФОВИЧ: Это было в 1916 или начале 1917 году. Он избил в городе Черновцы, приехав с фронта и направляясь на слёт Георгиевских кавалеров в Петербург. Ему адъютант не отвёл номер в гостинице, он его избил, попал под суд. Его выгородил барон Врангель, будущий командующий русской армией. И он попал в резерв чинов. Но затем он из этого резерва чинов уехал в Закавказье. Тогда в Закавказье был персидский фронт. И он там служил, как я сейчас понимаю, в штабе ассирийских дружин. Тогда русское командование создало дружины из христиан-ассирийцев, эти дружины использовались в войне против турок, на месопотамском фронте. Он возглавлял одну из этих дружин.

Но сведений об этом периоде его жизни практически нет. Когда персидский фронт развалился, он там, кстати, был в одно время с Виктором Шкловским, который описал замечательно этот период жизни в своей книге «Сентиментальное путешествие», после этого он вернулся в родной Ревель. Но дело в том, что его родители развелись, когда ему было 5 лет, его мать была из гугенотского рода фон Винсен.

Е. КИСЕЛЁВ: Я смотрю, к вопросу о споре, который у нас возник. В Интернете одна из биографических справок. Я понимаю, что иногда в Интернете бывают самые разные ошибки, но вот Софи-Шарлотта фон Вимпфен. Немка, уроженка Штутгарта. Мать. А отец – Теодор-Леонгард-Рудольф, австриец.

Л. ЮЗЕФОВИЧ: Нет. Это ошибка. Он, конечно, не австриец. Родовое гнездо их было на острове Дага. Просто Унгерн родился в Австрии.

Е. КИСЕЛЁВ: По одним сведениям на острове Дага, по другим – в Австрии.

Б. СОКОЛОВ: Нет, в Австрии, всё-таки.

Л. ЮЗЕФОВИЧ: В Австрии.

Е. КИСЕЛЁВ: Хорошо. Давайте не будем спорить.

Л. ЮЗЕФОВИЧ: Он в 1919 году, поругавшись с Семёновым, пытался получить визу. Специально поехал в Пекин, чтобы получить австрийскую визу, он говорил, что хочет поселиться у себя на родине. Он говорил об Австрии, как о месте рождения, и думал, что он будет натурализован там по праву рождения. Но визу ему не дали. И всё вернулось на круги своя. Так вот, он вернулся в Ревель в 1917 году после революции. Одна из его сводных сестёр вышла замуж за жандармского полковника Альфреда Мирбаха, который проходил по делу Сухомлинова, повешенного по обвинению в измене.

Б. СОКОЛОВ: Мясоедова. Полковник Мясоедов жандармский, которого повесили за измену, якобы, а он был близок к Сухомлинову.

Л. ЮЗЕФОВИЧ: Да, да. Виноват. Он был близок…

Е. КИСЕЛЁВ: Я прошу прощения. Леонид Абрамович, Борис Вадимович, нам сейчас надо прерваться. Настало время Новостей середины часа на «Эхе Москвы». Мы послушаем Новости минуту-другую. И затем продолжим нашу программу. Всех слушателей «Эха Москвы» призываю оставаться с нами. Это программа «Наше всё», сегодня мы говорим о бароне Унгерне фон Штернберге, одном из героев Гражданской войны.

Е. КИСЕЛЁВ: Мы продолжаем очередной выпуск программы «Наше всё», которая сегодня посвящена одному из героев Гражданской войны, героев Белой гвардии, барону Унгерну фон Штернбергу. И о нём мы сегодня говорим с двумя писателями, историками Борисом Соколовым и Леонидом Юзефовичем, авторами двух разных книг о бароне Унгерне. Вот мы подошли в первой части нашей программы к такому, достаточно запутанному, моменту, когда в годы Гражданской войны, точнее накануне Гражданской войны, в 1917 году Унгерн возвращается в Европу, в Ревель, нынешний Таллин. Вы рассказывали об этом, Леонид Абрамович.

Л. ЮЗЕФОВИЧ: Да. Вот этот Мирбах, мир его единоутробной сестры, он был осуждён и находился в ссылке в Балаганске, это Иркутская губерния. Был 1917 год, а этот его родственник, я сейчас затрудняюсь определить степень родства сходу, был жандармом, ему много чего грозило летом 1917 года. И Унгерн вместе с другим своим братом выехал для того, чтобы его оттуда вызволить и вывезти в Прибалтику. Но, уже находясь в Иркутске, он узнал, что Семёнов формирует отряд для борьбы с большевиками. Это уже был самый конец 1917 года. И тогда все его родственники отбыли обратно в Эстляндию, а он через Владивосток попал на станцию Манчжурию, где формировал отряд.

