Белинский называет Татьяну любимым персонажем Пушкина, и это не случайно. Именно в Татьяне поэт воплотил свой «милый идеал», наделив свою героиню лучшими чертами характера типичной русской женщины.
Свой анализ образа Татьяны Белинский предваряет пространным рассуждениям о женщине вообще и о русской женщине в целом. Он пишет:
«Русская девушка – не женщина в европейском смысле этого слова, не человек: она не что другое, как невеста».
По мнению критика, вся цель жизни русской женщины – удачно выйти замуж, поскольку родители ничему иному, кроме как быть отличной невестой, ее не учат:
«подготовить же ее к состоянию замужества, объяснить ей обязанность жены, матери»
они не способны. Поэтому, выйдя замуж, русская девушка во всем копирует поведение своей матери. В итоге муж получает «второй экземпляр» тещи.
Благодаря своему положению, в которое их поставило общество, русские девушки становятся особами эксцентричными, романтичными, в каждом неженатом мужчине они видят исключительно жениха и готовы влюбиться в него с первого взгляда. Иногда среди них попадаются так называемые «идеальные девы». Они много читают, ведут чувственные дневники, активно переписываются с подругами
(даже если они живут «с нею в одной деревне, а иногда и в одном доме, только в разных комнатах»),
презирают все материальное.
Критик видит у русских девушек два пути дальнейшей жизни, оба неутешительных:
«или быть пошлыми на общий манер, или быть пошлыми оригинально».
Иное дело – Татьяна. Как пишет Белинский, среди русских девушек, задушенных обществом,
«удаются истинно колоссальные исключения»,
и Татьяна является одной из таких
«гениальных натур, не подозревающих своей гениальности».
Критик сравнивает ее с прекрасным цветком, который случайным образом вырос посреди скал.
– исключительная натура, проявившаяся вопреки обстоятельствам и принципам общественного устройства. И причина эта в том, что она – исключительно целостная и гармоничная.
Характер Татьяны
Глубокая и сильная натура – так Белинский неоднократно характеризует Татьяну. Он отмечает, что ее характер немногосложен, в ней нет
«болезненных противоречий», она создана «будто вся из одного цельного куска».
Ее характер не меняется на протяжении повествования, а лишь только развивается. Эту целостность характера героини автор относит к величайшим художественным находкам Пушкина.
Мир Татьяны ограничен, замкнут и очень гармоничен, пишет Белинский. Это мир, заключенный в самом себе. С «колыбельных дней» основной чертой характера девушки была задумчивость. Она сторонилась детей и ребячьих забав. С детства Татьяна пристрастилась к романам, и они заменили ей тысяч других дел. Белинский отмечает, что Татьянины
«летние ночи посвящались мечтательности, зимние – чтению романов».
Так что характер героини формировался во многом под воздействием французской литературы.
Любовь в ее жизни занимала центральное место по причине ее страстности —
«любовь для нее могла быть или величайшим блаженством, или величайшим бедствием жизни».
Выйдя благополучно замуж, Ларина могла бы целиком отдать себя мужу и детям, находя в выполнении семейных обязанностей свою главную отраду в жизни. И как считал Белинский, это свойство составляет
«достоинство и величие глубоких и сильных натур».
И именно такими, по его мысли, должны быть подлинные русские женщины.
«Спавший ум» Татьяны
Выступая последователем идей французских мыслителей, критик придерживался мысли, что
«создает человека природа, но развивает и образует его общество».
Эту мысль он последовательно проводил, характеризуя природное и социальное в характере Татьяны.
Он отмечает, что общество и обстоятельства жизни способны загубить даже самую прекрасную личность. Но и развитие человека вне общества представляется ему «чем-то уродливым». Единственно, что спасает человека от пошлости жизни – его гениальность.
Возвращаясь к определению «идеальных дев», Белинский относит к этому разряду и Татьяну. При этом он оговаривается, что героиня Пушкина
«представляет собою колоссальное исключение в мире подобных явлений».
Гениальность Татьяны – то есть целостность и глубина ее натуры – помогли ей выстоять против деформации характера со стороны общества.
«И Татьяна осталась естественно-простою в самой искусственности и уродливости формы, которую сообщила ей окружающая ее действительность»,
– пишет Белинский.
Говоря о внутреннем мире Татьяны, критик отмечает, что весь он заключался в
«жажде любви» и «ничто другое не говорило ее душе; ум ее спал».
Однако поставленная обществом в свое положение, Татьяна не могла найти своей страстности применения. Ее дни не были заняты никаким делом или развлечением. Белинский сравнивает ее с диким растением, предоставленным самому себе. Страсть горела в душе Татьяны, пожирая ее, как огонь, изнутри, и «ум ее ничем не был занят».
Татьяна и Онегин
Вспыхнувшая в душе Татьяны любовь к вполне объяснима, утверждал Белинский. Воспитанная на французских романах, впечатлительная Татьяна ничего не знала о реальной жизни, но страстно желала обрести новые впечатления. Мужчины, подобные Ленскому, ее не привлекали, поскольку не могли дать
«пищи ее экзальтированному, аскетическому воображению».
Другое дело – прибывший из столицы аристократ, представитель света, молодой, «блестящий», но при этом весь окруженный тайной, глубоко страдающий где-то внутри. Этот образ потряс «неразвитый ум» Татьяны и заставил ее влюбиться в Онегина без остатка.
Письмо Татьяны к Онегину – акт отчаянья, «порыв наивный и благородный», считает Белинский. Она написала письмо бессознательно, потому что «не знала, что делала». Оно – «язык страстей», романтическое и наивное одновременно. Татьяна предстала в нем самой собой, без всяких прикрас и лицемерия. Критик пишет, что письмо «свело с ума всех русских читателей», его считали величайшим образцом «откровения женского сердца». И все потому, что в нем слились простота и истина, которые, по его мысли, являют собой «высшую красоту и чувства».
К сожалению, восклицает Белинский, Пушкину пришлось оправдывать Татьяну перед лицом светских дам, и это беда для общества, которое стоит только пожалеть.
Героиня противопоставлена высшему свету, его чопорности и неискренности, она –
«женщина, а не деревяшка, выточенная по подобию женщины».
Ее вид не «порождает сплин», как вид дам из высшего общества, а пробуждает в груди искренние чувства.
Пробуждение ума Татьяны
Как пишет Белинский, объяснение Татьяны и Онегина, жесткая отповедь обожаемого ею идеала означали крах всех девичьих надежд. Но это не погасило в душе «пожирающего ее пламени». Несчастье дало Татьяне новый импульс для дальнейшей жизни, хотя она очень страдала, поскольку, по мысли автора,
«страдания, происходящие от фантазии, падают тяжело на сердце и терзают его иногда еще сильнее, нежели страдания, корень которых в самом сердце».
Она не раз посещает «опустелый дом» Онегина. Белинский описывает первый такой визит как
«лучшее место поэмы и драгоценнейшее сокровище русской поэзии».
Пережитые страдания, прочитанные книги, оставленные Онегиным в его доме, пробудили ум Татьяны, в ней «совершился акт сознания». Как пишет критик,
«книжное знакомство с этим новым миром скорбей… убедило ее в необходимости покориться действительности, и если жить жизнию сердца, то про себя, в глубине своей души».
Именно чтение книг Онегина послужило отправной точкой перерождения Татьяны «из деревенской девочки в светскую даму».
Это перерождение глубоко поразило Онегина. Он открылся ей, подобно тому, как Татьяна ранее открылась ему. Но объяснение Татьяны с Онегиным было непростым. Белинский пишет, что
«в этом объяснении высказалось все, что составляет сущность русской женщины <…>: и пламенная страсть, и задушевность простого, искреннего чувства, и чистота, и святость наивных движений благородной натуры, и резонерство, и оскорбленное самолюбие, и тщеславие добродетелью…»
Татьяна упрекает Онегина, желая отомстить ему за свое попранное самолюбие, за то, что он не был способен влюбиться в нее, когда она была молода. Как считает критик, по мнению Татьяны, молодость – вот все, что необходимо для любви.
«Как в этом взгляде на вещи видна русская женщина!»
– восклицает он.
Белинский считает, что Татьяна столь сурово упрекает Онегина по простой причине: он не влюбился в нее тогда, потому что
«в этом не было для него очарования соблазна», а теперь к ее ногам его привела «жажда скандалезной славы».
Татьяна, рассуждает Белинский, опасается за свое добродетельное отношение к мужу. Она боится вновь воспылать прошлой страстью к Онегину. И она произносит свою знаменитую фразу:
«Но я другому отдана, / Я буду век ему верна».
«именно отдана, а не отдалась! Вот истинная гордость женской добродетели!».
Но в финальной сцене перед нами совсем не природная Татьяна. Общество «пересоздало» ее, она подчинилась его условиям и приняла его правила игры.
Такова сущность русской женщины – искренне «отдаваться» тому, что может составить саму суть ее жизни. Такова Татьяна – первый национальный русский женский характер
Вам понравилось? Не скрывайте от мира свою радость - поделитесь«Роман Евгений Онегин» - Повествователь - сам Пушкин. Поединок заканчивается смертью Ленского, и Онегин уезжает из деревни. Онегин и Татьяна. Ленский и Ольга. История Онегина напоминает жизнь Чаадаева. Няня Татьяны - вероятный прототип - Яковлева Арина Родионовна, няня Пушкина. Сюжет. Подумай, о каких исторических событиях писал Пушкин в 10 главе и «Путешествии Онегина»?
«Роман Онегин» - Художественный метод в искусстве и литературе. Какого экономиста читал Онегин? Откуда в деревню прибыл Ленский? Онегин – «Митрофанушка Простаков новой формации». Онегин – «страдающий эгоист», которого душат «бездеятельность и пошлость жизни». Писарев. Блиц - опрос. Куда мусье водил гулять юного Онегина?
«Евгений Онегин игра» - Назовите главных героев романа “Евгений Онегин”: Биография А. Пушкина. Ольга Ларина. Здесь Пушкин очень плодотворно поработал. Авторские отступления в “Евгении Онегине” нужны. Счетная комиссия оглашает результаты игры и победителей. Из письма Л.С.Пушкину (январь 1824 г., Одесса). Подведем итоги: Понимание смысла.
«Евгений Онегин образ автора» - Сюжет – последовательность изображенных в художественном произведении событий. История жизни Онегина. Тематика и роль лирических отступлений в романе. Евгений Онегин и Владимир Ленский. Онегин, Ленский, семья Лариных, второстепенные персонажи романа. Образ автора. Темы сочинений. Лирические отступления придают роману глубину, всеохватность, широту.
«Урок по Евгению Онегину» - Александр Сергеевич Пушкин. Татьяна. Работа с опорной схемой. Евгений Онегин. Владимир Ленский. Все ярко, все бело кругом. Боже мой! Я думал: вольность и покой Замена счастью. Как я ошибся! как наказан! -. Творческая работа Мое отношение к героям романа. Тема урока: «Система образов романа «Евгений Онегин».
«Татьяна Ларина» - Именно такими нам представляются героини Пушкина, о которых мы рассказали в своём исследовании! Уже в 10 лет Наташа, судя по «поэтической тетради», могла не только отличить ямб от хорея, но и свободно ориентироваться в русской поэзии… Целая тетрадь посвящена правилам стихосложения с примерами из Княжнина, Хераскова, народных басен.
Всего в теме 14 презентаций
В основу художественного построения романа "Евгений Онегин" положен принцип, который впоследствии позволил назвать его "энциклопедией русской жизни" (Белинский), а самого Пушкина "поэтом действительности" (Киреевский). Этот принцип предполагал выход "романной" действительности за пределы литературного текста и погружение во внелитературную реальность. Этим объясняется максимальная приближенность романа к жизни, которая достигается разрушением каких бы то ни было литературных штампов, отказом от традиционных сюжетных ходов, а также неожиданной ролью автора, который порой противоречит сам себе,"забалтываясь донельзя".
Роман погружен в жизнь, в эпоху. Исторический пласт жизни общества представлен на всех уровнях: социальном, культурном, личностном.Социальный фон жизни явлен достаточно
широко: бытоописание московского и петербургского общества, жизнь русских помещиков, намеками обрисовано положение простого народа (мать Татьяны "брила лбы" , "служанок била осердясь "). В романе дан своеобразный обзор, атмосфера жизни России. В текст романа ограниченно и непринужденно вводятся реальные исторические лица: Каверин, Вяземский, Чаадаев, сам Пушкин. Их знакомство с героями еще раз подчеркивает невымышленность происходящего, реальность событий.
Образ автора в романе выполняет еще одну функцию: он выступает в роли типичного представителя своего поколения. Его биография, являясь биографией поколения, становится частью той исторической действительности, которую он же " исследует " в романе.
Полное описание эпохи требует не только ответа на вопрос,как живет, но и чем живет общество. Именно обзор культурной сферы жизни предполагает проникновение в умонастроение людей. Роман наполнен скрытыми и явными цитатами, перекличками с другими произведениями, пародийными отрывками. Однако вводятся они не нарочито и не создают ощущения "литературности текста". Напротив, автором подразумевается, что упоминаемые им имена у всех на устах. Поэтому многочисленные реминисценции, цитаты подаются в потоке непринужденной "болтовни" автора. Их употребление становится показателем способа мыслить, интеллектуального настроя общества, современного состояния умов (увлечение Руссо, Вольтером, Ричардсоном) . Порой фамилии известных людей являют историческое прошлое России (отступления о театре, Фонвизине, Озерове) .
Помимо этого историческое освещение получают и современные для Пушкина литературные процессы, прежде всего переход от романтизма к реализму. Автором осознается, что эти процессы выходят за рамки литературных направлений; с романтизмом уходит и определенное романтическое мировосприятие, романе оно связано, прежде всего, с образом Ленского. Но все это связано с одной культурной сферой жизни общества - с европеизированной светской культурой. Пушкина же интересует и другая сфера,национальная,которая для русского человека оказывается основополагающей, определяющей его нравственные потенциал.
Поэзия национального входит в роман вместе с образом Татьяны. В связи с ней вводятся рассказы об обычаях, "привычках милой старины" , гадания, сказочный фольклор. В них содержится определенная нравственность, связанная с народной философией. Так, сцена гадания выявляет философию женской души, русской души. Сама идея суженого связана с представлением о долге, суженый мыслится как предназначенный судьбой. Народная философия основана на предопределении, основным в жизни становится исполнение долга, исполнение предначертанного (это подтверждается не только судьбой Татьяны, но и судьбой ее матери, няни) . Фольклорные мотивы появляются и во сне Татьяны, народное творчество и философия подаются как органически связанные с ее личностью. Две культуры - национальная русская и западноевропейская - гармонично сопряжены в ее образе.
В обрисовке образа Татьяны, который столь дорог поэту, с не меньшей степенью,чем в образе Онегина, чувствуется стремление Пушкина быть полностью верным жизненной правде. Подобно Онегину и Ленскому, Татьяна чувствует себя чужой среди окружающих и так же мучительно ощущает это. Между тем, характер ее сложился в совершенно иной обстановке. Татьяна, в отличие от Онегина, выросла "в глуши забытого селенья" , в атмосфере русских народных сказок, "преданий простонародной старины " , рассказанных нянею, простой русской крестьянкой. Автор говорит о том, что Татьяна зачитывалась иностранными романами, с трудом изъяснялась на родном языке, но в то же время с помощью тонкого психологического приема раскрывает ее "русскую душу" (Под подушкой у Тани лежит французская книжка, но видит она русские " простонародные " сны) .
Татьяна - натура поэтическая, глубокая, страстная, жаждущая настоящей, большой любви.
Став законодательницей мод в свете, она не только не потеряла лучших черт своего духовного облика - чистоты, духовного благородства, искренности и глубины чувств, поэтического восприятия природы, - но и приобрела новые ценные качества, сделавшие ее
неотразимой в глазах Онегина.
Татьяна - идеальный образ русской девушки и женщины, но образ, не выдуманный Пушкиным, а взятый им из реальной жизни. Татьяна никогда не сможет быть счастлива с нелюбимым человеком, она, как и Онегин, стала жертвой света. "Природа создала Татьяну для любви, общество пересоздало ее " , - писал В.Г. Белинский.
Одним из ключевых событий романа является встреча Онегина с Татьяной. Он сразу же оценил ее незаурядность, поэтичность, ее возвышенно -романтическую натуру и был немало удивлен тем, что поэт - романтик Ленский ничего этого не заметил и отдал предпочтение куда более земной и обыкновенной младшей сестре. "Этому равнодушному, охлажденному человеку, - писал Белинский - стоило одного или двух невнимательных взглядов, чтобы понять разницу между обеими сестрами, - тогда как пламенному, восторженному Ленскому и в голову не входило, что его возлюбленная была совсем не идеальное и поэтическое создание, а просто хорошенькая и простенькая девочка, которая совсем не стоила того, чтобы за нее рисковать убить приятеля или самому быть убитым " (Белинский В.Г.) .
Татьяна, действительно, разительно отличается от окружающих ее людей. "Уездная барышня " , она, тем не менее, как Онегин и Ленский, тоже чувствует себя в провинциально - поместной среде одинокой и непонятой. " Вообрази, я здесь одна, / Никто меня не понимает " , - признается она в письме Онегину. Даже " в семье родной " она "казалась девочкой чужой " , избегала игр с подругами - сверстницами. Причина такого отчуждения и одиночества - в необычности, исключительности натуры Татьяны, одаренной " от небес " "Воображением мятежным, / Умом и волею живой, / И своенравной головой, / И сердцем пламенным и нежным" (3 , ХХ1У)
В романтической душе Татьяны своеобразно соединились два начала. Сроднившаяся с русской природой и народно - патриархальным бытом, привычками и традициями " милой старины ", она живет в другом - вымышленном, мечтательном мире. Татьяна - усердная читательница иностранных романов, главным образом нравоучительных и синтиментальных, где действуют идеальные герои, а в финале неизменно торжествует добро.
Она предпочитает бродить по полям " с печальной думою в очах, с французской книжкою в руках " . Привыкшая отождествлять себя с добродетельными героинями любимых авторов, она и Онегина, столь не похожего на окружающих, готова принять за " совершенства образец " , как бы сошедший со страниц Ричардсона и Руссо, - того героя о котором она давно мечтала. "Литературность" ситуации усиливается и тем, что письмо Татьяны Онегину насыщено реминисценциями из французских романов. Однако, книжные заимствования не могут заслонить непосредственного, искреннего и глубокого чувства, которым проникнуто письмо Татьяны. Да и сам факт послания к едва знакомому мужчине говорит о страстности и безоглядной смелости героини, прибегающей опасениями быть скомпрометированной в глазах окружающих.
Письмо это, наивное, нежное, доверчивое, окончательно убедило Онегина в необычности Татьяны, в ее душевной чистоте и неопытности, в ее превосходстве над холодными и расчетливыми светскими кокетками, оно оживило в нем лучшие, давно забытые воспоминания и чувства:
Язык девических мечтаний
В нем думы роем возмутил;
И вспомнил он Татьяны милой
И бледный цвет и вид унылый;
И в сладостный, безгрешный сон
Душою погрузился он.
И все же на страстное послание Татьяны, " где все наруже, все на воле " , Онегин отвечает холодной отповедью. Почему? Прежде всего, конечно же, потому, что Онегин и Татьяна стоят на разных ступенях духовно - нравственного развития и вряд ли могут понять друг друга. Не забудем, что Татьяна полюбила на самом деле не Онегина, некий фантом, некий сочиненный ею образ, который приняла за Онегина. (Выгодский Л.С.) . Между тем он, скептик и индивидуалист, превыше всего ценивший свою личную независимость, свою свободу, не мог и не хотел жертвовать ею никому и ничему. " Как! он, перегоревший в страстях, изведавший жизнь и людей, еще кипевший какими -то самому ему неясными не ясными стремлениями, - он, которого могло занять и наполнить только что - ни будь такое, что могло бы выдержать его собственную иронию, - он увлекся младенческой любовью девочки - мечтательности, которая смотрела на жизнь как он уже не мог смотреть... И что же сулила ему в будущем эта любовь? "-
разъяснял поведение Онегина Белинский.
Действительно, ответить на любовь Татьяны значило для Онегина решиться на брак ("Но обмануть он не хотел / Доверчивость души невинной " - 4 Х1) , т.е. утратить свободу в отношениях только с женщинами, но и общества в целом. К тому же это ставило крест на кипевших в нем неясных стремлениях, о которых писал Белинский, явно имея в виду стремления гражданские, общественные. Отдадим Онегину должное. Во время объяснения с Татьяной в саду он ничуть не лукавил и прямо, честно, открыл ей все как есть. Он признался, что Татьяна нравится ему, но он не готов к браку, не хочет и не может ограничить свою жизнь " домашним кругом" , что интересы и цели у него иные, что его страшит прозаическая сторона брака и что семейная жизнь ему наскучит. Словом, с точки зрения житейской Онегин вел себя безупречно (" Не в первый раз он тут явил / Души прямое благородство " .
Онегин невольно совершает здесь непоправимую ошибку, о которой впоследствии будет горько сожалеть. При всей своей проницательности он не смог оценить истинный масштаб личности Татьяны, не увидел, что перед ним редкостная, " гениальная натура " (Белинский) , наделенная исключительными способностями к духовно- нравственному развитию и самосовершенствованию. Он не ощутил, во - вторых, сколь глубоким, сильным и трагическим было чувство Татьяны, не почувствовал, что безответная страсть поставит героиню на край гибели (" Увы, Татьяна увядает, / Бледнеет, гаснет и молчит!" - ХХ1У) . Главное же - он не угадал, что любовь Татьяны - это дар судьбы, редкое счастье, ради которого стоило изменить свой образ жизни, привычки, планы на будущее.
Уверенный, что до конца понял Татьяну, он разглядел лишь одну грань ее натуры. Ему казалось, что Татьяна - известный тип простодушной и мечтательной провинциалки, милой уездной барышни. Но ему остался неведом другой, скрытый пласт душевного мира Татьяны - ее укорененность в народной почве, глубинная, органичная связь с национальной традицией, фольклорно - поэтической стихией, с миром русской старины и русской природы, притом более всего - с русской зимой:
Татьяна (русская душою,
Сама не зная почему)
С ее холодною красою
Любила русскую зиму,
На солнце иней в день морозный,
И сани, и зарею поздней
Сиянье розовых снегов,
И мглу крещенских вечеров.
Мало того, их сродство обретает здесь символический смысл, ассоциативно связывается с представлением о мраке и холоде как сущностных свойствах жизни вообще (Маркович В.М.) . В результате создается впечатление, что готовность страдать, терпеть, безропотно нести свой крест, уходящая своими корнями в глубины народной этики (вспомним ее разговор с няней) , для Татьяны столь же естественна, как привычка жить в суровом климате.
Теперь ясно, почему сон Татьяны - " это ключ к пониманию ее души, ее сущности " . Заменяя прямую и подробную характеристику героини, он позволяет проникнуть в самые сокровенные, неосознанные глубины ее психики, ее душевного склада (Гуковский Г.А.) .
Однако он выполняет и еще одну важную роль - пророчества о будущем, ибо " чудный сон" героини - это сон вещий. В символических обрядно -фольклорных образах здесь предсказаны, предугаданы едва ли не все главные события последующего повествования: выход героини за пределы "своего" мира (переправа через ручей - традиционный образ женитьбы в народной свадебной поэзии) . предстоящее замужество (медведь - святочный образ жениха) , появление в лесной хижине - доме суженого или возлюбленного и узнавание его истинной, доселе сокрытой сути, сборище " адских привидений" , так напоминающих гостей на именинах Татьяны, ссора Онегина и Ленского, завершившаяся убийством юного поэта, Главное же - героиня интуитивно прозревает сатанинское, демоническое начало в душе своего избранника (Онегин как глава сонма адских чудовищ) , что вскоре подтверждается его " странным с Ольгой поведеньем " в день именин и кровавой развязкой поединка с Ленским.
Сон Татьяны означает тем самым и новый шаг в постижении ею характера Онегина. Если раньше она видела в нем идеально-добродетельного героя, сходного с персонажами любимых романов, то теперь едва ли не впадает в противоположную крайность. Очутившись после отъезда хозяина в доме Онегина, Татьяна принимается за чтение книг в его деревенском кабинете. " Но показался выбор их ей странен " , - замечает поэт.
Удивляться этому не приходится. Провинциальная барышня, Татьяна была читательницей с запоздалыми литературными вкусами. Круг ее чтения составляли преимущественно романы второй половины ХУ111 века. В этих романах, как уже говорилось, действовали герои благородные, добродетельные, верные законам долга и чести, способные совершить подвиг самопожертвования. В пылком воображении Татьяны все они " В единый образ облеклись,/ В одном Онегине слились " (3 , 1Х) .
Теперь же, в библиотеке Онегина, Татьяна находит совсем иные книги, о которых не подозревала. Это новинки европейской литературы, главным образом, творения писателей -романтиков: Байрона, Шатобриана, Бенжамена Констана и других - произведения,
В которых отразился век
И современный человек
Изображен довольно верно
С его безнравственной душой,
Себялюбивой и сухой,
Мечтанью преданной безмерно,
С его озлобленным умом,
Кипящем в действии пустом.
В отличии от романов Ричардсона и Руссо здесь господствовали герои холодные и опустошенные, разочарованные и эгоистичные, герои, совершающие преступления, творящие зло и наслаждающиеся злом. Неудивительно, что Татьяне " открылся мир иной " - трагически - противоречивый душевный строй современного человека.Открылся ей отчасти и характер самого Онегина. Ведь с особым вниманием читает она страницы, где встречаются на полях его замечания, " черты его карандаша " и где " Онегина душа / Себя невольно выражает / То кратким словом, то крестом, / То вопросительным крючком " (7 , ХХ111) . Татьяна начинает понимать: если и можно сравнить Онегина с литературными героями, то не с благородными и восторженными персонажами литературы минувшего века, а с холодными и скучающими героями литературы новейшей.
Новейшая романтическая литература в библиотеке Онегина и вся обстановка его деревенского кабинета так же полно раскрывает его потаенный душевный мир, как раскрывает сон Татьяны ее собственную душу. Но в отличие от Онегина Татьяна имела возможность проникнуть на " заповедную территорию " , получить доступ к тайнам души своего избранника.
" Вход Татьяны в дом Онегина воспринимался как вход в его внутренний мир, в его душу!" -заметил А.Л. Слонимский.
Теперь - то, кажется Татьяне, она до конца поняла Онегина, разгадала его тайну: " Ужель загадку разрешила?/ Ужели слово найдено?" (имеется ввиду слово, зашифрованное в шараде).
Отныне он в ее глазах - " москвич в Гарольдовом плаще " , едва ли не пародия на героя времени. Как видим, Татьяна вновь связывает Онегина с определенным литературным типом. И вновь ошибается.Ибо разочарование Онегина, его хандра, его душевные муки непритворны и искренни (как вполне искренни и переживания самой Татьяны, почерпнутые как будто из французских романов) .
Вернувшись после долгого перерыва в Петербург, Онегин чувствует себя в " большом свете" еще более одиноким, чуждым окружающим, чем прежде. Вокруг него как будто возникает зона пустоты:
Но это кто в толпе избранной
Стоит безмолвный и туманный?
Для всех он кажется чужим.
Мелькают лица перед ним,
Как ряд докучных привидений.
Что, сплин иль страждущая спесь
В его лице? Зачем он здесь?
Кто он таков? Ужель Евгений?
Ужели он? ....
Отъединенность и сплин Онегина вполне объяснимы. На что мог он еще надеяться после всего пережитого, передуманного, перечувствованного? Смирить гордые мечтания, жить как
все: " не чуждаться " " светской черни " , идти " вслед за шумною толпою " , которую он так презирал? Нет, твердо говорит автор, Онегин не таков, двигаться по наезженной колее он не в состоянии. Как бы беспощадно поэт не судил порой своего героя, личная независимость и душевное благородство Евгения для него несомненны.
Итак, ни гражданское поприще, ни обычная карьера человека его круга не могут стать уделом Онегина. Остается лишь сфера частной жизни, прежде отвергаемая им как нечто низшее.
Не потому ли неожиданная встреча с Татьяной - княгиней производит на него столь сильное, поистине потрясающее впечатление?
Ее новый облик, манеры, стиль поведения отвечают самым строгим требованиям хорошего вкуса, высшего тона и немало не напоминают повадки прежней провинциальной барышни. Онегин видит: она научилась благородной сдержанности, умеет " властвовать собой" , он поражен происшедшей с ней переменой, которая представляется ему абсолютной, полной:
Хоть он глядел нельзя прилежней,
Но и следов Татьяны прежней
Не мог Онегин обрести.
Онегин настойчиво ищет встреч с Татьяной, пишет ей одно за другим страстные любовные признания, а потеряв надежду на взаимность, тяжело заболевает и едва не умирает от любви
(точно так же в свое время бледнела, гасла и увядала Татьяна) . Ему становится ясно, что его попытка прожить в полном одиночестве, в состоянии абсолютного покоя, без страстей и душевных бурь, оказалась несостоятельной и обернулась трагическими последствиями:
Чужой для всех, ничем не связан,
Я думал: вольность и покой
Замена счастью. Боже мой!
Как я ошибся, как наказан!
И тут возникает естественный вопрос, ставший камнем преткновения для русских критиков: чего же, собственно, добивался Онегин? Ведь Татьяна замужем, причем муж ее - видный генерал, герой сражений, известный при дворе, не обойденный назначениями, наградами, почестями (его самого и супругу " ласкает двор ") . Известно, что Белинский сурово осудил Татьяну именно за то, что она продолжая в душе любить Онегина, предпочла все же сохранить верность патриархальным нравам и безоговорочно отвергла его чувство. По мнению критика, семейные отношения " не освящаемые любовию, в высшей степени безнравственны... "
Напротив, Достоевский расценил этот поступок Татьяны не просто как высоконравственный,
жертвенный. Женщина истинно русская, говорил он в знаменитой речи о Пушкине, Татьяна не могла бросить своего мужа и бежать с Онегиным, ибо хорошо понимала невозможность строить свое благополучие на несчастье другого человека. (Достоевский Ф.М.)
На что же все-таки рассчитывает он? Да именно на то, что, как ему показалось, Татьяна изменилась полностью, что она стала совершенно другой, что из романтической, наивной и неопытной провинциалки она превратилась в истинную аристократку, опытную светскую даму, опытную светскую даму.
Кто б смел искать девчонки нежной
В сей величавой, в сей небрежной
Законодательнице зал?
(8 , ХХУ111)
А истинная аристократка, непременно принимая облик преданной своему мужу
" верной жены " , могла позволить себе тайную связь, которую, разумеется, ни в коем случае нельзя было афишировать. " Свет... не карает заблуждений, но тайны требует от них " , - точно
сформулировал этот негласный закон светской жизни сам Пушкин (в стихотворении " Когда твои младые лета..." , 1829) .
Другое дело, что расчеты Онегина не оправдались. В финале он застает Татьяну врасплох и делает невероятное, столь поразившее его открытие. Оказывается, Татьяна изменилась только внешне, внутренне она во многом осталась " прежней Таней " , " простой девой" ! А такие женщины на супружескую измену не способны. Именно это внезапное прозрение Евгения и придает финальной сцене острый драматизм и горькую безнадежность.
Убедившись, что его страстные признания не достигают цели, что Татьяна окружена "крещенским холодом " и на лице ее можно увидеть лишь " гнева след" , Онегин вновь (как в начале романа - в момент первого кризиса) уединяется в своем " молчаливом кабинете " и, отрекшись от света, опять принимается за чтение.
И что же? Глаза его читали,
Но мысли были далеко;
..............................................
Он меж печатными строками
Читал духовными глазами
Другие строки. В них -то он
Был совершенно углублен.
Такое чтение " духовными глазами" позволяет Онегину, человеку европейской культуры, погрузиться в доселе чуждый ему патриархально - усадебный, народно - поэтический мир, мир старины и придания, столь сродный Татьяне, ощутить ее укорененность в нем:
То были тайные преданья
Сердечной, темной старины,
Ни с чем не связанные сны,
Угрозы, толки, предсказанья,
Иль длинной сказки вздор живой,
Иль письма девы молодой.
Можно сказать, что Онегин сумел приблизиться теперь к разгадке тайны Татьяны, ее натуры,
ее души,что он начинает постигать то, чего не в состоянии был понять в дни своего деревенского затворничества. Все меркнет перед непрестанной думой о Татьяне, встреча с которой -ясней и ясней понимает понимает теперь герой - стала главным событием в его судьбе, событием, всю значимость которого он тогда не смог оценить. Любовь к Татьяне - последнее, что осталось у Онегина, и поэтому последний его визит к ней - акт отчаяния.
Нарушая все приличия, он приходит в чужой дом в неурочное время и застает Татьяну врасплох
В слезах, за чтением письма, одетой по- домашнему - и, потрясенный ее нежданно знакомым обликом, молча падает к ее ногам " в тоске безумных сожалений " .
Конечно, глядя на Онегина, Татьяна прекрасно понимает его страдания (" ей внятно все") :
ведь она сама пережила нечто подобное. Но точно так же, как Онегин до сей минуты не подозревал что в княгине живет " простая дева " , " прежняя Таня " , так и Татьяна не могла знать,что произошло с Онегиным после дуэли, что понял он во время странствий по России, что пережил в часы добровольного заточения в своем кабинете. Она считала, что разгадала Онегина раз и навсегда. Для нее он по- прежнему человек холодный, опустошенный, эгоистичный.
Этим и объясняется суровая отповедь Татьяны, зеркально повторяющая холодную отповедь Онегина.
Именно " зеркально отраженная " композиция этих сцен позволяет провести между ними и внутреннюю аналогию, а значит - лучше понять и оценить поведение пушкинской героини (Гуковский Г.А.).Именно в бескорыстие и благородство страсти Онегина не может поверить Татьяна. Убежденная, что он стал " чувства мелкого рабом " , она, кажется, не допускает даже мысли, что во время их разлуки (а ведь прошло целых четыре года!) Онегин способен измениться. Теперь ошибку совершает Татьяна.
Но в монологе Татьяны звучат другие ноты. Упреки оскорбленной женщины незаметно переходят в исповедь, поражающую своей откровенностью и бесстрашной искренностью.
Татьяна признается, что успехи " в вихре света " тяготят ее, что она предпочла бы нынешней мишурой жизни прежнее неприметное существование в деревенской глуши. Мало того: она прямо говорит Онегину, поступила " неосторожно " , решившись на брак без любви, что она по-прежнему любит его и горестно переживает упущенную возможность счастья. Чего же боле? Ведь такое признание предполагает высочайшую степень взаимного доверия и внутренней близости!
" Эта встреча, - пишет современный исследователь, - предваряющая разлуку навсегда, отмечена своего рода равенством Онегина и Татьяны в их общей скорби о несбывшемся и неповторимом; здесь угадываются покаяния,
прощения, благодарности ". (Хализев В.Е.)
В. Г. Белинский о романе А.С. Пушкина
" Евгений Онегин"
(из статей 8,9)
" Велик подвиг Пушкина, что он первый в своем романе поэтически воспроизвел русское общество того времени и в лице Онегина и Ленского показал его главную, то есть мужскую, сторону; но едва ли не выше подвиг нашего поэта в том, что он первый поэтически воспроизвел, в лице Татьяны, русскую женщину...