Е. КИСЕЛЁВ: Давайте уточним, что такое Даурия.

Л. ЮЗЕФОВИЧ: Это станция Забайкальской железной дороги, в 60 верстах от китайской границы. А Манчжурия – это станция пограничная. Она принадлежала Китаю и сейчас принадлежит Китаю. И Семёнов формировал отряд именно там, поскольку красные не могли дотянуться через границу до него. После этого его карьера пошла своим чередом.

Е. КИСЕЛЁВ: Но с другой стороны ведь и в прошлом он был связан с Дальним Востоком. Он участвовал в русско-японской войне. Не так ли?

Б. СОКОЛОВ: В русско-японской войне он не участвовал. Он пошёл добровольцем во время этой войны, но не успел на фронт боевых действий. Потом он служил в Забайкалье, в Приамурье.

Е. КИСЕЛЁВ: Вот странно. В некоторых источниках упоминается, что даже медаль он получил за храбрость в боях.

Б. СОКОЛОВ: Это медаль, которую давали всем. Это медаль за участие в японском походе. В боевых действиях он не участвовал, что отражено в его послужных списках.

Л. ЮЗЕФОВИЧ: Не верьте этому Веремееву. Он ничего не знает.

Б. СОКОЛОВ: Там указано, что он в боевых действиях участие не принимал. Что касается его попадания в Забайкалье в 1917 году…

Е. КИСЕЛЁВ: Он же в Забайкальское войско был распределён по окончании Павловского военного училища. Или это тоже не соответствует действительности?

Б. СОКОЛОВ: Это соответствует действительности.

Л. ЮЗЕФОВИЧ: Но он вызвался туда именно добровольцем. Он служил вначале в Даурии…

Б. СОКОЛОВ: По-моему, сначала в Приамурье.

Л. ЮЗЕФОВИЧ: Нет, сначала в Даурии. Там он был уволен, ему предложили покинуть полк после дуэли. И он перевёлся в амурское казачье войско, служил в Благовещенске. И в это время началась первая война монголов за независимость. Это был 1912 год. И он хотел попасть на войну. Ему хотелось воевать. Он читал Ницше постоянно. И как Леонтьев говорил, что он ужасно боялся, что при моей жизни не будет никакой большой войны. Унгерн постоянно этого боялся. На войну с Японией он не успел, ему хотелось попасть хотя бы на войну монголов с китайцами. На эту войну он тоже не успел.

Тем не менее, он полгода прожил в Кобда. Кобда – это самый западный монгольский город. И даже начал там изучать монгольский язык. Позднее он мог изъясняться по-монгольски и по-китайски. Китайский он изучал специально.

Е. КИСЕЛЁВ: А был ли он буддистом?

Л. ЮЗЕФОВИЧ: Это вопрос такой… Ведь Борхес говорил о том, что для того, чтобы стать буддистом, не обязательно отрекаться от ислама, христианства и любой другой религии. Буддизм не требует никаких процедурных шагов. Не нужно совершать обрезание, принимать крещение. Это вопрос глубоко личный. И насколько Унгерн был буддистом, мы не знаем. Я думаю, что он был просто человеком с такой тягой к оккультизму и к мистике. И ему казалось, что буддизм – это вот такой способ овладения тайными силами, в существование которых он верил.

Он жертвовал монастырям деньги. Буддистским монастырям. При нём была большая группа лам. Он никаких шагов не предпринимал без консультации с ними. Известно, что когда он двинулся в поход на советскую Россию, то он очень долго медлил и не начинал наступление. Его все офицеры осуждали, потом выяснилось, что ламы рекомендовали ему до определённого числа не пускать в ход артиллерию. И он этих советов слушался беспрекословно. И, тем не менее, был ли он буддистом? Настоящим буддистом – конечно нет.

Б. СОКОЛОВ: И что такое настоящий буддист. Это тоже вопрос философский. Есть много направлений и сект в буддизме. Он был знаком с буддистскими обрядами, участвовал в них, знал литературу. Насколько он верил в учение Будды – вопрос очень сложный. Тут сказать… Хотя, даже судя по допросам, до какой-то степени верил. Я хочу сказать, что по другой версии, в Забайкалье он прибыл вслед за Семёновым именно с целью вербовать добровольческие части из монгол-бурятского населения. Монголы и буряты – это практически был тогда один народ.