Натура Татьяны не многосложна, но глубока и сильна. В Татьяне нет этих болезненных противоречий, которыми страдают слишком сложные натуры; Татьяна создана как будто из
одного цельного куска, без всяких приделок и примесей. Вся жизнь ее проникнута тою целостностью, тем единством, которое в мире искусства составляет высочайшее достоинство художественного произведения. Страстно влюбленная, простая деревенская девушка, потом светская дама, Татьяна во всех положениях своей жизни всегда одна и та же; портрет ее в детстве, так мастерски написанный поэтом, впоследствии является только развившимся, но не изменившимся.
Татьяна - существо исключительное, натура глубокая, любящая, страстная. Любовь для нее могла быть или величайшим блаженством, или величайшим бедствием жизни, без всякой примирительной середины. При счастье взаимности любовь такой женщины - ровное, светлое пламя; в противном случае - упорное пламя, которому сила воли, может быть, не позволит прорваться наружу, но которое тем разрушительнее и жгучее, чем больше оно сдавлено внутри.
Счастливая жена, Татьяна спокойно, но тем не менее страстно и глубоко любила бы своего мужа, вполне пожертвовала бы собою детям... но не по рассудку, а опять по страсти, и в этой жертве, в строгом выполнении своих обязанностей нашла бы свое величайшее наслаждение, свое верховное блаженство. И все это без фраз, без рассуждений, с этим спокойствием, с этим внешним бесстрастием, с этою наружною холодностью, которые составляют достоинство глубоких и сильных натур.
Это дивное соединение грубых,вульгарных предрассудков с страстию к французским книжкам и с уважением к глубокому творению Мартына Задеки возможно только в русской женщине. Весь внутренний мир Татьяны заключался в жажде любви; ничто другое не говорило ее душе; ум ее спал, и только разве тяжкое горе жизни могло потом разбудить его, да и то для того, чтоб сдержать страсть и подчинить и подчинить ее расчету благоразумной морали... Дикое растение, вполне предоставленное самому себе, Татьяна создала себе свою собственную жизнь, в пустоте которой тем мятежнее горел пожиравший ее внутренний огонь, что ее ум ничем не был занят.
Без книги она была бы совершенно немым существом, и ее пылающий и сохнущий язык не обрел бы ни одного живого, страстного слова, которым бы могла она облегчить себя от давящей полноты чувства. И хотя непосредственным источником ее страсти к Онегину была ее страстная натура, ее переполнившаяся жажда сочувствия, - все же началась она несколько идеально.
Татьяна не могла полюбить Ленского и еще менее могла полюбить кого- ни будь из известных ей мужчин: она так хорошо их знала, и они так мало представляли пищи ее экзальтированному, аскетичному воображению... И вдруг является Онегин. Он весь окружен тайною, его аристократизм, его светскость, неоспоримое превосходство над всем этим спокойным и пошлым миром, среди которого он явился таким метеором, его равнодушие ко всему, странность жизни - все это произвело таинственные слухи, которые не могли не действовать на фантазию Татьяны, не могли не расположить, не подготовить ее к решительному эффекту первого свидания с Онегиным. И она увидела его, и он предстал перед нею, молодой, красивый, ловкий, блестящий, равнодушный, скучающий, загадочный, непостижимый, весь неразрешима тайна для ее неразвитого ума, весь обольщение для ее дикой фантазии... Есть женщины, которых внимание мужчина может возбудить к себе только равнодушием, холодностью и скептицизмом, как признаками огромных требований на жизнь или как результатом мятежно и полно пережитой жизни; бедная Татьяна была из числа таких женщин....
Объяснение Онегина Татьяной в ответ на ее письмо. Как подействовало на нее это объяснение, - понятно: все надежды бедной девушки рушились и она еще глубже затворилась в себе для внешнего мира.
И так, в Татьяне, наконец, совершился акт сознания (после посящения дома Онегина) : ум ее проснулся. Она поняла,наконец, что есть для человека интересы, есть страдания и скорби, кроме интереса, страданий и скорби любви. Но поняла ли она, в чем именно состоят эти другие интересы и страдания, если поняла, послужило ли это ей к облегчению ее собственных страданий? Конечно, поняла, но только умом, головою, потому что есть идеи которые надо пережить и душой и телом, чтоб понять их вполне, и которых нельзя изучить в книге. И потому книжное знакомство с этим новым миром скорбей если и было для Татьяны откровением, это откровение произвело на нее тяжелое, безотрадное и бесплодное впечатление: оно испугало ее,
ужаснуло и заставило смотреть на страсти, как на гибель жизни, убедило ее в необходимости покориться действительности, как она есть, и если жить жизнью сердца, то про себя, во глубине своей души, в тиши уединения, во мраке ночи,посвященной тоске и рыданиям. Посещение дома Онегина и чтение его книг приготовили Татьяну к перерождению из деревенской девочки в светскую даму, которое так удивило и поразило Онегина.
Теперь перейдем прямо к объяснению Татьяны с Онегиным. В этом объяснении все существо Татьяны выразилось вполне. В этом объяснении высказалось все, что составляет сущность русской женщины с глубокою натурою, развитою обществом, все: и пламенная страсть
и задушевность простого, искреннего чувства, и чистота и святость наивных движений благородной натуры, и резонерство, и оскорбленное самолюбие, и тщеславие добродетелью, под которою замаскирована рабская боязнь общественного мнения, и хитрые силлогизмы ума,светскою моралью пора порализовавшего великодушные движения сердца...
Татьяна - тип русской женщины.... Восторженные идеалисты, изучившие жизнь и женщину по повестям Марлинского, требуют оти необыкновенной женщины презрения к общественному мнению. Это ложь: женщина не может презирать общественного мнения, но может им жертвовать скромно, без фраз, без самохвальства, понимая всю великость своей жертвы, всю тягость проклятия, которое она берет на себя, повинуясь другому, высшему закону - закону своей натуры, а ее натура - любовь и самоотвержение.... "
Г. А. Гуковский
« Пушкин и проблемы реалистического стиля»
(Татьяна как тип русской женщины)
Идейное построение « Евгения Онегина » основано на сопоставлении, а в первых главах и противопоставлении Онегина и Татьяны, то есть двух типов культуры морально- психологического склада, обоснованных в свою очередь двумя видами среды, воспитания, культурных и бытовых воздействий и - еще глубже - двумя видами отношения к национально - народному началу в жизни и в культуре. Онегин... становится вполне понятен именно в контрастном сопоставлении с Татьяной, демонстрирующей национально - народный тип сознания, душевного склада и потому выражающий норму, идеал пушкинского мировоззрения 1823- 1830 (« Татьяны милой идеал » , - сказал сам Пушкин в завершающей строфе романа) . Для Пушкина в пору написания « Онегина » еще не важно то обстоятельство, что Татьяна - дворянская, помещичья дочка, хотя он тщательно выписывает социальный фон своей героини: ее семью, и соседей - помещиков, и московскую родню. Этот фон дан с отрицательными социальными и моральными оценками, начиная с указаний на бескультурье и низменность интересов окружающих Татьяну помещиков или на элементарную развращенность их и кончая указаниями на крепостническую практику:
Гвоздин, хозяин превосходный,
Владелец нищих мужиков...
При всем том Татьяна, по Пушкину, связана не только с этой средой, но и с народной стихией, окружающей ее в деревне. Пушкин отделяет Татьяну от ее собственной семьи:
Она в семье своей родной
Казалась девочкой чужой....
Он окружает Татьяну более возвышенными воздействиями - и книжными и человеческими. Впрочем, как неказисто родственное окружение Татьяны, Пушкин подчеркивает его истинно русский, национальный характер. Русская деревня и в своем помещичьем варианте - это Русь, такая, какая есть, далекая от идеала свободолюбцев, но подлинная, реальная. Для Пушкина еще не играет решающей роли то, что Татьяна - помещичья дочка. Но для него важно то, что она « уездная барышня » , живущая в окружении исконно национальной культуры и в тесной близости к народу.
Татьяна - идеал русской женщины, воплощение высокопоэтического русского народного духа.
Татьяна как тип, то есть закономерный характер, и как явление культуры определена у Пушкина двумя началами по преимуществу. Глубокой основой ее образа является народность, второй элемент ее образа - это ее чтение, книжное воздействие предромантизма (сентиментализма) . ...
Образ Татьяны определен органическим складом народной жизни и фольклора. Здесь следует различать два круга образно- словесных символов, выражающих в тексте романа идею народности - основы душевной жизни Татьяны: с одной стороны, это фольклор, с другой -русский по преимуществу быт, воздействие национальной, хоть и патриархальной среды.
Фольклор и народная жизнь сопровождают образ Татьяны как лейтмотив. Первое появление Татьяны в романе сопровождается акцентировкой демократичности ее имени. Пушкин указывает по поводу имени « Татьяна »:
Оно приятно, звучно,
Но с ним, я знаю, неразлучно
Воспоминанье старины
Иль девичьей! ...
Итак, с первых слов о Татьяне ее образ окружен представлениями о старине, о девичьей, о вкусах простолюдинов, причем не противостоит этим представлениям, а как бы сливается с ними. Что же касается имени, то оно до конца романа придавало образу героини его некое звучание простонародности, вплоть до того места, где о княгине сказано совсем просто:
Кто прежней Тани, бедной Тани,
Теперь в княгине б не узнал!
Развитие образа Татьяны совершается в сопровождении фольклора и образов крестьянской жизни.
В третьей главе дана завязка романа Татьяны, первый поворотный пункт ее судьбы: она полюбила; и именно тут, рядом с нею, оттеняя ее, возникает образ няни, простой русской крестьянки, женщины из народа. Именно няня оказывается другом Татьяны в решающую минуту. Пушкин даже не упоминает в соответственном месте о родных Татьяны, об ее матери, об Ольге. На их месте -няня, которая символизирует подлинную душевно - культурную среду Татьяны.
Новое событие в жизни Татьяны -грядущее свидание с Онегиным. Мучительное волнение Татьяны опять изображается на фоне фольклорного мотива...
Между тем именно то обстоятельство, что Пушкин решился пойти на риск задержки хода романа, показывает, насколько важен был его замысла, для его идеи сон Татьяны. В самом деле, сон - средство раскрытия самых глубоких, сокровенных, неосознанных глубин, основ душевного склада героя.
Сон Татьяны заменяет у Пушкина подробный анализ ее психологического мира,
воплощая его в образах. Сон Татьяны - это ключ к пониманию ее души, ее сущности. В его состав входят два элемента. Сначала он слегка окрашен образами и мотивами модных романов- таков образ Онегина во сне, с его сверкающими очами, таинственной властью, джентльменством, соединенным с страшной губительной силой. Но мотивы романов - отпечаток чтений Татьяны - только ложатся дополнительным оттенком на основное содержание сна. Оно соткано из образов и мотивов народного искусства, народных представлений, фольклора. Таким образом, сон дает как бы формулу душевной культуры Татьяны: основа ее - народность, вторичное влияние - романы. ...
Таким образом, можно подумать, что Пушкин в сне Татьяны объединил разнообразный фольклорный материал композиционной формулой ритуального сна невесты. Татьяна, в глубине души мыслящая себя как красну девицу фольклора, а Онегина как суженого, перед встречей с ним, с суженым, и под влиянием святочных гаданий видит сон, который в основе своей есть сон невесты русского фольклора. Так образ Татьяны глубоко и интимно связан с образами народного творчества и быта.
Татьяна - в Москве, в чуждой ей и далекой от народности среде. И вот в конце главы речь идет о душевном состоянии Татьяны, и опять дается народность и сентиментальные романы:
Ей душно здесь... она мечтой
Стремиться к жизни полевой,
В деревню, бедным поселянам,
В уединенный уголок,
Где льется светлый ручеек,
К своим цветам, к своим романам.
Бедные поселяне, деревня - это не просто руссоизм,а более глубокая связь с народной жизнью. « Льется светлый ручеек » , романы - это воздействие книг.
В восьмой главе Татьяна - в новой, в другой, и,конечно, в чужой ей среде. Но именно глубокая органическая народность и моральный строй ее личности обусловили ее победу над светским обществом. Она вовсе не стала светской дамой, такой, как другие светские дамы. Она осталась прежней, той же чистой и возвышенной Таней, преданной деревне, своей полке книг,воспоминанию о своей няне. Это-то и выделяет ее из круга дам и делает ее царицей зал, хотя она даже и не красавица. Поэтому праздны размышления о том, могла ли Татьяна за два года стать великолепной дамой. Темы внутреннего изменения Татьяны в романе нет. В нем указано лишь внешнее усвоение Татьяной светских манер, не более. А в существе своем Татьяна осталась прежней - милым идеалом, бедной Таней. Таков был, по Пушкину, высший апофеоз простого и скромного величия нравственной народной души: явившись в чуждую ей пышную и искусственную среду, она и ее, даже ее, эту ложную среду, заставила склониться с чувством невольного уважения.
Бедная Таня победила высший свет, и в этой победе - залог победы духа народности над всем, ему противостоящим.
Как уже было сказано выше, облик Татьяны обрисован не только чертами народности, но и чертами окружающей ее истинно национальной русской среды, русского жизненного уклада, распространяющегося как на жизнь крестьян, так и на быт семьи Лариных. Этот национальный « местный колорит» выражен и в слоге изображения среды Татьяны, и в подборе предметных деталей, характеризующих эту среду. Здесь тоже намечается контраст по отнашению к среде Онегина. Без сомнения, не случайно, что там, где речь идет о Татьяне, в тексте романа чрезвычайной редкостью являются варваризмы, если не считать разговора о ее чтениях. Наоборот, здесь встречаются « руссизмы» , то есть слова и выражения подчеркнуто русского, национально - идиоматического характера, так и термины, обозначающие предметы и явления типически- русского быта. Сразу после первого появления Татьяны в романе появляются пяльцы, и узор на полотне, и примета, и тут же указание, что Татьяна даже девочкой не говорила с куклой « про вести города, про моды» .....
Русский склад, окружающий Татьяну и в обиходе Лариных, противопоставлен стилю и складу Онегина. ,
Однако подлинным контрастом Татьяне является круг ее московских кузин в седьмой главе и сами эти кузины, изображенные в сатирических тонах. Пошлость и развращенность московской дворянской среды измеряют достоинство идеала, воплощенного в Татьяне.
Что же касается автора - поэта, то, как он ни связан во многом с онегинским миром, он несет в своей душе идеал Татьяны. Поэтому он мечтает написать роман в духе ее душевного строя. Поэтому же он отрекается от « ученых» светских дам в пользу дедовских традиций мира Татьяны:
Но я... Какое дело мне?
Я верен буду старине...
Д.И. Писарев
О Татьяне Лариной
« Вводя нас в семейство Лариных, Пушкин тотчас старается предрасположить нас в пользу Татьяны; эта, дескать, старшая, Татьяна, пускай будет интересная личность, высшая натура и героиня.
Однако же я попробую отрешиться от этих предвзятых чувств любви и уважения. Я взгляну на Татьяну как на совершенно незнакомую мне девушку, которой ум и характер должны раскрывать предо мною не в рекомендательных словах автора, а в ее собственных поступках и разговорах.
Первый поступок Татьяны -ее письмо к Онегину. Поступок очень крупный и до такой степени выразительный, что в нем сразу раскрывается весь характер девушки. Надо отдать полную справедливость Пушкину: характер выдержан превосходно до конца романа; но здесь как и везде, Пушкин понимает совершенно превратно те явления, которые он рисует совершенно верно.
В своей Татьяне он рисует с восторгом и с сочувствием такое явление русской жизни, которое можно и должно рисовать только с глубоким состраданием или с резкою ирониею.
Онегин во все продолжение романа был у Лариных три раза. В первый раз тогда, когда Ленский его представил и когда их угощали вареньем и брусничною водою. Во второй раз тогда, когда он получил письмо Татьяны.
И в третий раз на именинах Татьяны.
Значит, до именин было только два визита. Значит, Татьяна влюбилась в Онегина сразу и решилась к нему написать письмо, проникнутая самою страшною нежностью, видевши его всего один раз. ... Знакомство было, очевидно, самое поверхностное, когда Онегин даже не знает, « которая Татьяна» . Легко может быть, что Онегин не сказал с Татьяною ни одного слова; это обстоятельство тем более правдоподобно, что Ленский называет Татьяну молчаливой; по всей вероятности, разговором владела постоянно старуха Ларина; ...А в разговоре с простою старухой он,очевидно, не мог высказать ничего замечательного, что оправдывало бы или Объясняло бы возникновение внезапного и страстного чувства в душе умной и рассудительной девушки. Как бы то ни было,результатом первого, совершенно поверхностного знакомства Твтьяны с Онегиным оказалось то знаменитое письмо которое Пушкин свято бережет и читает с тайною тоскою. Татьяна начинает свое письмо довольно умеренно; она выражает желание видеть Онегина хоть раз в неделю, чтоб только слышать его речи. чтобы молвить ему слово и чтобы потом день и ночь думать о нем до новой встречи. Все это было бы очень хорошо, если бы мы знали, какие это речи так понравились Татьяне и какое слово она желает молвить Онегину. Но к сожалению, нам достоверно, что Онегин не мог говорить старухе Лариной никаких замечательных речей и что Татьяна не вымолвила ни одного слова. Если же она желает молвить слова, подобные тем, которыми она наполняет свое письмо, то ей, право, незачем приглашать Онегина в неделю раз, потому что в этих словах нет никакого смысла и от них не может быть никакого облегчения ни тому, кто их произносит, ни тому, кто их выслушивает.
Татьяна, повидимому, предчувствует, что Онегин не станет ездить к ним раз в неделю, чтобы говорить ей речи и выслушивать слова; вследствие этого начинаются в письме нежные упреки; уж если, дескать, не будете вы, коварный тиран, ездить к нам раз в неделю, так незачем было и показываться у нас; без вас я бы, может быть, сделалась верною женою и добродетелбною матерью; а теперь я по вашей милости, жестокий мужчина пропадать должна.
Все это, разумеется, изложено самым благородным тоном и втиснуто в самые безукоризненные четырехстопные ямбы. - Ни за кого я не хочу замуж идти, продолжает Татьяна, а за тебя даже очень хочу, потому что " то в вышнем суждено совете... то воля неба: я твоя " , и потому что ты мне послан богом и ты хранитель по гроб моей жизни. - Тут Татьяна как будто спохватилась и, вероятно, подумала про себя: что ж это я, однако, за глупость пишу и с какой стати я это так раскутилась? Ведь я его всего- навсего только один раз видала. Так нет же вот, прдолжает она: не один раз; не такая же я в самом деле, шальная дура, чтобы вешаться на шею первому встречному; я влюбилась в него потому,что он мой идеал; а я уж давно мечтаю об идеале, значит, я видела его много раз; волосы, усы, глаза, нос - все как есть так, как должно быть у идеала; и, кроме того, в высшем совете так суждено; значит, не о чем толковать: влюблена в него до безумия, буду ему верна в сей жизни и в будущей, буду о нем мечтать денно и нощно и напишу к нему такое пламенное письмо,от которого затрепещет самое безчувственное сердце. Затем Татьяна бросает в сторону последние остатки своего здравого смысла и начинает взводить на несчастного Онегина самые неправдоподобные напраслины.
" Ты в сновиденьях мне являлся" .... С каждой дальнейшей строчкой письма Татьяна завирается хуже и хуже, по русской пословице: чем дальше в лес, тем больше дров.....
Было бы очень недурно и очень полезно для Татьяны, если бы Онегин отвечал ей словесно или письменно в том резко - насмешливом тоне, в каком я написал от его лица несколько фраз.
Такой ответ, конечно, заставил бы Татьяну пролить несметное количество слез; но если только мы допустим предположение, что Татьяна была неглупа от природы, что ее врожденный ум не был еще окончательно истреблен бестолковыми романами и что ее нервная система не была вполне расстроена ночными мечтаниями и сладкими сновидениями,- то мы прдем к тому убеждению,что горькие слезы пролитые ею над прозаическим ответом жестокого идеала, должны были бы произвести во всей умственной жизни необходимый чрезвычайно благодетельный переворот.Глубокая рана,нанесенная ее самолюбию, мгновенно истребила бы ее фантастическую любовь к очаровательному соседу. - Что ж, - подумала бы она, - должно быть, это в самом деле не он мелькал в прозрачной темноте. А если не он, так кто же? Да, должно быть, никто не мелькал. И зачем это я ему так много глупостей написала?
Татьяна увидела бы ясно, что ее любовь к Онегину, лопнувшая как мыльный пузырь, была только подделкой любви, бесплодною и мучительною игрою праздного воображения; она поняла бы в то же время, что эта ошибка, стоившая ей многих слез и заставляющая ее краснеть от стыда и досады, была естественным и необходимым выводом из всего строя ее понятий, которые она черпала с страстною жадностью из своего беспорядочного чтения;... Необходимо или отыскать себе другое, здоровое чтение, или по крайней мере прислониться в действительной жизни к какому- нибудь хорошему и разумному делу, которое могло бы постоянно поддерживать в ней умственную трезвость и отвлекать ее от туманной области наркотических мечтаний. Такое хорошее и разумное дело отыскать нетрудно; намек на него существует даже в нелепом письме Татьяны; она говорит, что помогаеи бедным, - ну, помогай; но только займись этим делом серьезно и смотри на него как на постоянный и любимый труд.... Словом, несмотря на пустоту и бесцветность той жизни, на которую была осуждена Татьяна с самого детства, наша героиня все-таки имела возможность действовать в этой жизни с пользою дляя себя и для других, и она непременно принялась бы за какую - нибудь скромную, полезную деятельность, если бы нашелся умный человек, который бы энергическим словом и резкою насмешкою выбросил ее вон из ядовитой атмосферы фантастических видений и глупых романов.
В онегинские времена уровень нравственных требований стоял так низко, Татьяна вышедши замуж, в конце романа считает своею обязанностью благодарить Онегина за то, что он поступил с нею благородно. А все это благородство, которого Татьяна никак не может забыть, состояло в том,что Онегин не оказался по отношению к ней вором. ......
Осмеять письмо Татьяны он не в состоянии, потому что он сам, подобно Пушкину, находил это письмо не смешным, а троготельным. ... Онегин решился поднести Татьяне золоченую пилюлю, которая не могла подействовать на нее благотворно именно потому, что она была позолочена.
С самого начала Онегин делает грубую и непоправимую ошибку; он принимает любовь Татьяны за действительно существующий факт; а ему, напротив того, надо было сказать и доказать ей, что она его совсем не любит и не может любить, потому что с первого взгляда люди влюбляются только в глупых романах.
Голова несчастной девушки до такой степени засорена всякой дрянью и до такой степени разгорячена глупыми комплиментами Онегина, что нелепые слова: " гибель от него любезна " , произносятся с глубоким убеждением и очень добросовестно проводятся в жизнь. Забыть Онегина, прогнать мысль о нем какими - нибудь дельными занятиями, подумать о каком - нибудь новом чувстве и вообще превратиться какими-нибудь средствами из несчастной страдалицы в обыкновенную, здоровую и веселую девушку - все это возвышенная Татьяна считает для себя величайшим бесчестием; это, по ее мнению, значило бы свалиться с неба на землю, смешаться с пошлою толпою, погрузиться в грязный омут житейской прозы. Она говорит, что " гибель от него любезна " , и поэтому находит, что гораздо величесвеннее стродать и чахнуть в мире воображаемой любви, чем жить и веселиться в сфере презренной деятельности. И в самом деле, ей удается довести себя слезами, бессонными ночами и печальными размышлениями под лучом Дианы до совершенного изнеможения.
После отъезда Онегина из деревни Татьяна, стараясь поддержать в себе неугосимый огонь своей вечной любви, посещает неоднократно кабинет уехавшего идеала и читает с большим внимантем его книги. С особенным любопытством вглядывается и вдумывается она в те страницы, на которых рукою Онегина сделана какая - нибудь отметка. "И ей открылся мир иной " ,- объявляет нам Пушкин. Слова: " мир иной " , должны, повидимому обозначать собою новый взгляд на человеческую жизнь вообще и на личность Онегина в особенности.
До открытия нового мира она воображала себе, что влюблена по гроб жизни; после своего открытия она остается при том же самом убеждении. До открытия нового мира она бесприкословно повиновалась мамаше; и после открытия она продолжает повиноваться так же бесприкословно. Это с ее стороны очень похвально, но для того, что бы повиноваться мамаше в самых важных случаях жизни, небыло ни малейшей надобности открывать новый мир, потому что и старый наш мир основан целиком на смирении и послушании.
Пока Татьяна в кабинете Онегина открывает новые миры, один из жителей старого мира советует ее мамаше повезти дочь " в Москву, на ярмарку невест " . Ларина соглашается с этой мыслью, и когда Татьяна узнает об этом решении, тогда она, с своей стороны не представляет никаких возражений. Надо полагать, что " ярмарка невест" занимает очень почетное место в том новом мире, который открыла Татьяна.
Куда бы она не стремилась мечтой - это решительно все равно. Тело ее, затянутое в корсет во всяком случае находится там, где ему велят находиться, и делает именно те движения,которые ему прикажут делать. .... Татьяна до конца романа остается тем самым рыцарем печального образа, каким мы видели ее в ее письме к Онегину. Ее болезненно развитое воображение постоянно создает ей поддельные чувства, поддельные потребностим, поддельные обязанности, целую искусственную программу жизни, и она выполняет эту искусственную программу с тем поразительным упорством которым обыкновенно отлличаются люди, одержимые какой нибудь мономаниею. Она вообразила себе,что влюблена в Онегина, и действительно влюбила себя в него. Потом она вообразила себе Бчто ее жизнь разбита. Потом, видя, что ей не удается умереть, она вообразила, что теперь ко всему равнодушна; тогда она отдала себя в распоряжение своих родственников,которые сбыли ее толстому генералу. Очутитившись в руках своего нового хозяина, она вообразила,что превращена в украшение генеральского дома. Она поставила себя под стеклянный колпак и обязала себя простоять под этим колпаком в течении всей своей жизни. И сама она смотрит на себя со стороны и любуется неприкосновенностью и твердостью своего характера.
Онегин встречается с нею в Петербурге в то время, когда она, драпируясь в свою неприкосновенность,уже украшает своею добродетельною особою жилище толстого генерала.
Онегин проникается предосудительным желанием вытащить это украшение из-под стеклянного колпака.Но украшение не трогается с места и, оставаясь под колпаком, читает оттуда предприимчивому денди такую проповедь,которая доставляет ему очень мало удовольствия.
Этой проповедью,как известно, заканчивается весь роман. Знаменитый монолог заключает в себе следующий смысл: зачем вы не влюбились в меня прежде? Теперь вы ухаживаете за мною потому, что я превратилась в блестящее украшение богатого дома, Я вас все-таки люблю, пршу вас убираться к черту; свет мне пртивен,но я намерена безусловно исполнять все его требования.
Этот монолог доказывает ясно, что Татьяна и Онегин - друг друга стоят; оба они до такой степени исковеркали себя, что совершенно потеряли способность думать, чувствовать и действовать по -человечески. Само по себе чувство Татьяны мелко и дрябло; но по отношению к своему предмету это чувство точь-в-точь такое каким оно должно быть.
Белинский посвятил характеристике Татьяны целую отдельную статью. В этой статье он, по своему обыкновению, высказал много превосходных мыслей,которые даже теперь по прошествии двадцати лет, могут еще изумлять и приводить в ужас неисправимых филистеров.
Белинский ставит Татьяну на пьедестал и приписывает ей такие высокие достоинства, на которые она не имеет никакого права и которыми сам Пушкин, при своем поверхностном и ребяческом взгляде на жизнь вообще и на женщину в особенности, не хотел и не мог наделить любимое создание своей фантазии. ..."
Мы исследовали образ любимой героини поэмы А.С.Пушкина " Евгений Онегин" Татьяны Лариной с точки зрения различных критиков. Сам поэт считал образ Татьяны "идеальным" положительным образом русской женщины.
Пушкин явилсяпервым в России создателем реалистического стихотворного романа.Во время работы над произхведением он писал Вяземскому: " Пишу роман, и не просто роман, а роман в стихах. А это дьявольская разница " .
" Евгений Онегин " - роман о современной поэту действительности, о людях пушкинского поколения, их судьбах,роман, отличающийся остротой,актуальностью. По моему мнению, именно это и давало прво Белинскому назвать Пушкинский роман в стихах не только " в высшей степени народным произведением " , но и " актом " создания для русского общества,почти первым, но зато каким великим шагом вперед для него " . Действительно в строфах пушкинского романа русское общество впервые увидело, и что еще важнее, впервые поняло себя и причины своих недугов "
Список литературы:
В. Г. Белинский Избранное " Московский рабочий " 1954 г.
Г.А. Гуковский Пушкин и проблемы реалистического стиля
(Татьяна как тип русской женщины)
Русская литература Х1Х века Москва " Просвещение" 1984 г.
Д.И.Писарев Москва " Художественная литература" 1986 г.
Хализев В.Е. Восьмая глава " Евгения Онегина" (Опыт интрепритаций)
Литература в школе 1988 г.
А.М. Гуревич Сюжет " Евгения Онегина" Издательство Московского Университета 2001 г.
В. Г. Белинский о романе А. С. Пушкина «Евгений Онегин» (из статей 8, 9)
Велик подвиг Пушкина, что он первый в своем романе поэтически воспроизвел русское общество того времени и в лице Онегина и Ленского показал его главную, то есть мужскую, сторону; но едва ли не выше подвиг нашего поэта в том, что он первый поэтически воспроизвел, в лице Татьяны, русскую женщину...
Натура Татьяны не многосложна, но глубока и сильна. В Татьяне нет этих болезненных противоречий, которыми страдают слишком сложные натуры; Татьяна создана как будто из одного цельного куска, без всяких приделок и примесей. Вся жизнь ее проникнута тою целостностью, тем единством, которое в мире искусства составляет высочайшее достоинство художественного произведения. Страстно влюбленная, простая деревенская девушка, потом светская дама, Татьяна во всех положениях своей жизни всегда одна и та же; портрет ее в детстве, так мастерски написанный поэтом, впоследствии является только развившимся, но не изменившимся.
Татьяна — существо исключительное, натура глубокая, любящая, страстная. Любовь для нее могла быть или величайшим блаженством, или величайшим бедствием жизни, без всякой примирительной середины. При счастье взаимности любовь такой женщины — ровное, светлое пламя; в противном случае — упорное пламя, которому сила воли, может быть, не позволит прорваться наружу, но которое тем разрушительнее и жгучее, чем больше оно сдавлено внутри.
Счастливая жена, Татьяна спокойно, но тем не менее страстно и глубоко любила бы своего мужа, вполне пожертвовала бы собою детям... но не по рассудку, а опять по страсти, и в этой жертве, в строгом выполнении своих обязанностей нашла бы свое величайшее наслаждение, свое верховное блаженство. И все это без фраз, без рассуждений, с этим спокойствием, с этим внешним бесстрастием, с этою наружною холодностью, которые составляют достоинство глубоких и сильных натур.
Это дивное соединение грубых,вульгарных предрассудков с страстию к французским книжкам и с уважением к глубокому творению Мартына Задеки возможно только в русской женщине. Весь внутренний мир Татьяны заключался в жажде любви; ничто другое не говорило ее душе; ум ее спал, и только разве тяжкое горе жизни могло потом разбудить его, да и то для того, чтоб сдержать страсть и подчинить и подчинить ее расчету благоразумной морали... Дикое растение, вполне предоставленное самому себе, Татьяна создала себе свою собственную жизнь, в пустоте которой тем мятежнее горел пожиравший ее внутренний огонь, что ее ум ничем не был занят.
Без книги она была бы совершенно немым существом, и ее пылающий и сохнущий язык не обрел бы ни одного живого, страстного слова, которым бы могла она облегчить себя от давящей полноты чувства. И хотя непосредственным источником ее страсти к Онегину была ее страстная натура, ее переполнившаяся жажда сочувствия, — все же началась она несколько идеально.
Татьяна не могла полюбить Ленского и еще менее могла полюбить кого-ни будь из известных ей мужчин: она так хорошо их знала, и они так мало представляли пищи ее экзальтированному, аскетичному воображению... И вдруг является Онегин. Он весь окружен тайною, его аристократизм, его светскость, неоспоримое превосходство над всем этим спокойным и пошлым миром, среди которого он явился таким метеором, его равнодушие ко всему, странность жизни — все это произвело таинственные слухи, которые не могли не действовать на фантазию Татьяны, не могли не расположить, не подготовить ее к решительному эффекту первого свидания с Онегиным. И она увидела его, и он предстал перед нею, молодой, красивый, ловкий, блестящий, равнодушный, скучающий, загадочный, непостижимый, весь неразрешима тайна для ее неразвитого ума, весь обольщение для ее дикой фантазии... Есть женщины, которых внимание мужчина может возбудить к себе только равнодушием, холодностью и скептицизмом, как признаками огромных требований на жизнь или как результатом мятежно и полно пережитой жизни; бедная Татьяна была из числа таких женщин...
Объяснение Онегина Татьяной в ответ на ее письмо. Как подействовало на нее это объяснение, — понятно: все надежды бедной девушки рушились и она еще глубже затворилась в себе для внешнего мира.
И так, в Татьяне, наконец, совершился акт сознания (после посящения дома Онегина): ум ее проснулся. Она поняла,наконец, что есть для человека интересы, есть страдания и скорби, кроме интереса, страданий и скорби любви. Но поняла ли она, в чем именно состоят эти другие интересы и страдания, если поняла, послужило ли это ей к облегчению ее собственных страданий? Конечно, поняла, но только умом, головою, потому что есть идеи которые надо пережить и душой и телом, чтоб понять их вполне, и которых нельзя изучить в книге. И потому книжное знакомство с этим новым миром скорбей если и было для Татьяны откровением, это откровение произвело на нее тяжелое, безотрадное и бесплодное впечатление: оно испугало ее, ужаснуло и заставило смотреть на страсти, как на гибель жизни, убедило ее в необходимости покориться действительности, как она есть, и если жить жизнью сердца, то про себя, во глубине своей души, в тиши уединения, во мраке ночи, посвященной тоске и рыданиям. Посещение дома Онегина и чтение его книг приготовили Татьяну к перерождению из деревенской девочки в светскую даму, которое так удивило и поразило Онегина.
Теперь перейдем прямо к объяснению Татьяны с Онегиным. В этом объяснении все существо Татьяны выразилось вполне. В этом объяснении высказалось все, что составляет сущность русской женщины с глубокою натурою, развитою обществом, все: и пламенная страсть и задушевность простого, искреннего чувства, и чистота и святость наивных движений благородной натуры, и резонерство, и оскорбленное самолюбие, и тщеславие добродетелью, под которою замаскирована рабская боязнь общественного мнения, и хитрые силлогизмы ума,светскою моралью пора порализовавшего великодушные движения сердца...
Татьяна не любит света и за счастие почла бы навсегда оставить его для деревни; но пока она в свете — его мнение всегда будет ее идолом, и страх его суда всегда будет ее добродетелью...
Я вас люблю (к чему лукавить?),
Но я другому отдана;
Я буду век ему верна.