Л. ЮЗЕФОВИЧ: Нет. Как человек, проживший много лет в этих краях, должен сказать, что нет.

Б. СОКОЛОВ: Во всяком случае, ничем себя особенно замечательным до 1921 года Унгерн не проявил. Он находился в Даурии, где реквизировал часть поездов, которые шли на восточный фронт Колчака. Но, поскольку снабжения правильного у него всё равно не было, затем часть монголов у него восстало, перешло к красным. И он с остатками азиатской дивизии, это было не больше конного полка реально в тот момент, он ушёл в Монголию.

Е. КИСЕЛЁВ: Подождите. Я Вас перебиваю, Борис Вадимович. Это я обращаюсь к Борису Соколову, к одному из участников нашей передачи. В гостях у нас два историка, писателя, авторы книг о бароне Унгерне. Я хотел Вас спросить. Вы сказали, что он реквизировал поезда, которые шли с Дальнего Востока к Колчаку.

Л. ЮЗЕФОВИЧ: Из Китая.

Е. КИСЕЛЁВ: То есть, у него были сложные отношения с Колчаком. Известно, что до какого-то момента, по-моему, и атаман Семёнов не признавал Колчака верховным? Вообще, до какой степени можно говорить об Унгерне, вот мы говорим «герой Белого движения». В какой степени можно говорить о нём как об одном из белых генералов?

Б. СОКОЛОВ: Вопрос сложный. Отношения с Колчаком у Семёнова были непростые. Унгерн был подчинённым Семёнова, хотя тоже был достаточно самостоятелен, и далеко не всё согласовывал с Семёновым. И даже ругал Семёнова за то, что тот под влиянием своих любовниц делает какие-то, на его взгляд, неправильные вещи. Да, у Унгерна были сложные отношения с женщинами. Почти неизвестно, чтобы он с какими-то женщинами имел длительные связи. С этой китайской принцессой он довольно быстро расстался, где-то через полгода. Но, как будто бы, у них родился сын. Существуют разные легенды.

Л. ЮЗЕФОВИЧ: Таких сыновей очень много. И дочери есть.

Б. СОКОЛОВ: Да. То есть, по одной версии был сын, по другой дочь. Якобы, он воспитывался потом у Унгернов в Европе или в одной из китайских монастырей. Тут разные версии. Это всё ещё надо, наверное, исследовать. Тут почвы много. Что же касается Унгерна, Колчак о нём мало что знал. И помощи Унгерна и Семёнова практически никакой не было. Они ограничивались тем, что воевали с местными партизанами. Там, наверное, редко когда больше сотни в одном бою участвовало. А потом он прославился именно, и стал всемирно известен, почему о нём писали биографию в 20-30-е годы, на английский была переведена книга мемуаров его адъютанта Макеева «Бог войны Унгерн», Гитлер о нём знал. И фильм даже был снят в Германии, если память не изменяет.

Л. ЮЗЕФОВИЧ: Пьеса была.

Б. СОКОЛОВ: По-моему, и фильм был. Существует сценарий об Унгерне, он, по-моему, до сих пор не экранизирован. Именно поход в Монголию вывел его на сцену мировой политики, прославил как одного из вождей. До этого его мало кто знал. Но большевикам он тоже очень пригодился, когда попал в плен, потому, что устроили показательный процесс. Большевики в основном обвиняли белых в монархизме и антисемитизме. Унгерн идеально подходил для этого.

Е. КИСЕЛЁВ: А разве японским шпионом его не объявили тогда же?

Б. СОКОЛОВ: Это было. Но это было придатком.

Е. КИСЕЛЁВ: А он был на самом деле связан с японцами?

Б. СОКОЛОВ: Практически нет. Была у него одна рота добровольцев капитана Судзуки в его японской дивизии. Прямых связей с Японией не прослеживается. У Семёнова связь с Японией была. Даже с Семёновым точно ограниченные связи были у Унгерна во время монгольского похода. Была переписка, ездил Ивановский к Семёнову. Но когда он вернулся от Семёнова, больше он с Унгерном не встретился. Они уже больше никогда не встречались.

Е. КИСЕЛЁВ: Почему состоялся вообще этот поход? Почему Унгерн пошёл освобождать от китайских оккупационных войск внешнюю Монголию?

Б. СОКОЛОВ: Потому, что его теснили красные войска, ему отступать было некуда, кроме как в Монголию. В Монголию можно было вступить только под лозунгом освобождения её от китайских оккупантов.

Е. КИСЕЛЁВ: А что это были за китайские оккупанты, давайте уточним.

Б. СОКОЛОВ: Это были китайские республиканские войска. Китайские войска в основном формировались из авантюристов, бродяг, разбойников и прочего уголовного элемента, т.е. боевое качество у них было очень низкое. В общем, Унгерн со своей тысячью больше чем 10-тысячный гарнизон Урги смог уничтожить. Там были разногласия между китайскими генералами. Первый штурм они отбили, а после первого штурма один из китайских генералов с наиболее боеспособными 3 тысячами кавалеристов из Урги ушел. После этого Унгерн, подкреплённый монгольскими отрядами, смог Ургу захватить. Потом вся китайская армия была практически уничтожена в Монголии.

После этого Унгерн хотел идти на север, в Россию. И надеялся, что большевики уже народу достаточно опротивели, что он будет воспринят, его лозунг восстановления законного царя Михаила Романова. Я не знаю, насколько Унгерн верил в то, что Михаил Романов действительно жив. О его смерти просто не было объявлено, его именем можно было как-то манипулировать. Но оказалось, что народ устал от войны, и Унгерна почти никто не поддержал. Да и до казачьих районов ему дойти не удалось. Но кончилось всё даже не от поражения от красных, потому, что в последнем своём походе в Россию он одержал ряд местных побед, а именно потому, что его офицеры восстали против него, и предпочли уйти в Манчжурию, потому, что он их собирался вести в Урянхайский край, по другой версии в Тибет.

Е. КИСЕЛЁВ: Так почему взбунтовались?

Б. СОКОЛОВ: Тут ряд причин. Во-первых, он с ними обходился явно не по-офицерски. Для него это был практически скот. Он и бил их ташуром, такой палкой большой. Сажал на крышу под солнцем, такой вид наказания. Телесное наказание в отношении к офицерам, это в русской армии не было принято.

Е. КИСЕЛЁВ: Именно русских офицеров?

Б. СОКОЛОВ: Русских. К монголам он вообще не имел особого отношения. Единственно, те, кто служил у него. А так, в управлении Монголией он не вмешивался.

Е. КИСЕЛЁВ: То есть, диктатором Монголии он не был?

Б. СОКОЛОВ: Не был. Там правило монгольское правительство. Унгерн оказывал определённое влияние, но в основном его интересовала Монголия, чтобы она его обеспечила материальными запасами для похода на север, в Россию. У него до этого была идея похода в Китай, восстановление в Пекине императора, но поскольку китайские генералы, которые действовали в Манчжурии, в северном Китае, они эту идею не поддерживали, вместе с ним идти, он от этой идеи отказался, пошёл в Россию, на север.

Е. КИСЕЛЁВ: Извините, я Вас перебью. Действительно, мне, готовясь к сегодняшней программе, пришлось прочитать много статей, фрагментов книг, в том числе и Ваших книг о бароне Унгерне. И кое-где проскальзывает такая мысль, что в действительности Унгерн после победы в Монголии, после того, как он взял Ургу, находился в 6 днях конного перехода от Пекина, реально нависал над Китаем в условиях, когда эта китайская армия была разгромлена. Действительно поход на Китай мог состояться?

Б. СОКОЛОВ: Да нет, конечно. У Унгерна тогда была 1 тысяча солдат. В Манчжурии были десятки тысяч китайских войск.

Л. ЮЗЕФОВИЧ: Тогда не было единого Китая. Он был поделен на зоны влияния разных генералов, маршалов. Это очень сложно. Был такой конгломерат полусамостоятельных образований.

Б. СОКОЛОВ: Нет, без китайских союзников никакой поход в Пекин, разумеется, не мог состояться.

Е. КИСЕЛЁВ: Унгерн, якобы, отказался от победы, которая чуть ли не падала ему в руки.

Б. СОКОЛОВ: Нет, конечно. Миф. Армию надо было снабжать. Допустим, мясо он мог в Монголии получить, а боеприпасе можно было покупать в том же Китае.