Последние стихи удивительны — подлинно конец венчает дело! Этот ответ мог бы идти в пример классического «высокого» (sublime) наравне с ответом Медеи: moi! [я!] и старого Горация: qu"il mourût! [пусть он умрет!] Вот истинная гордость женской добродетели! Но я другому отдана, — именно отдана, а не отдалась! Вечная верность — кому и в чем? Верность таким отношениям, которые составляют профанацию чувства и чистоты женственности, потому что некоторые отношения, не освящаемые любовию, в высшей степени безнравственны... Но у нас как-то все это клеится вместе: поэзия — и жизнь, любовь — и брак по расчету, жизнь сердцем — и строгое исполнение внешних обязанностей, внутренне ежечасно нарушаемых... Жизнь женщины по преимуществу сосредоточена в жизни сердца; любить — значит для нее жить; а жертвовать — значит любить. Для этой роли создала природа Татьяну; но общество пересоздало ее.
Татьяна — тип русской женщины... Восторженные идеалисты, изучившие жизнь и женщину по повестям Марлинского8, требуют от необыкновенной женщины презрения к общественному мнению. Это ложь: женщина не может презирать общественного мнения, но может им жертвовать скромно, без фраз, без самохвальства, понимая всю великость своей жертвы, всю тягость проклятия, которое она берет на себя, повинуясь другому высшему закону — закону своей натуры, а ее натура — любовь и самоотвержение...
Д. И. Писарев o Татьяне Лариной
Вводя нас в семейство Лариных, Пушкин тотчас старается предрасположить нас в пользу Татьяны: эта, дескать, старшая, Татьяна, пускай будет интересная личность, высшая натура и героиня.
Однако же я попробую отрешиться от этих предвзятых чувств любви и уважения. Я взгляну на Татьяну как на совершенно незнакомую мне девушку, которой ум и характер должны раскрывать предо мною не в рекомендательных словах автора, а в ее собственных поступках и разговорах.
Первый поступок Татьяны — ее письмо к Онегину. Поступок очень крупный и до такой степени выразительный, что в нем сразу раскрывается весь характер девушки. Надо отдать полную справедливость Пушкину: характер выдержан превосходно до конца романа; но здесь как и везде, Пушкин понимает совершенно превратно те явления, которые он рисует совершенно верно.
В своей Татьяне он рисует с восторгом и с сочувствием такое явление русской жизни, которое можно и должно рисовать только с глубоким состраданием или с резкою ирониею.
Онегин во все продолжение романа был у Лариных три раза. В первый раз тогда, когда Ленский его представил и когда их угощали вареньем и брусничною водою. Во второй раз тогда, когда он получил письмо Татьяны. И в третий раз на именинах Татьяны.
Значит, до именин было только два визита. Значит, Татьяна влюбилась в Онегина сразу и решилась к нему написать письмо, проникнутая самою страшною нежностью, видевши его всего один раз.... Знакомство было, очевидно, самое поверхностное, когда Онегин даже не знает, "которая Татьяна". Легко может быть, что Онегин не сказал с Татьяною ни одного слова; это обстоятельство тем более правдоподобно, что Ленский называет Татьяну молчаливой; по всей вероятности, разговором владела постоянно старуха Ларина. ...А в разговоре с простою старухой он, очевидно, не мог высказать ничего замечательного, что оправдывало бы или объясняло бы возникновение внезапного и страстного чувства в душе умной и рассудительной девушки. Как бы то ни было, результатом первого, совершенно поверхностного знакомства Твтьяны с Онегиным оказалось то знаменитое письмо которое Пушкин свято бережет и читает с тайною тоскою. Татьяна начинает свое письмо довольно умеренно; она выражает желание видеть Онегина хоть раз в неделю, чтоб только слышать его речи, чтобы молвить ему слово и чтобы потом день и ночь думать о нем до новой встречи. Все это было бы очень хорошо, если бы мы знали, какие это речи так понравились Татьяне и какое слово она желает молвить Онегину. Но к сожалению, нам достоверно, что Онегин не мог говорить старухе Лариной никаких замечательных речей и что Татьяна не вымолвила ни одного слова. Если же она желает молвить слова, подобные тем, которыми она наполняет свое письмо, то ей, право, незачем приглашать Онегина в неделю раз, потому что в этих словах нет никакого смысла и от них не может быть никакого облегчения ни тому, кто их произносит, ни тому, кто их выслушивает.
Татьяна, повидимому, предчувствует, что Онегин не станет ездить к ним раз в неделю, чтобы говорить ей речи и выслушивать слова; вследствие этого начинаются в письме нежные упреки; уж если, дескать, не будете вы, коварный тиран, ездить к нам раз в неделю, так незачем было и показываться у нас; без вас я бы, может быть, сделалась верною женою и добродетелбною матерью; а теперь я по вашей милости, жестокий мужчина, пропадать должна.
Все это, разумеется, изложено самым благородным тоном и втиснуто в самые безукоризненные четырехстопные ямбы. — Ни за кого я не хочу замуж идти, продолжает Татьяна, а за тебя даже очень хочу, потому что "то в вышнем суждено совете... то воля неба: я твоя", и потому что ты мне послан богом и ты хранитель по гроб моей жизни. — Тут Татьяна как будто спохватилась и, вероятно, подумала про себя: что ж это я, однако, за глупость пишу и с какой стати я это так раскутилась? Ведь я его всего-навсего только один раз видала. Так нет же вот, продолжает она: не один раз; не такая же я в самом деле, шальная дура, чтобы вешаться на шею первому встречному; я влюбилась в него потому, что он мой идеал; а я уж давно мечтаю об идеале, значит, я видела его много раз; волосы, усы, глаза, нос — все как есть так, как должно быть у идеала; и, кроме того, в высшем совете так суждено; значит, не о чем толковать: влюблена в него до безумия, буду ему верна в сей жизни и в будущей, буду о нем мечтать денно и нощно и напишу к нему такое пламенное письмо, от которого затрепещет самое безчувственное сердце. Затем Татьяна бросает в сторону последние остатки своего здравого смысла и начинает взводить на несчастного Онегина самые неправдоподобные напраслины.
"Ты в сновиденьях мне являлся".... С каждой дальнейшей строчкой письма Татьяна завирается хуже и хуже, по русской пословице: чем дальше в лес, тем больше дров...
Было бы очень недурно и очень полезно для Татьяны, если бы Онегин отвечал ей словесно или письменно в том резко — насмешливом тоне, в каком я написал от его лица несколько фраз.
Такой ответ, конечно, заставил бы Татьяну пролить несметное количество слез; но если только мы допустим предположение, что Татьяна была неглупа от природы, что ее врожденный ум не был еще окончательно истреблен бестолковыми романами и что ее нервная система не была вполне расстроена ночными мечтаниями и сладкими сновидениями, — то мы прдем к тому убеждению, что горькие слезы пролитые ею над прозаическим ответом жестокого идеала, должны были бы произвести во всей умственной жизни необходимый чрезвычайно благодетельный переворот. Глубокая рана, нанесенная ее самолюбию, мгновенно истребила бы ее фантастическую любовь к очаровательному соседу. — Что ж, — подумала бы она, — должно быть, это в самом деле не он мелькал в прозрачной темноте. А если не он, так кто же? Да, должно быть, никто не мелькал. И зачем это я ему так много глупостей написала?
Татьяна увидела бы ясно, что ее любовь к Онегину, лопнувшая как мыльный пузырь, была только подделкой любви, бесплодною и мучительною игрою праздного воображения; она поняла бы в то же время, что эта ошибка, стоившая ей многих слез и заставляющая ее краснеть от стыда и досады, была естественным и необходимым выводом из всего строя ее понятий, которые она черпала с страстною жадностью из своего беспорядочного чтения... Необходимо или отыскать себе другое, здоровое чтение, или по крайней мере прислониться в действительной жизни к какому-нибудь хорошему и разумному делу, которое могло бы постоянно поддерживать в ней умственную трезвость и отвлекать ее от туманной области наркотических мечтаний. Такое хорошее и разумное дело отыскать нетрудно; намек на него существует даже в нелепом письме Татьяны; она говорит, что помогает бедным, — ну, помогай; но только займись этим делом серьезно и смотри на него как на постоянный и любимый труд... Словом, несмотря на пустоту и бесцветность той жизни, на которую была осуждена Татьяна с самого детства, наша героиня все-таки имела возможность действовать в этой жизни с пользою для себя и для других, и она непременно принялась бы за какую — нибудь скромную, полезную деятельность, если бы нашелся умный человек, который бы энергическим словом и резкою насмешкою выбросил ее вон из ядовитой атмосферы фантастических видений и глупых романов.
В онегинские времена уровень нравственных требований стоял так низко, Татьяна вышедши замуж, в конце романа считает своею обязанностью благодарить Онегина за то, что он поступил с нею благородно. А все это благородство, которого Татьяна никак не может забыть, состояло в том, что Онегин не оказался по отношению к ней вором. ... Осмеять письмо Татьяны он не в состоянии, потому что он сам, подобно Пушкину, находил это письмо не смешным, а троготельным.... Онегин решился поднести Татьяне золоченую пилюлю, которая не могла подействовать на нее благотворно именно потому, что она была позолочена.
С самого начала Онегин делает грубую и непоправимую ошибку; он принимает любовь Татьяны за действительно существующий факт; а ему, напротив того, надо было сказать и доказать ей, что она его совсем не любит и не может любить, потому что с первого взгляда люди влюбляются только в глупых романах. Голова несчастной девушки до такой степени засорена всякой дрянью и до такой степени разгорячена глупыми комплиментами Онегина, что нелепые слова: " гибель от него любезна ", произносятся с глубоким убеждением и очень добросовестно проводятся в жизнь. Забыть Онегина, прогнать мысль о нем какими — нибудь дельными занятиями, подумать о каком — нибудь новом чувстве и вообще превратиться какими-нибудь средствами из несчастной страдалицы в обыкновенную, здоровую и веселую девушку — все это возвышенная Татьяна считает для себя величайшим бесчестием; это, по ее мнению, значило бы свалиться с неба на землю, смешаться с пошлою толпою, погрузиться в грязный омут житейской прозы. Она говорит, что "гибель от него любезна", и поэтому находит, что гораздо величесвеннее страдать и чахнуть в мире воображаемой любви, чем жить и веселиться в сфере презренной деятельности. И в самом деле, ей удается довести себя слезами, бессонными ночами и печальными размышлениями под лучом Дианы до совершенного изнеможения.
После отъезда Онегина из деревни Татьяна, стараясь поддержать в себе неугосимый огонь своей вечной любви, посещает неоднократно кабинет уехавшего идеала и читает с большим вниманием его книги. С особенным любопытством вглядывается и вдумывается она в те страницы, на которых рукою Онегина сделана какая-нибудь отметка. "И ей открылся мир иной", — объявляет нам Пушкин. Слова: "мир иной", должны, повидимому обозначать собою новый взгляд на человеческую жизнь вообще и на личность Онегина в особенности.
До открытия нового мира она воображала себе, что влюблена по гроб жизни; после своего открытия она остается при том же самом убеждении. До открытия нового мира она беспрекословно повиновалась мамаше; и после открытия она продолжает повиноваться так же беспрекословно. Это с ее стороны очень похвально, но для того, чтобы повиноваться мамаше в самых важных случаях жизни, не было ни малейшей надобности открывать новый мир, потому что и старый наш мир основан целиком на смирении и послушании.
Пока Татьяна в кабинете Онегина открывает новые миры, один из жителей старого мира советует ее мамаше повезти дочь "в Москву, на ярмарку невест". Ларина соглашается с этой мыслью, и когда Татьяна узнает об этом решении, тогда она, с своей стороны не представляет никаких возражений. Надо полагать, что "ярмарка невест" занимает очень почетное место в том новом мире, который открыла Татьяна.
В Москве Татьяна ведет себя именно так, как обязана вести себя благовоспитанная барышня, привезенная заботливою родительницей на ярмарку невест.
Куда бы она не стремилась мечтой — это решительно все равно. Тело ее, затянутое в корсет, во всяком случае находится там, где ему велят находиться, и делает именно те движения, которые ему прикажут делать... Татьяна до конца романа остается тем самым рыцарем печального образа, каким мы видели ее в ее письме к Онегину. Ее болезненно развитое воображение постоянно создает ей поддельные чувства, поддельные потребностим, поддельные обязанности, целую искусственную программу жизни, и она выполняет эту искусственную программу с тем поразительным упорством которым обыкновенно отличаются люди, одержимые какой нибудь мономаниею. Она вообразила себе, что влюблена в Онегина, и действительно влюбила себя в него. Потом она вообразила себе, что ее жизнь разбита. Потом, видя, что ей не удается умереть, она вообразила, что теперь ко всему равнодушна; тогда она отдала себя в распоряжение своих родственников, которые сбыли ее толстому генералу. Очутитившись в руках своего нового хозяина, она вообразила, что превращена в украшение генеральского дома. Она поставила себя под стеклянный колпак и обязала себя простоять под этим колпаком в течении всей своей жизни. И сама она смотрит на себя со стороны и любуется неприкосновенностью и твердостью своего характера.
Онегин встречается с нею в Петербурге в то время, когда она, драпируясь в свою неприкосновенность, уже украшает своею добродетельною особою жилище толстого генерала.
Онегин проникается предосудительным желанием вытащить это украшение из-под стеклянного колпака. Но украшение не трогается с места и, оставаясь под колпаком, читает оттуда предприимчивому денди такую проповедь, которая доставляет ему очень мало удовольствия.
Этой проповедью, как известно, заканчивается весь роман. Знаменитый монолог заключает в себе следующий смысл: зачем вы не влюбились в меня прежде? Теперь вы ухаживаете за мною потому, что я превратилась в блестящее украшение богатого дома. Я вас все-таки люблю, прошу вас убираться к черту; свет мне противен, но я намерена безусловно исполнять все его требования.
Этот монолог доказывает ясно, что Татьяна и Онегин — друг друга стоят; оба они до такой степени исковеркали себя, что совершенно потеряли способность думать, чувствовать и действовать по-человечески. Само по себе чувство Татьяны мелко и дрябло; но по отношению к своему предмету это чувство точь-в-точь такое каким оно должно быть.
Белинский посвятил характеристике Татьяны целую отдельную статью. В этой статье он, по своему обыкновению, высказал много превосходных мыслей, которые даже теперь по прошествии двадцати лет, могут еще изумлять и приводить в ужас неисправимых филистеров.
Белинский ставит Татьяну на пьедестал и приписывает ей такие высокие достоинства, на которые она не имеет никакого права и которыми сам Пушкин, при своем поверхностном и ребяческом взгляде на жизнь вообще и на женщину в особенности, не хотел и не мог наделить любимое создание своей фантазии...
Ф. М. Достоевский: Татьяна Ларина — апофеоз русской женщины (1880 год)
Не такова Татьяна: это тип твердый, стоящий твердо на своей почве. Она глубже Онегина и, конечно, умнее его. Она уже одним благородным инстинктом своим предчувствует, где и в чем правда, что и выразилось в финале поэмы. Может быть, Пушкин даже лучше бы сделал, если бы назвал свою поэму именем Татьяны, а не Онегина, ибо бесспорно она главная героиня поэмы. Это положительный тип, а не отрицательный, это тип положительной красоты, это апофеоз русской женщины, и ей предназначил поэт высказать мысль поэмы в знаменитой сцене последней встречи Татьяны с Онегиным. Можно даже сказать, что такой красоты положительный тип русской женщины почти уже и не повторялся в нашей художественной литературе — кроме разве образа Лизы в «Дворянском гнезде» Тургенева. Но манера глядеть свысока сделала то, что Онегин совсем даже не узнал Татьяну, когда встретил ее в первый раз, в глуши, в скромном образе чистой, невинной девушки, так оробевшей пред ним с первого разу. Он не сумел отличить в бедной девочке законченности и совершенства и действительно, может быть, принял ее за «нравственный эмбрион». Это она-то эмбрион, это после письма-то ее к Онегину! Если есть кто нравственный эмбрион в поэме, так это, конечно, он сам, Онегин, и это бесспорно. Да и совсем не мог он узнать ее: разве он знает душу человеческую? Это отвлеченный человек, это беспокойный мечтатель во всю его жизнь. Не узнал он ее и потом, в Петербурге, в образе знатной дамы, когда, по его же словам, в письме к Татьяне, «постигал душой все ее совершенства». Но это только слова: она прошла в его жизни мимо него, не узнанная и не оцененная им; в том и трагедия их романа. О, если бы тогда, в деревне, при первой встрече с нею, прибыл туда же из Англии Чайльд-Гарольд или даже, как-нибудь, сам лорд Байрон и, заметив ее робкую, скромную прелесть, указал бы ему на нее, — о, Онегин тотчас же был бы поражен и удивлен, ибо в этих мировых страдальцах так много подчас лакейства духовного! Но этого не случилось, и искатель мировой гармонии, прочтя ей проповедь и поступив все-таки очень честно, отправился с мировой тоской своею и с пролитой в глупенькой злости кровью на руках своих скитаться по родине, не примечая ее, и, кипя здоровьем и силою, восклицать с проклятиями:
Я молод, жизнь во мне крепка,
Чего мне ждать, тоска, тоска!
Это поняла Татьяна. В бессмертных строфах романа поэт изобразил ее посетившею дом этого столь чудного и загадочного еще для нее человека. Я уже не говорю о художественности, недосягаемой красоте и глубине этих строф. Вот она в его кабинете, она разглядывает его книги, вещи, предметы, старается угадать по ним душу его, разгадать свою загадку, и «нравственный эмбрион» останавливается наконец в раздумье, со странною улыбочкой, с предчувствием разрешения загадки, и губы ее тихо шепчут:
Уж не пародия ли он?
Да, она должна была прошептать это, она разгадала. В Петербурге, потом, спустя долго, при новой встрече их, она уже совершенно его знает. Кстати, кто сказал, что светская, придворная жизнь тлетворно коснулась ее души и что именно сан светской дамы и новые светские понятия были отчасти причиной отказа ее Онегину? Нет, это не так было. Нет, это та же Таня, та же прежняя деревенская Таня! Она не испорчена, она напротив, удручена этой пышною петербургской жизнью, надломлена и страдает; она ненавидит свой сан светской дамы, и кто судит о ней иначе, тот совсем не понимает того, что хотел сказать Пушкин. И вот она твердо говорит Онегину:
Но я другому отдана
И буду век ему верна.
Высказала она это именно как русская женщина, в этом ее апофеоз. Она высказала правду поэмы. О, я ни слова не скажу про ее религиозные убеждения, про взгляд на таинство брака — нет, этого я не коснусь. Но что же: потому ли она отказалась идти за ним, несмотря на то, что сама же сказала ему: «Я вас люблю», потому ли, что она, «как русская женщина» (а не южная или не французская какая-нибудь), не способна на смелый шаг, не в силах порвать свои путы, не в силах пожертвовать обаянием почестей, богатства, светского своего значения, условиями добродетели? Нет, русская женщина смела. Русская женщина смело пойдет за тем, во что поверит, и она доказала это. Но «она другому отдана и будет век ему верна». Кому же, чему же верна, каким это обязанностям? Этому-то старику генералу, которого она не может же любить, потому что любит Онегина, и за которого вышла потому только, что ее «с слезами заклинаний молила мать», а в обиженной, израненной душе се было тогда лишь отчаянье и никакой надежды, никакого просвета? Да, верна этому генералу, ее мужу, честному человеку, ее любящему, ее уважающему и ею гордящемуся. Пусть ее «молила мать», но ведь она, а не кто другая, дала согласие, она ведь, она сама поклялась ему быть честной женой его. Пусть она вышла за него с отчаяния, но теперь он ее муж, и измена ее покроет его позором, стыдом и убьет его. А разве может человек основать свое счастье на несчастье другого? Счастье ни в одних только наслаждениях любви, а и в высшей гармонии духа. Чем успокоить дух, если назади стоит нечестный, безжалостный, бесчеловечный поступок? Ей бежать из-за того только, что тут мое счастье? Но какое же может быть счастье, если оно основано на чужом несчастии?
Позвольте, представьте, что вы сами возводите здание судьбы человеческой с целью в финале осчастливить людей, дать им наконец мир и покой. И вот, представьте себе тоже, что для этого необходимо и неминуемо надо замучить всего только лишь одно человеческое существо, мало того — пусть даже не столь достойное, смешное даже на иной взгляд существо, а не Шекспира какого-нибудь, а просто честного старика, мужа молодой жены, в любовь которой он верит слепо, хотя сердца ее не знает вовсе, уважает ее, гордится ею, счастлив ею и покоен. И вот только его надо опозорить, обесчестить и замучить и на слезах этого обесчещенного старика возвести ваше здание! Согласитесь ли вы быть архитектором такого здания на этом условии? Вот вопрос. И можете ли вы допустить хоть на минуту идею, что люди, для которых выстроили это здание, согласились бы сами принять такое счастье, если в фундаменте его заложено страдание, положим, хоть и ничтожного существа, но безжалостно и несправедливо замученного, и, приняв это счастье, остаться навеки счастливыми? Скажите, могла ли решить иначе Татьяна, с ее высокой душой, с ее сердцем, столько пострадавшим? Нет: чистая русская душа решает вот как: «Пусть, пусть я одна лишусь счастья, пусть мое несчастье безмерно сильнее, чем несчастье этого старика, пусть, наконец, никто и никогда, а этот старик тоже, не узнают моей жертвы и не оценят ее, но не хочу быть счастливою, загубившей другого!»
В. В. Розанов (1900)
Эсмеральда и Феб. Вы помните "Собор Парижской Богоматери" и там этот странный, горестный (до слез) роман. Эсмеральда — само упоение; ею упилась Европа; она увидела (кажется, ни слова не сказала) кавалериста Феба, которому Гюго даже не дал никакого собственного имени, до того он был безличен. Эсмеральда поблекла. Забыла свою козочку. Вот тут пусть г. Рцы рассудит и бросит в Эсмеральду тот камень, который он бросает в Гончарову. Зачем Эсмеральда полюбила Феба, а не того угрюмого, ученого, гениального монаха, который полюбил ее почти страстно-нежно и безнадежно, как Пушкин — Наташу. Да, зачем?! Пусть учит г. Рцы — он умен; я же только и могу припомнить: "и к мужу — влечение твое " (Бытие, 3). Да, "к мужу" и "влечение", т.е. "муж" и есть этот "Каспий", "море", "Озирис", Феб, Дантес, уже потому "роковые", что их ни обойти, ни объехать. Погибла Эсмеральда, погибла Кочубей, могла бы погибнуть Гончарова-Пушкина. Но, с другой стороны — погиб тот желчный монах ("Соб. Пар. Богоматери"), погиб Пушкин, может погибнуть Рцы, я, наш читатель. И вообще, это любопытно, что где-нибудь, то там, то здесь, но вечно "бог семьи и брака" требует и получает себе дымящуюся человеческую кровь. Ужасно, но факт.
Ужасно, непостижимо. Сейчас я разъясню это. Конечно, можно представить, как, по-видимому, мечтает г. Рцы, что человечество можно было бы, поломав как лучинку, разместить попарно, и что не было бы ни страданий, ни расхождений, ни приключений. Но "лучинки" бы не рождали! Я хочу сказать, что в тот миг, как "кровавые заклания" (на этой почве) окончательно прекратятся на земле — человек перестанет рождать. Я не могу постигнуть, почему и как, но чувствую, что рождение ребенка требует "жертвы", без нее не будет беременности и того, о чем писал и к чему готовился Пушкин, возвращаясь домой. Попробую еще объяснить. Шампанское — играет; если бы оно не играло, не пенилось, оно было бы смиреннее и не рвало пробку, не разрывало проволоку и иногда не брызгало вам в лицо, а при неосторожности — не ранило бы вас осколком стекла в лицо, в руку. Но тогда оно было бы водой, без игры, пены и ран... Идея г. Рцы, испуг его "как мужа" есть в сущности жажда смирить женщину и... тогда она потеряет силу, не будет рождать, как Татьяна в скорбном своем романе:
К ней дамы подвигались ближе,
Старушки улыбались ей;
Мужчины кланялися ниже,
Ловили взор ее очей;
Девицы проходили тише
Пред ней по зале; и всех выше
И нос и плечи подымал
Вошедший с нею генерал.
Никто б не мог ее прекрасной
Назвать, но с головы до ног
Никто бы в ней найти не мог
Того, что модой самовластной
В высоком лондонском кругу
Зовется vulgar.
А дети?! Что вы мне суете "старушек, которые ей улыбались", кавалеров, которые ей "почтительно кланялись", когда идет жена, — и я спрашиваю: а где же ее дети? Вот что забыл Пушкин, рисуя свой "милый идеал", и о чем забыл, что кощунственно выкинул из головы Достоевский в знаменитом анализе "Пушкинского и русского идеала женщины"? О, любители бескровных жертв, взамен древних, ягнячьих, голубиных, — как иногда можно ненавидеть вас и ваше!..
В ней сохранился тот же тон,
Был так же тих ее поклон.
Ведь плакать хочется — не знаю, как читателю, но мне хочется. Она спросила:
Страшен этот "усталый взгляд"! Сегодня усталый, завтра усталый, следующий год усталый. Ох, "устала"; кто-то поддержит? Нет держащего. И Пушкин, и Достоевский — оба отказались. Пушкин устал от Бенкендорфа, Достоевский устал от бедности и либералов.
С Татьяной — никого. Только старушки покланялись на рауте.
Устала Татьяна. Братья-люди, да ведь вы же устаете? почему же только жена не может устать?
Поэт, усмири волны свои и любезно рассмейся, низко поклонясь Бенкендорфу. "Низко поклонясь"?! Но позвольте, ведь Татьяна куда-куда больше "низких поклонов" должна отдавать тому, кто ей чужд и на нее не похож, как на вас Бенкендорф?.. И почему же то, от чего гиганты силы заскрежетали зубами, Пушкин, Достоевский, или мы, средненькие, Рцы, я, только для "бедной Тани" под силу? Но ведь на самом деле так. Ведь Таня тоже мечтала:
Не множеством картин старинных мастеров
Украсила бы я смиренную обитель...
И почему, почему, когда Бог отнял у женщины гений письма, когда она не слагает пушкинских строф, не дает ни рафаэлевских рисунков, ни музыки, как Моцарт, ни побед, как Наполеон, — почему, как Давид в могуществе своем отнял у соседа Урии его "последнюю овечку", вы отнимаете "единую славу" у нее: детскую и спальню, семью и настоящего мужа. У Урии — только Вирсавия. У Давида — царство, слава, арфа и псалмы. У Татьяны, Натальи — только возможность приласкать, но уж любимого человека, а тут явился воин, богач, в ласках царских, в исторической славе, или явился поэт, купающийся в волнах народной молвы:
— "Ну, вот, Наташа, Татьяна, теперь тебе есть муж".
Татьяна уступила. Наташа уступила. — "Да мне все равно!" И усмехнулась.
Но перервем, оставим.
Конечно, Пушкин был виновен перед Гончаровой, и потому, что он не понял необходимости глубокого индивидуализма семьи, без чего она есть квартира, но не есть "дом" в лучах религии и поэзии. "Святой дом" — вот чего до очевидности ясно не выходило у них.
Пушкин и тысячи, — между ними Достоевский, — воображают, что пол есть функция, а не мистическое лицо в нас, второго, ноуменального порядка, и что как можно составить по произволу меню для table d"hote"a, так же можно мистический узел семьи, мистическую душу семьи, ангела семьи образовать на почве искусственного согласия, формального соглашения на "общение в этой функции". Ангела нет. Души нет. Семьи нет. Ничего нет, есть только то, о чем условливались: функция. Она — в слезах, он — в бешенстве; или — она в терпении, он — в унынии. Да что же случилось? Да нет лица, не вспыхнуло ангельское между ними лицо. Вы говорить можете со всяким из 1200000 петербургских жителей; обедать — не со всеми, но по крайней мере с тысячами из этого миллиона; но читать книгу?.. О, тут индивидуальность суживается: Пушкин не может читать с Бенкендорфом, — ему нужно Пущина; Достоевский не может, пусть дал бы обещание, "обет", "присягу", целый год читать романы и прозу, стихи и рассуждения со Стасюлевичем; я не мог бы читать, "Задушевно и со вкусом", со всяким; может быть, не мог бы со всяким читать и Рцы. Вышло бы не "чтение" с засосом, вышла бы алгебра, читаемая Петрушкою и которую, кроме Петрушки, на этот раз слушают Стасюлевич и Достоевский. Но почему мы говоримо 1200000, обедаем — с 200 000, читаем — с 20?! Потому что "разговор", "трапеза", "чтение" — всё одухотворяются и одухотворяются, становятся личнее и личнее, интимнее и интимнее. Но общенье в предполагаемой функции супружества — насколько же оно интимнее, таинственнее, сокровеннее и главное, главное личнее, не говорю — разговора или еды, но и чтения?! Читать вечно только с Петрушкой, — нет, тут обломилась бы "кошачья живучесть", которою гордился в себе Достоевский. Итак, секрет и тайна раскрываются: "читать" можно только с немногими; но, как думать можно только с собою, и при такой думе вспыхивает гений, поэзия, — так гений и поэзия семьи вспыхивают тогда, когда есть единство субъективного лица в кажущихся двоих. — "Ну, давайте думать вдвоем, я и Рцы ". Правда, "братья Гонкуры" писали "вместе" романы, но эти романы были плохи, они не были "Войною и миром" или "Карениной". Попробуемте "сочинять вместе" "Преступление и наказание"?! Хороша вышла бы каша. Каким же образом семью, которая, как произведение, конечно, выше гением и мистицизмом "Преступления и наказания" и "Войны и мира", можно, "согласившись", "начать сочинять вдвоем"? Тут нужно, чтобы Бог согласил, т.е. семью, которая немыслима без двух. Эти двое тогда ткут, когда их устроил Бог в одно (одно лицо). Великие поиски семьи, — то, что я, петербуржец, нахожу свою "судьбу", положим, не в нашей улице, не в нашем городе, а при случайной и единственной поездке в Сибирь, — отсюда вытекают, и из подобных фактов ясно, что это Божеское единство двух есть вообще проблема, случай, загадка, но никогда не произвол. "Я женюсь, и вот будет семья". Ничего подобного. Ведь вас двое, а семья именно там, где есть "одно". Вот устранение этих-то "двоих" и есть мука, наука и, конечно, непостроимая наука семьи. У Пушкиных все было "двое": "Гончарова" и "Пушкин". А нужно было, чтобы не было уже ни "Пушкина", ни "Гончаровой", а — Бог. Пушкин метнулся; Рцы говорит: "Ведь они были повенчаны". Я же спрашиваю, где Бог и одно?! Совершенно очевидно, что это "Бог и одно " у них не существовало и даже не начиналось, не было привнесено в их дом. Что же совершилось? Пусть рассуждают мудрые. История рассказывает, что вышла кровь; трудно оспорить меня, что Бога — не было, и что гроза разразилась в точке, где люди вздумали "согласно позавтракать", тогда как тут стояло святилище очень мало им ведомого бога. И, конечно, старейший и опытнейший был виновен в неуместном пиршестве, и он один и потерпел.
Лев Шестов о Пушкине
Белинский сказал о Пушкине, что его поэзия учила людей гуманности. Это высокая похвала, в устах Белинского много значившая. Великий критик хотел этими словами сказать о поэте то, что Гамлет говорил о своем отце: "Человек он был во всем значении этого слова — другого равного ему не найти во всем мире". И, вслед за Пушкиным, по его примеру и ему в подражание, вся русская литература от начала настоящего столетия до наших дней сохраняла и сохраняет один девиз: учить людей человечности. Задача эта гораздо сложнее, гораздо глубже и труднее, чем может показаться с первого раза. Поэт — не проповедник. Он не может ограничиться подбором страстных и сильных слов, волнующих сердца слушателей. С него спрашивается больше. С него прежде всего требуют правдивости, от него ждут, чтобы он изображал жизнь такой, какой она бывает на самом деле. Но мы знаем, что на самом деле жизнь менее всего учит гуманности. Действительность беспощадна, жестока. Ее закон: падение и гибель слабого и возвышение сильного. Как же может поэт, оставаясь верным жизненной правде, сохранить высшие, лучшие порывы своей души? По-видимому, — выбора нет и не может быть, по-видимому двум богам служить нельзя; нужно или описать действительность, или уйти в область несбыточных фантазий. В новой западно — европейской литературе этот вопрос так и не был разрешен. Великие писатели западных стран не могли разгадать этой страшной и мучительной загадки. Там вы видите перед собой либо великих идеалистов, какими были, например, Виктор Гюго или Жорж Занд, либо, преклонившихся перед действительностью, реалистов, как Флобер, Гонкуры, Зола и многие другие. Там, в Европе, лучшие, самые великие люди не умели отыскать в жизни тех элементов, которые бы примирили видимую неправду действительной жизни с невидимыми, но всем бесконечно дорогими, идеалами, которые каждый, даже самый ничтожный человек вечно и неизменно хранит в своей душе. Мы с гордостью можем сказать, что этот вопрос поставила и разрешила русская литература и с удивлением, с благоговением можем теперь указать на Пушкина: он первый не ушел с дороги, увидев перед собой грозного сфинкса, пожравшего уже не одного великого борца за человечество. Сфинкс спросил его: как можно быть идеалистом, оставаясь вместе с тем и реалистом, как можно, глядя на жизнь — верить в правду и добро? Пушкин ответил ему: да можно, и насмешливое и страшное чудовище ушло с дороги. Вся жизнь, все творчество великого поэта были тому примером и доказательством. Он расчистил путь для всех дальнейших писателей и вслед за Пушкиным русские люди увидели Гоголя, Лермонтова, Тургенева, Гончарова, Островского, Писемского, Достоевского, Толстого, и к нам, еще так недавно робко учившимся у европейцев, пришли, как мы говорили, эти самые европейцы за словом утешения и надежды.