Л. ЮЗЕФОВИЧ: Тут нужно учесть гигантские монгольские расстояния. Которые нам отсюда, из Москвы, трудно представить. Но человек, бывавший в Монголии, а я там бывал не раз, я могу себе представить, что такое было снабжать даже 1 тысячу людей при этих расстояниях.

Б. СОКОЛОВ: А потом у него стало 5 тысяч, потому, что объединились русские эмигранты. Остатки колчаковских войск, которые ушли в Монголию, и во время последнего вторжения в Россию номинальным командованием Унгерна было около 5 тысяч солдат. Другое дело, что они были разбросаны по всей монгольской границе.

Л. ЮЗЕФОВИЧ: Но это же 5 тысяч солдат на расстоянии нескольких тысяч километров.

Е. КИСЕЛЁВ: Леонид Абрамович, я теперь обращаюсь к Леониду Юзефовичу, автору одной из биографий Унгерна. Вы в самом начале нашей программы сказали, что он чётко знал, чего он хочет. А чего он хотел?

Л. ЮЗЕФОВИЧ: Он хотел изначально создать такой противовес. Это был человек антилиберальных. Не только антибольшевистских, но и антилиберальных взглядов. Он считал, что западная цивилизация приходит к своему упадку, что ничего хорошего западный мир породить не в состоянии уже, напротив, он несёт гибель и разложение Востоку. И нужно создать противовес на Востоке, против влияния белой расы, как он говорил. И он хотел, мечтал, скорее будет так правильно сказано, создать т.н. Центрально-Азиатскую федерацию кочевых народов. Так он сам её называл. Это государственное объединение, в которое должны были войти кочевники Центральной Азии, от казахов, с которыми он пытался связаться, до маньчжуров. Я имею в виду маньчжуры, которые населяют север КНР сейчас даже.

И включая сюда, естественно, области, населённые народами, как он говорил, монгольского корня. Это буряты, тувинцы, которые хотя и не монголы, а тюрки, но буддисты. Это первый этап. А второй – восстановление династии Цинн в Китае. И включение этой созданной им Центрально-Азиатской федерации в состав возрождённой Поднебесной империи. Он вообще говорил несколько раз, в его допросах, в его письмах проскальзывает такая фраза «Спасение мира произойдёт из Китая, но при условии реставрации там династии Цинн».

Е. КИСЕЛЁВ: Интересно, ведь у германских национал-социалистов были разного рода восточные поиски.

Л. ЮЗЕФОВИЧ: Восточные поиски связаны с теорией Хаусхофера о том, что прародиной Ариев является район Амдо, это такая область на границе между Монголией и Тибетом.

Е. КИСЕЛЁВ: Этот антилиберализм, поиски истины на Востоке, загнивание западной цивилизации… Что-то прослеживается, не кажется ли вам, между Унгерном и будущими германскими национал-социалистами.

Л. ЮЗЕФОВИЧ: Я бы так не сказал. Эти связи можно проследить между многими фигурами 20-х годов. Ведь национал-социализм тоже возник не на голом месте. Существовали определённые идейные течения в духовном поле Европы, из которых и вырос национал-социализм. Таких фигур, как Унгерн, было много. Но это всё были кабинетные мыслители. Унгерн – единственный человек, который попытался воплотить эти идеи, а масштабность их, при странности их, она вызывает странное уважение. И именно этим он и интересен. Буддист с мечом.

Е. КИСЕЛЁВ: А как вы относитесь, это последний наш вопрос, потому, что время подходит к концу. Как вы относитесь к версии о том что Унгерн бежал в Тибет или по другой версии куда-то дальше, в Китай, а в Новониколаевск привезли кого-то другого, и выдали его за Унгерна.

Б. СОКОЛОВ: Ну, эта версия практически ни на чём не основана. Процесс Унгерна документирован, равно как и приведение приговора в исполнение. Он был приведёт в исполнение 16 сентября 1921 года, где-то в районе Новониколаевска, но точное место его захоронения неизвестно.

Л. ЮЗЕФОВИЧ: Такие легенды существуют об очень многих фигурах. И Берию видели в Южной Америке, в Буэнос-Айресе. И существует… А что касается 19 века, воскресал постоянно расстрелянный маршал Нейтон.

Е. КИСЕЛЁВ: И Александр I появлялся в образе старца.