Может быть кой-кому послышится преувеличение в этих словах. Может быть найдутся люди, которым покажется, что и самый-то вопрос об реализме и идеализме не так был страшен, так что по поводу его слишком рискованно вспоминать сфинкса и, затем, что не Пушкин этот вопрос разрешил. В ответ на это мы предложим, с одной стороны, маленькую экскурсию в область пушкинского творчества, а с другой стороны, напомним о двух других великих поэтах земли русской: о Гоголе и Лермонтове. Оба они современники Пушкина, но не ими, не их творчеством определились будущий рост и блеск русской литературы. Спору нет — они оказали большое, огромное влияние на миросозерцание дальнейших поколений. Но, к счастью, не им дано было стоять во главе умственной нашей жизни. Все знают страшную судьбу Гоголя. Он был реалистом, он описал нам все ужасы действительной жизни с ее Хлестаковыми, Сквозник — Дмухановскими, Собакевичами, Маниловыми и т. д. — но сам не вынес ужасов реализма и пал жертвой своего творчества. Он не разрешил загадки сфинкса и сфинкс — сожрал его. Теперь мы знаем, что его слова "сквозь видимый миру смех и невидимые слезы", не были аллегорией, метафорой — а были настоящей правдой. Мы видели, как он смеялся, и не верили, что он плакал: только тогда, когда появилась его переписка с друзьями, поняли мы, с какими мучительными вопросами имел дело наш великий писатель. То же и Лермонтов. Нам не суждено было видеть разложение его могучего таланта: услужливая пуля избавила его от гоголевской судьбы. Но мы знаем по мотивам его творчества, какие тяжелые пытки приходилось выносить ему. Ведь он в 25 лет сказал: "и жизнь, как посмотришь с холодным вниманием вокруг, такая пустая и глупая шутка". А его стихотворение "Не верь себе, мечтатель молодой"! Кто в силах победить в себе ужас и отвращение к жизни перед лицом таких образов, какие преследовали Лермонтова? И такой человек нашелся. Это был Пушкин. И, как странно! Лермонтов задавался часто теми же задачами, какие ставил себе Пушкин, но каждый раз не он одолевал задачу, а задача побеждала его. Стоит только сравнить "Евгения Онегина" с "Героем нашего времени". Онегин и Печорин — родные братья, близнецы, если угодно, вскормленные грудью одной матери. А что же? Лермонтов спасовал, уничтожился перед своим Печориным. Пушкин восторжествовал над своим Онегиным. Вспомните оба романа. Куда ни является Печорин, он всюду, подобно ангелу смерти, вносит горе, несчастие, разрушение. Никто и ничего не в силах противостоять его могучей силе. Лермонтов словно говорит нам: вот все, что есть, что может быть в жизни. Вам не нравится Печорин: он зол, мстителен, беспощаден. А все-таки — он лучший, все-таки все остальное — ничтожность в сравнении с ним. Мужчины — мелки, трусливы, глупы, пошлы. Женщины? Да все они душу свою отдадут, стоит только Печорину кивнуть им. И дикарка Бела, и милая княжна Мери, и несчастная Вера Лиговская — все они у его ног, все покорились ему. Сильнее, могущественнее Печорина — нет никого на свете. А, стало быть, — такова жизнь: в ней побеждает грубая, беспощадная сила. Таков смысл "Героя нашего времени". Здесь — апофеоз бездушного эгоизма; Лермонтов не может побороть Печорина, и, потому, желая оставаться правдивым, открыто признает его победителем и поет ему хвалебный гимн, которого каждый победитель может себе требовать. И как после этого не повторить, вслед за ним его стиха: "и жизнь"... Печорин убивает всякую веру, всякую надежду.
У Пушкина мы, с восторгом, с радостью видим прямо противоположное. И его Онегин сперва является перед нами победителем. Он везде первый, и в гостиных, и в деревне. Даже к Ленскому он относится со снисходительной пренебрежительностью, которая, в сущности, обиднее всякого презрения. Ну, а о женщинах и говорить нечего. Не только светские дамы, даже чуткая, глубокая деревенская Таня и та прельщается светским львом, носящим, под личиной разочарования, лишь пустоту и бессодержательность, и заменяющим модными словами все истинные порывы человеческого сердца. Ни за что и ни про что он убивает Ленского — и покидает деревню, чтобы искать себе новых мест для новых побед над опытными и неопытными женскими сердцами: ведь этими победами живет он. Следя за перипетиями романа, видя повсюду торжество Онегина, читатель с тревогой спрашивает себя: неужели этот победит? неужели во всей России, во всей русской жизни Пушкин не отыскал ничего и никого, что и кто мог бы остановить победоносное шествие бездушного героя? Неужели опять суждено, чтобы все и все ему завидовали, и он бы высказывал лишь не очень заслуживающую веры зависть к параличу тульского заседателя? Но тут является на сцену Татьяна. Достоевский справедливо заметил, что весь роман должен был бы называться не именем Онегина, а именем Татьяны, ибо она — главная героиня его. Это необыкновенно глубокое замечание, которое, мне кажется, может явиться profession de foi всех русских писателей — не только беллетристов, но и критиков, публицистов, даже экономистов. Весь смысл нашей литературы в этом; у нас герои — не Онегины, а Татьяны, у нас побеждает не грубая самоуверенная, эгоистическая сила, не бессердечная жестокость, а глубокая, хотя тихая и неслышная вера в свое достоинство и в достоинство каждого человека. Татьяна отвергла Онегина! Много у нас споров возбуждали заключительные строчки ее последней речи к Онегину:
Но я другому отдана,
Я буду век ему верна.
И эти споры делают честь критическому чутью русских писателей. Все поняли, что в этих двух коротеньких стихах смысл всего огромного романа, что ими освещаются не только все действующие лица его, но, что нам всего важнее — сам Пушкин. Татьяна, став старше, могла бы ошибиться, как ошиблась, когда впервые встретилась с Онегиным, не разгадать Онегина и откликнуться на его призыв. Но Пушкин не мог и не должен был ошибиться. Вся задача его сводилась к тому, чтобы отыскать в жизни, в действительной жизни такой элемент, перед которым бы распалась в прах дерзновенная, но пустая схема искателей духовных приключений Онегиных. Пушкину нужно показать нам, что идеалы существуют на самом деле, что правда не всегда в лохмотьях ходит, и что наряженная в парчу неправда на самом деле, а не только в мечтах, склоняет свою надменную голову перед высшим идеалом добра. Пушкин нашел в русской жизни Татьяну, и Онегин ушел от нее опозоренный и уничтоженный в своем бессмысленном отрицании. Он знает теперь, что ему нужно возвыситься, а не снизойти к Тане. В этом — его спасение, и наша великая отрада.
Победа — нравственная, конечно — Татьяны над Онегиным — есть, как мы говорили, символически выраженная победа идеала над действительностью. И это то наследие, которое оставил Пушкин своим преемникам — всем русским писателям, и которое русская литература, в лучших ее представителях свято хранит до сих пор. И — главное — это победа не фиктивная — мы не устанем это повторять тысячи раз. Пушкин, введший идеализм в нашу литературу, основал в ней также и реализм. Ничего не было так ненавистно его правдивой и честной душе, как ложь. Эту победу он не выдумал — он только отметил то, что было на самом деле, что он своими глазами видел в русской жизни. Как велик и труден был этот подвиг — видно из тщетных попыток Гоголя создать "положительный тип". Сколько ни бился он, сколько ни искал — все его усилия, как известно, не увенчались успехом. Даже его могучий талант спасовал перед непосильной задачей. "Скучно жить на этом свете, господа", — воскликнул он, измученный напрасными поисками. Удивительно ли, что он с таким благоговением глядел на Пушкина. Помните вы его слова? "Пушкин есть явление великое, чрезвычайное". Он нашел положительный тип в жизни. И не думайте, что он достиг этой цели, отвернувшись от действительности, чтобы не видеть ее ужасов. Наоборот, все самые мрачные стороны жизни приковывали его внимание и он с долгим, неустанным терпением вглядывался в них, пока не находил для них нужного объяснения. Ведь Пушкин — автор — "Моцарта и Сальери", "Пира во время чумы", "Бориса Годунова", "Капитанской дочки", "Русалки". Какие ужасы только не проходили перед его духовным взором. И тем не менее — он не смутился. Везде, во всем он умел отыскать внутренний, глубокий смысл, точно жизнь решилась выдать своему любимцу и избраннику все свои сокровенные тайны. Наиболее поразителен в этом отношении его "Пир во время чумы". Более ужасной картины не придумать самой мрачной фантазии. Человеческий ум, по — видимому, должен со страхом и трепетом отступить перед всесильным призраком всепобеждающей смерти. Кто дерзнет взглянуть прямо в лицо всесильной стихии, вырывающей у нас все, наиболее нам дорогое. Пушкин дерзнул, ибо знал, что ему откроется великая тайна. Припомните эти дивные стихи председателя:
Есть упоение в бою,
И бездны мрачной на краю,
И в разъяренном океане
Средь грозных волн и бурной тьмы,
И в аравийском урагане,
И в дуновении чумы.
Все, все, что гибелью грозит,
Для сердца смертного таит
Неизъяснимы наслажденья —
Бессмертья, может быть, залог!
Эти стихи звучат для нас, точно откровение свыше. Они призывают к мужеству, к борьбе, к надежде — и в тот миг, когда люди обыкновенно теряют всякую надежду и в бессильном отчаянии опускают руки, Пушкин вдохновляется тем, что парализует всех других людей. Он смел и тверд в те мгновения, в которые мы обыкновенно в смятении и страхе спешим укрыться от грозного вида жизни, если нет у нас ничего лучшего, просто закрываем глаза, подобно страусу, прячущему под крыло голову, когда он видит, что опасность неминуема. И в этом мужестве перед жизнью — назначение поэта; в этом — источник его вдохновения, в этом тайна его творчества, которое мы, обыкновенные люди, справедливо называем божественным — так далеко он от нас, так недоступен нам. Там, где мы рыдаем, рвем на себе волосы, отчаиваемся — там поэт сохраняет твердость и спокойствие, в вечной надежде, что стучащемуся откроется и ищущий — найдет.
Не менее, чем "Пир во время чумы", поражает нас небольшая драматическая сцена "Моцарт и Сальери". Это — настоящая шекспировская вещь — и по глубине замысла и по выполнению ее. Перед нами ужаснейший из преступников: человек, из зависти убивающий затмившего его своим творчеством гения. Сальери сам восторгается музыкой Моцарта, называет свою жертву слетевшим с неба ангелом, занесшим к нам несколько райских песен. И — тем не менее — безжалостно убивает своего великого соперника. По — видимому, это самый неблагодарный сюжет для художника. Здесь нужен проповедник, здесь нужен возмущенный и ужаснувшийся человек, в негодовании призывающий на голову убийцы из убийц, отнявшего у нечеловечества его лучшую отраду — великого музыкального гения — все небесные и земные громы. Но Пушкин и здесь не отступил. С величавым, дивным спокойствием всезнающего человека подходит он к Сальери, глубоким, проникновенным взором вглядывается в его истерзанную душу — и выносит ему оправдательный приговор. И вслед за Пушкиным, мы все, не умеющие в обыденной жизни сдержать свое негодование при виде самого скромного, жалкого преступника, — мы все, умиленные и обезоруженные, начинаем чувствовать в своем сердце не злобу и раздражение к великому убийце, а сострадание и жалость. Мы не можем удержаться, чтобы не выписать хотя бы отрывок знаменитого монолога, которым начинается "Моцарт и Сальери". Сальери один в глубоком размышлении говорит:
Все говорят: нет правды на земле,
Но правды нет — и выше...
Какое глубокое понимание человеческой души, какое нечеловеческое проникновение в страшную тайну нашей жизни открывает Пушкин в своем монологе. Сальери начинает страшной фразой. Он пришел к убеждению, что нет правды не только на земле, но и выше — и это приводит его к страшному преступлению. Укажите мне человека, гнев которого не обезоружили бы простые и ужасные слова несчастного Сальери? Где тот судья, который, выслушав вложенный Пушкиным в уста Сальери монолог, не смягчился бы душой и имел бы жестокость обвинить измученного убийцу? И в этом разрешение поставленного самим Сальери страшного вопроса. Есть правда на земле, если люди могут понять и простить того, кто отнимает у них Моцарта, если они могут слезами и умилением встретить великое преступление. И с начала до самого конца сцен "Моцарта и Сальери" мы все время чувствуем одно и то же: каждый раз воспламеняющееся в нас чувство негодования по поводу замысла убийцы уступает место великому состраданию к убийце — и казнящая рука бессильно опускается. Пусть пока в обыденной жизни нам нужны все ужасные способы, которыми охраняется общественная безопасность, пусть пока, до времени, сохраняются еще "бичи, темницы, топоры", посредством которых улаживаются обостряющиеся человеческие отношения, пусть на "практике" — как говорят — нельзя прощать "виновных", и принципом правосудия должно быть жестокое правило возмездия, — но наедине со своей совестью, наученные великим поэтом, мы знаем уже иное: мы знаем, что преступление является не от злой воли, а от бессилия человека разгадать тайну жизни. Сальери убил Моцарта потому, что не нашел правды ни на земле — ни выше.
Так понимал Пушкин преступника — так понимал он всех людей. Все, к кому он прикасался, — слабые, горюющие, разбитые, уничтоженные, виновные — уходили от него окрепшими, утешенными, оправданными. Если бы время позволило нам, то мы бы в каждом произведении Пушкина могли бы указать следы его мировоззрения. Всегда и во всем он остается верным себе. Всегда он ищет и находит в жизни элементы, на которых можно основать веру в лучшее будущее человечества. И, любопытно, для того, чтобы укрепить в себе эту веру — ему нет надобности уходить в глубь истории или всматриваться в те слои общества, с которыми он не связан непосредственными узами повседневных отношений. Иными словами, его вера не нуждается в иллюзии, для которой, в свою очередь, необходимым условием является перспектива. Ему не нужно ни уйти в сторону от действительности, ни отодвинуть эту действительность от себя. Он все время стоит в центре действительной жизни и не теряет дара понимать ее. Лермонтов, когда у него является потребность отдохнуть от мучительных картин повседневности, уходит в глубь истории, бросает свое общество и ищет материала для творчества в чуждой ему лично жизни низших классов. Там и он обретает — хотя бы на мгновение веру и надежду. Дерзости опричника Кирибеевича с метлой и собачьей головой, жившему за много столетий до него, он умеет противопоставить стойкое и благородное мужество купца Калашникова. Помните эти вдохновенные слова:
Не шутки шутить, не людей смешить,
К тебе вышел я, басурманский сын,
Вышел я на страшный бой, на последний бой.
Для того, чтобы найти правду — Лермонтову необходима перспектива. В противовес современному Кирибеевичу, Печорину — который вместо собачьей головы и метлы носит красивый мундир и светлые перчатки — Лермонтов не нашел никого. Пушкин же, умевший с неподражаемым искусством рисовать нравы простых людей — достаточно указать хотя бы на "Капитанскую дочку", нисколько не терялся и в сложности запутанной жизни интеллигентского класса. Его творчество не нуждалось в иллюзии. Он везде находил свое — и этому великому искусству научил своих преемников. Тургенев, Достоевский, Толстой всем, что есть лучшего в их произведениях, повторяю это, обязаны Пушкину. То же пристальное, добросовестное, честное изучение действительности, тот же правдивый реализм. И это внимательное изучение действительности не только не убивает в них веры и твердости, но, наоборот, укрепляет убеждение в глубокой осмысленности человеческой жизни. Посмотрите на творчество Тургенева, сколько бесценных типов душевной красоты создал он. А все его женщины — это уже давно подмечено — имеют свой прототип в Татьяне Пушкина, и подобно ей являются нравственными судьями и светочами в жизни. Достоевский и Толстой в этом отношении представляют еще более примечательные примеры. В новой европейской литературе едва ли можно указать хоть еще одного писателя, который с таким исключительным, загадочным упорством искал разрешения мрачнейших загадок жизни, с каким искал Достоевский. Вместе с героями своими, Раскольниковыми, Карамазовыми и иными, он спускался в такие глубокие пропасти жизненных ужасов, из которых, по — видимому, нет и не может быть выхода, и тем не менее — такие психологические опыты не убивали его, как не убили его те мучительные испытания, которые ему пришлось испытать в течение своей многострадальной жизни. Читатель, вслед за ним входивший в области вечной тьмы, руководимый им же, всегда снова выбирается на свет, вынося с собой глубокую веру в жизнь и добро. Достоевский не боится никакого отрицания, он смело глядит в глаза самому крайнему скептицизму, в полном убеждении — что сведенные к очной ставке — пессимизм всегда уступит свое место вере в жизнь. То же и у Толстого. И его художественная задача никогда не определялась чисто эстетическими запросами души. Он брал перо в руки лишь тогда и затем, когда, после упорного и тревожного размышления, он мог осветить для себя и для других загадку жизни. Великая эпопея русской жизни — "Война и мир", справедливо сравниваемая с гомеровской Илиадой, — явилась результатом такого творчества. Каких только ужасов ни начитался великий художник в летописях 12 — го года. Это страшное движение народов с запада на восток, сопровождавшееся массовыми убийствами, истреблением народов, грабежами, массовыми насилиями — для обыкновенного человека такая картина нелепого и бессмысленного опустошения является страшным приговором жизни. Как можно искать добра в том мире, где может властвовать 15 лет подряд Наполеон? Казалось бы — что взять войну 12 — го года как тему для романа — значит задаться целью убить в людях всякую веру, всякую надежду. Этот страшный момент нашей исторической жизни является, как бы фактическим оправданием мрачной философии не только Печорина, но и Ивана Карамазова, воскликнувшего в порыве отчаяния, что ему нет дела "до чертова добра и зла". И тем не менее гр. Толстой выходит победителем из своей задачи. Я не знаю романа, в такой степени целительно и ободряюще действующего, как "Война и мир". Над всеми событиями, вы чувствуете это в каждой строчке великого произведения, веет глубокий и мощный дух жизни. Чем ужаснее, чем трагичнее складываются обстоятельства, тем смелее и тверже становится взор художника. Он не боится трагедии — и прямо глядит ей в глаза. Вы чувствуете великого ученика великого Пушкина и вам слышатся уже приведенные слова гениального поэта:
Есть упоение в бою.
Опасности, бедствия, несчастия — не надламывают творчество русского писателя, а укрепляют его. Из каждого нового испытания выходит он с обновленной верой. Европейцы с удивлением и благоговением прислушиваются к новым, странным для них мотивам нашей поэзии. Не так давно, по поводу произведений гр. Толстого, знаменитый французский критик Жюль Леметр воскликнул: "В чем тайна искусства русского художника? Как могут они заставить нас верить в невероятное, как могут они дерзать искать веры в действительности, оправдывающей только неверие?" И странно — французский скептик должен сам признаться, что ему не под силу вырваться из власти русского художественного творчества. Это — великий признак. Победить французский ум — значит победить весь мир. И быть может предсказанию Достоевского суждено сбыться. Он назвал Пушкина "всечеловеком". Может быть — мы верим в это — слову всечеловека суждено господствовать во всем мире. И это будет счастливейшая из побед. Не потому только, что этим удовлетворится национальная гордость русского народа. Нет — но потому, что при такой победе побежденный будет еще счастливее победителя. Это победа врача — над больным и его болезнью. И где тот больной, который не благословит своего исцелителя, нашего гениального поэта — Пушкина?