Л. ЮЗЕФОВИЧ: А сколько мы знаем самозванцев! Это обычная история. И конечно, Унгерн был расстрелян. У него было два его халата. Один находится в музее города Минусинска, монгольском, а второй – в Центральном музее вооружённых сил в Москве. Все, кто сомневается в том, что это был Унген, могут пойти и их посмотреть. Вряд ли предусмотрительность большевиков простиралась так далеко, что они специально запаслись двумя разными халатами.

Б. СОКОЛОВ: А зачем большевикам было отпускать Унгерна?

Е. КИСЕЛЁВ: Нет, версия что он бежал. А большевики вынуждены были в этой ситуации кого-то предъявить.

Л. ЮЗЕФОВИЧ: Там есть такая версия, что в нём был заинтересован Блюхер, поскольку Унгерн готовил поход в Тибет. Он на допросах объяснял следователям, как нужно идти через Гоби. Он говорил, что нужно идти маленькими отрядами, в какое время, по каким маршрутам. И легенда говорит о том, что якобы Блюхер, который позднее станет представлять советские интересы в Китае, станет советником у Чан Кайши, что Блюхеру нужен был такой человек. Но это легенда.

Б. СОКОЛОВ: Это абсолютная ерунда, потому, что что же, они, под монархическими лозунгами будут поднимать Азию, как хотел Унгерн? Ясно, что это не имеет ничего общего с действительностью.

Е. КИСЕЛЁВ: Много легенд и мифов есть в нашей Истории. Сегодня мы говорили о герое многих таких мифов, легенд. И, всё-таки, абсолютно реальном персонаже нашей Истории, о бароне Унгерне, он одном из лидеров антибольшевистского движения на восточных окраинах империи, на Дальнем Востоке, в Забайкалье. И моими собеседниками сегодня были историки, авторы биографии барона Унгерна, Борис Соколов и Леонид Юзефович. Борис Вадимович, Леонид Абрамович, я благодарю вас, и прощаюсь с нашими слушателями. До встречи в следующее воскресенье.

Леонид Абрамович Юзефович

Самодержец пустыни. Барон Р. Ф. Унгерн-Штернберг и мир, в котором он жил

Это новый, переработанный и расширенный вариант книги, изданной в 1993 году, а законченной еще тремя годами раньше. Я исправил имевшиеся в первом издании ошибки, но наверняка допустил другие, потому что не ошибаются лишь те, кто повторяет общеизвестное. Здесь много новых фактов, значительная часть которых почерпнута мной из материалов, опубликованных C.Л. Кузьминым («Барон Унгерн в документах и мемуарах»; «Легендарный барон: неизвестные страницы Гражданской войны»; оба издания – М., КМК, 2004), но гораздо больше наблюдений, толкований и аналогий. Шире, чем прежде, я использовал слухи, легенды, устные рассказы и письма людей, чьи предки или родственники оказались втянутыми в монгольскую эпопею барона, и хотя их достоверность часто сомнительна, дух времени они выражают не менее ярко, чем документы. Тут я следовал за Геродотом, говорившим, что его долг – передавать все, о чем рассказывают, но верить всему он не обязан. Я пытался пристальнее взглянуть на самого Унгерна, но еще внимательнее – на мир, в котором он жил, и на людей, так или иначе с ним связанных. В этом, наверное, главное отличие нового издания от предыдущего.

За семнадцать лет, прошедших после выхода моей книги, и отчасти, может быть, благодаря ей «кровавый барон» сделался популярной фигурой. Как всякий персонаж массовой культуры, он приобрел лоск, но сильно потерял в объеме. Так проще иметь с ним дело. Ныне это кумир левых и правых радикалов, герой бульварных романов, комиксов, компьютерных игр и диковатых политических сект, объявляющих его своим предтечей. Когда-то я смотрел на него как на побежденного в неравном бою, теперь он взирает на нас с высоты своей посмертной победы и славы.

Как и раньше, я старался быть объективным, но объективность всегда ограничена личностью наблюдателя. Делать вид, будто я остался прежним, нелепо, за последние два десятилетия все мы стали другими людьми. Я не хочу сказать, что вместе с нами изменилось и прошлое, хотя это совсем не так глупо, как может показаться, но чем дальше оно отодвигается от нас, тем больше может сказать о настоящем – не потому, что похоже на него, а потому, что в нем яснее проступает вечное.

Л. Юзефович

Полки стояли как изваянные, молчаливые и такие тяжелые, что земля медленно уходила под ними вниз. Но не было знамен с полками… Над равниной всходило второе солнце. Оно шло невысоко. Ослепленные полки закрыли глаза, узнав в этом солнце все свои знамена.

Всеволод Вишневский. 1930 г.

Наполеона у нас не предвидится. Да и где же наша Корсика? Грузия? Армения? Монголия?

Максимилиан Волошин. 1918 г.

В каждом поколении есть души счастливые или проклятые, которые рождены неприкаянными, лишь наполовину принадлежащими семье, месту, нации, расе.

Салман Рушди. 1999 г.

Смысла железные двери величиной в пядь

Открываются ключами примеров величиной в локоть.

Летом 1971 года, ровно через полвека после того, как остзейский барон, русский генерал, монгольский князь и муж китайской принцессы Роман Федорович Унгерн-Штернберг был взят в плен и расстрелян, я услышал о том, что он, оказывается, до сих пор жив. Мне рассказал об этом пастух Больжи из бурятского улуса Эрхирик неподалеку от Улан-Удэ. Там наша мотострелковая рота с приданным ей взводом “пятьдесятчетверок” проводила выездные тактические занятия. Мы отрабатывали приемы танкового десанта. Двумя годами раньше, во время боев на Даманском, китайцы из ручных гранатометов поджигали двигавшиеся на них танки, и теперь в порядке эксперимента на нас обкатывали новую тактику, не отраженную в полевом уставе. Мы должны были идти в атаку не вслед за танками, как обычно, не под защитой их брони, а впереди, беззащитные, чтобы расчищать им путь, автоматным огнем уничтожая китайских гранатометчиков. Я в ту пору носил лейтенантские погоны, так что о разумности самой идеи судить не мне. К счастью, ни нам, ни кому-то другому не пришлось на деле проверить ее эффективность. Китайскому театру военных действий не суждено было открыться, но мы тогда этого еще не знали.

В улусе имелась небольшая откормочная ферма. Больжи состоял при ней пастухом и каждое утро выгонял телят к речке, вблизи которой мы занимались. Маленький, как и его монгольская лошадка, издали он напоминал ребенка верхом на пони, хотя ему было, думаю, никак не меньше пятидесяти, из-под черной шляпы с узкими полями виднелся густой жесткий бобрик седины на затылке. Волосы казались ослепительно белыми по сравнению с коричневой морщинистой шеей. Шляпу и брезентовый плащ Больжи не снимал даже днем, в самую жару.

Иногда, пока телята паслись у реки, он оставлял их и выходил к дороге полюбоваться нашими маневрами. Однажды я принес ему котелок с супом. Угощение было охотно принято. В котелке над перловой жижей с ломтиками картофеля возвышалась баранья кость в красноватых разводах казенного жира. Первым делом Больжи объел с нее мясо и лишь потом взялся за ложку, попутно объяснив мне, почему военный человек должен есть суп именно в такой последовательности: “Вдруг бой? Бах-бах! Все бросай, вперед! А ты самое главное не съел”. По тону чувствовалось, что это правило выведено из его личного опыта, а не взято в сокровищнице народной мудрости, откуда он потом щедро черпал другие свои советы.

В следующие дни, если Больжи не показывался у дороги во время обеденного перерыва, я отправлялся к нему сам. Обычно он сидел на берегу, но не лицом к реке, как сел бы любой европеец, а спиной. При этом в глазах его заметно было выражение, с каким мы смотрим на текучую воду или языки огня в костре, словно степь с дрожащими над ней струями раскаленного воздуха казалась ему наполненной тем же таинственным вечным движением, волнующим и одновременно убаюкивающим. Под рукой у него всегда были две вещи – термос с чаем и выпущенный местным издательством роман В. Яна “Чингисхан” в переводе на бурятский язык.

Я не помню, о чем мы говорили, когда Больжи вдруг сказал, что хочет подарить мне сберегающий от пуль амулет-гау, который в настоящем бою нужно будет положить в нагрудный карман гимнастерки или повесить на шею. Впрочем, я так его и не получил. Обещание не стоило принимать всерьез; оно было не более чем способом выразить мне дружеские чувства, что не накладывало на говорившего никаких обязательств. Однако назвать это заведомой ложью я бы не рискнул. Для Больжи намерение важно было само по себе, задуманное доброе дело не обращалось от неисполнения в свою противоположность и не ложилось грехом на душу. Просто в тот момент ему захотелось сказать мне что-нибудь приятное, а он не придумал ничего лучшего, как посулить этот амулет.