М а р и н а Ц в е т а е в а
— Что же, Муся, тебе больше всего понравилось? — мать, по окончании.
— Татьяна и Онегин.
— Что? Не «Русалка», где мельница, и князь, и леший? Не «Рогнеда»?
— Татьяна и Онегин.
— Но как же это может быть? Ты же там ничего не поняла? Ну, что ты там могла понять?
Молчу.
Мать, торжествующе:
— Ага, ни слова не поняла, как я и думала. В шесть лет! Но что же тебе там могло понравиться?
— Татьяна и Онегин.
— Ты совершенная дура и упрямее десяти ослов! (Оборачиваясь к подошедшему директору школы, Александру Леонтьевичу Зографу.) Я ее знаю, теперь будет всю дорогу на извозчике на все мои вопросы повторять: «Татьяна и Онегин!» Прямо не рада, что взяла. Ни одному ребенку мира из всего виденного бы не понравилось «Татьяна и Онегин», все бы предпочли «Русалку», потому что — сказка, понятное. Прямо не знаю, что мне с ней делать!!!
— Но почему, Мусенька, «Татьяна и Онегин»? — с большой добротой директор.
(Я, молча, полными словами:) «Потому что — любовь».
Мать ошиблась. Я не в Онегина влюбилась, а в Онегина и Татьяну (и, может быть, в Татьяну немножко больше), в них обоих вместе, в любовь. И ни одной своей вещи я потом не писала, не влюбившись одновременно в двух (в нее — немножко больше), не в них двух, а в их любовь. В любовь.
Скамейка, на которой они не сидели, оказалась предопределяющей. Я ни тогда, ни потом, никогда не любила, когда целовались, всегда — когда расставались. Никогда — когда садились, всегда — расходились. Моя первая любовная сцена была нелюбовная: он не любил (это я поняла), потому и не сел, любила она, потому и встала, они ни минуты не были вместе, ничего вместе не делали, делали совершенно обратное: он говорил, она молчала, он не любил, она любила, он ушел, она осталась, так что если поднять занавес — она одна стоит, а может быть, опять сидит, потому что стояла она только потому, что он стоял, а потом рухнула и так будет сидеть вечно. Татьяна на той скамейке сидит вечно.
Эта первая моя любовная сцена предопределила все мои последующие, всю страсть во мне несчастной, невзаимной, невозможной любви. Я с той самой минуты не захотела быть счастливой и этим себя на нелюбовь — обрекла.
В том-то и все дело было, что он ее не любил, и только потому она его — так, и только для того его, а не другого, в любовь выбрала, что втайне знала, что он ее не сможет любить. (Это я сейчас говорю, но знала уже тогда, тогда знала, а сейчас научилась говорить.) У людей с этим роковым даром несчастной — единоличной — всей на себя взятой — любви — прямо гений на неподходящие предметы.
Но еще одно, не одно, а многое, предопределил во мне «Евгений Онегин». Если я потом всю жизнь по сей последний день всегда первая писала, первая протягивала руку — и руки, не страшась суда — то только потому, что на заре моих дней лежащая Татьяна в книге, при свечке, с растрепанной и переброшенной через грудь косой, это на моих глазах — сделала. И если я потом, когда уходили (всегда — уходили), не только не протягивала вслед рук, а головы не оборачивала, то только потому, что тогда, в саду, Татьяна застыла статуей.
Урок смелости. Урок гордости. Урок верности. Урок судьбы. Урок одиночества.
* * *
У кого из народов — такая любовная героиня: смелая — и достойная, влюбленная — и непреклонная, ясновидящая — и любящая.
Ведь в отповеди Татьяны — ни тени мстительности. Потому и получается полнота возмездия, поэтому-то Онегин и стоит «как громом пораженный».
Все козыри были у нее в руках, чтобы отмстить и свести его с ума, все козыри — чтобы унизить, втоптать в землю той скамьи, сравнять с паркетом той залы, она все это уничтожила одной только обмолвкой: «Я вас люблю, — к чему лукавить?».
К чему лукавить? Да к тому, чтобы торжествовать! А торжествовать — к чему? А вот на это, действительно, нет ответа для Татьяны — внятного, и опять она стоит, в зачарованном кругу залы, как тогда — в зачарованном кругу сада, — в зачарованном кругу своего любовного одиночества, тогда — непонадобившаяся, сейчас — вожделенная, и тогда и ныне — любящая и любимой быть не могущая.
Все козыри были у нее в руках, но она — не играла.
Да, да, девушки, признавайтесь — первые, и потом слушайте отповеди, и потом выходите замуж за почетных раненых, и потом слушайте признания и не снисходите до них — и вы будете в тысячу раз счастливее нашей другой героини, той, у которой от исполнения всех желаний ничего другого не осталось, как лечь на рельсы.
Между полнотой желания и исполнением желаний, между полнотой страдания и пустотой счастья мой выбор был сделан отродясь — и дородясь. Ибо Татьяна до меня повлияла еще на мою мать. Когда мой дед, А. Д. Мейн, поставил ее между любимым и собой, она выбрала отца, а не любимого, и замуж потом вышла лучше, чем по-татьянински, ибо «для бедной все были жребии равны» — а моя мать выбрала самый тяжелый жребий — вдвое старшего вдовца с двумя детьми, влюбленного в покойницу, — на детей и на чужую беду вышла замуж, любя и продолжая любить того, с которым потом никогда не искала встречи и которому, впервые и нечаянно встретившись с ним на лекции мужа, на вопрос о жизни, счастье и т.д., ответила: «Моей дочери год, она очень крупная и умная, я совершенно счастлива...» (Боже, как в эту минуту она должна была меня, умную и крупную, ненавидеть за то, что я — не его дочь!)
Так, Татьяна не только на всю мою жизнь повлияла, но на самый факт моей жизни: не было бы пушкинской Татьяны — не было бы меня.
Ибо женщины так читают поэтов, а не иначе.
Показательно, однако, что мать меня Татьяной не назвала — должно быть, все-таки — пожалела девочку...
* * *
С младенчества посейчас, весь «Евгений Онегин» для меня сводится к трем сценам: той свечи — той скамьи — того паркета. Иные из моих современников усмотрели в «Евгении Онегине» блистательную шутку, почти сатиру. Может быть, они правы, и может быть, не прочти я его до семи лет... но я прочла его в том возрасте, когда ни шуток, ни сатиры нет: есть темные сады (как у нас в Тарусе), есть развороченная постель со свечой (как у нас в детской), есть блистательные паркеты (как у нас в зале) и есть любовь (как у меня в грудной ямке).
В поэзии Пушкина контекст в принципе совпадает с текстом или во всяком случае никогда не противопоставляется ему. Такова основная особенность Пушкина, из которой, в частности, проистекает его пресловутая непереводимость. Любой перевод и, прежде всего, перевод поэтический, строится на том, что некие детали текста перемещаются в контекст, а нечто из контекста, так сказать, озвучивается, проступает в тексте перевода. Такова система потерь и компенсаций в поэтическом переводе, художественная ткань которого разрушается так называемыми отсебятинами, то есть привнесёнными извне деталями, не входящими ни в текст оригинала, ни в его контекст. Но в поэзии Пушкина маневрированье между текстом и контекстом невозможно, поскольку одно с другим полностью совпадает. В.Ходасевич говорит в этой связи о равновесии параллельных заданий у Пушкина1 . Совпадение текста и контекста воспринимается как художественное совершенство Пушкина, столь свойственное ему в эпоху, когда совершенством начинают жертвовать, главным образом, ради выразительности, а преобладающим средством для достижения выразительности является как раз противопоставление текста и контекста, на чем основывается эстетика и поэтика романтизма2. Отсюда ироническая полемика Пушкина с культом несказанного в поэзии В.А.Жуковского, "пленительной сладостью" которого Пушкин, впрочем, умел восхищаться как никто другой. А в поэзии самого Пушкина сказано именно то, что сказано, но сказанное при этом отнюдь не становится однозначным. Глубина в поэзии Пушкина замещается прозрачностью, но прозрачность эта необозрима и неисчерпаема. Сам Пушкин точнее всех обозначил эту особенность своей поэзии как магический кристалл, сквозь который он сам еще неясно различал "даль свободного романа".
Казалось бы, что может быть проще и отчётливее строк:
Но я другому отдана;
Я буду век ему верна.
Однако духовная жизнь России в девятнадцатом, отчасти и в двадцатом веке в известной степени шла под знаком полемики по поводу этих строк, и в полемике различается невольная тенденция найти их идейный или даже идеологический контекст, примыслить подобный контекст, в крайнем случае, измыслить и выдать за толкование. Достоевский говорит по этому поводу: "... вопрос: почему Татьяна не пошла с Онегиным, имеет у нас, по крайней мере, в литературе нашей, своего рода историю весьма характерную..."3 История эта начинается, пожалуй, с В.Г.Белинского, в публицистическом запале писавшего: "Но я другому отдана, - именно отдана, а не отдалась! Вечная верность – кому и в чём? Верность таким отношениям, которые составляют профанацию чувства и чистоты женственности, потому что некоторые отношения, не освещаемые любовью, в высшей степени безнравственны..."4 Эта патетическая эскапада явно проходит мимо того, что действительно сказано у Пушкина. Сюда же относится справедливо возмутившее Достоевского обозначение Татьяны как нравственного эмбриона5, казалось бы, скорее уместное у Писарева, но как раз Д.И.Писарев, этот символ антипушкинского нигилизма, проявляет в отношении Татьяны большую тонкость и тактичность: "Первый поступок Татьяны – её письмо к Онегину. Поступок очень крупный и до такой степени выразительный, что в нём сразу раскрывается весь характер девушки. Надо отдать полную справедливость Пушкину: характер выдержан превосходно до конца романа, но здесь, как и везде Пушкин понимает совершенно превратно те явления, которые он рисует совершенно верно"6. Этот пассаж, напоминающий выпады против поэзии в некоторых диалогах Платона, явно продиктован скрытым и тем более подлинным восхищением, которое по-базаровски застенчиво маскируется грубоватой задиристостью. Вообще пора уже признать, существующий. Интересно, что пятнадцать лет спустя апологет Пушкина Достоевский вторит что антипушкинские статьи Писарева вписались в пушкинский миф, едва ли без них скорее Писареву, чем Белинскому. У Писарева читаем: "Если бы эта женщина бросилась на шею к Онегину и сказала ему: я твоя на всю жизнь, но, во что бы то ни стало, увези меня прочь от мужа, потому что я не хочу, я не могу играть с ним подлую комедию, - тогда восторги Онегина в одну минуту охладели бы очень сильно"7. А Достоевский говорит: "Ведь если она пойдёт за ним, то он завтра же разочаруется и взглянет на свое увлечение насмешливо"8. И неоромантическая проза Марины Цветаевой, посвященная Пушкину, перекликается скорее с Писаревым. Писарев говорит о Татьяне Лариной: "Она поставила себя под стеклянный колпак и обязала себя простоять под этим колпаком в течение всей своей жизни"9. Марина Цветаева пишет о Татьяне: "Татьяна на той скамейке сидит вечно... А торжествовать – к чему? А вот на это действительно нет ответа для Татьяны – внятного, и опять она стоит, в зачарованном кругу залы, как тогда – в зачарованном кругу сада, - в зачарованном кругу своего любовного одиночества..."10 Писарев заранее пародирует "зачарованный круг любовного одиночества", но романтическая ирония истории причудливо сочетает его пародию с лирическим пафосом Цветаевой, нечто улавливая, фиксируя, оттеняя в загадочной пушкинской прозрачности.
Нельзя не заметить: все обсуждающие историю вопроса, почему Татьяна не пошла с Онегиным, старательно обходят или замалчивают некое существеннейшее обстоятельство, подчас, быть может, действительно не усматривая в нём никакой загадки. Между тем вопрос о Татьяне и Онегине, несомненно, заключает в себе ещё один вопрос: кто тот другой, кому Татьяна отдана, а не отдалась? Казалось бы, чего проще: это вошедший с нею генерал, он же "толстый генерал", а несколькими строками раньше "какой-то важный генерал". Для Достоевского тут и вопроса никакого нет, или, вернее, вопрос формулируется иначе: "Кому же, чему же верна? Каким это обязанностям? Этому-то старику генералу, которого она не может же любить, потому что любит Онегина... Да, верна этому генералу, ее мужу, честному человеку, ее любящему, ее уважающему и ею гордящемуся"11. Но Достоевский допускает при этом явный просчет, давно уже раскрытый дотошными пушкинистами: "Н.О.Лернер в статье "Муж Татьяны" доказывал, что после освободительных войн против Наполеона генеральский чин был достоянием многих молодых людей; так, друг Пушкина Раевский был произведен в генералы 29 лет. Только молодой человек мог вспоминать с Онегиным, которому в VIII главе 28 лет, "проказы, шутки прежних лет"12. Но загадка скорее не в этом, а в самой Татьяне. Её слова о том, что она другому отдана, возвращают нас к её же строкам из письма, которое сам неукротимый Писарев признаёт поступком крупным и выразительным. В своём письме к Онегину Татьяна пишет:
Другой!.. Нет, никому на свете
Не отдала бы сердца я!
То в вышнем суждено совете...
То воля неба: я твоя...
Спрашивается, нарушила ли Татьяна волю неба или изменила своё мнение о том, что суждено. Если она теперь верна другому, не нарушила ли она свою верность опять-таки "другому", а если так, то насколько она вообще верна своим решениям и своему обету? Конечно, эти строки можно понимать иначе. Татьяна верна "ему", "другому", "толстому генералу", но она не отдала ему сердца, что и подтверждается ее словами, обращенными к Онегину: "Я вас люблю (к чему лукавить?)". В конце концов, она обещала не отдавать другому лишь своего сердца... Но такое казуистическое толкование слишком напоминает известные строки из письма Ж.Дантеса, в котором он приписывает Натали следующие слова: "Я люблю вас, как не любила никогда, но никогда и не требуйте от меня большего, чем моё сердце, потому что всё остальное мне не принадлежит..."13 Даже если Дантес так понял цитату из "Евгения Онегина", невольно допущенную Натали, подобное толкование неприемлемо уже потому, что Дантес так её понял. Тут нам опять приходит на помощь Писарев, напоминающий читателю о том, что Татьяна писала своё письмо по-французски, как сказано и у самого Пушкина:
Она по-русски плохо знала,
Журналов наших не читала,
И выражалася с трудом
На языке своем родном,
Итак, писала по-французски...
Что делать! Повторяю вновь:
Доныне дамская любовь
Не изьяснялася по-русски...
Этому обстоятельству, на мой взгляд, не уделялось достаточного внимания, а современные пушкинисты нередко просто упускают его из виду в отличие от русских барышень, сформированных образом Татьяны, о чём писала Марина Цветаева: "Ибо Татьяна до меня повлияла ещё на мою мать. Когда мой дед, А.Д.Мейн поставил её между любимым и собой, она выбрала – отца, а не любимого, и замуж потом вышла лучше, чем по-татьянински... Так, Татьяна не только на всю мою жизнь повлияла, но на самый факт моей жизни: не было бы Татьяны – не было бы меня"14. Но именно эти-то барышни читали письмо Татьяны как перевод с французского, невольно "про себя" восстанавливая, угадывая французский оригинал. Так и следует читать письмо Татьяны, и потому загадка была для них более или менее разгадана, о чём они, живя по-татьянински, предпочитали по-татьянински молчать. Французский язык отчетливо проступает в процитированных нами из письма строках о "другом". По-русски никогда на скажут: "То воля неба". "Небо" в значении "божество" по-русски невозможно употребить. Этому противится сама этимология слова, ибо русское слово "небо" сродни немецкому "Nebel" ("туман"), и недаром в нём слышится небыль. Когда по-русски упоминается "воля неба", это всегда перевод. Но в то же время если в письме Татьяны вместо "то воля неба" поставить "то воля Бога", будет допущена органическая погрешность, едва ли не кощунство. Так же не имеет ничего общего с русской традицией и "вышний совет", в котором распознается le conseil supreme или superiuer, а в слове "conseil" присутствует ссылка на "concile", церковный собор. Религиозная жизнь Татьяны Лариной при всей своей задушевной подлинности непроста, ибо, с одной стороны,Татьяна "русская душою", а с другой стороны, она "по-русски плохо знала", причем это касается не только языка.
По всей вероятности, Татьяна говорит по-французски и о том, что она другому отдана. Нарекания Белинского вызывает глагол "donner", которому он предпочел бы "se donner", хотя Татьяна могла употребить или подразумевать глагол "se consacrer" (посвятить себя или быть посвящённой). Существенно, что сама Татьяна говорит о своем муже: "...муж в сраженьях изувечен", употребляя, вероятно, при этом глагол "mutiler". Разница глаголов "biesser" и "mutiler" очевидна, но и по-русски "изувечен" не то, что "ранен". Вполне обоснованно предположение: увечье толстого генерала в том и состоит, что оно не позволяет ему быть "мужем", что не секрет ни для двора, ни тем более для его родни и друга Онегина. Отсюда контраст между героическим прошлым и нынешней комической внешностью генерала, отсюда недоуменный вопрос Онегина: "Так ты женат! Не знал я ране! Давно ли?" "Около двух лет", - отвечает генерал, и характерно, что за два года брак остался бездетным, а детей и впредь не предвидится. Быть может, именно потому Онегин не чувствует ни малейшей вины перед своим другом, объясняясь в любви его жене. Не полагает ли он, что даже оказывает ему своего рода услугу? Но тем лучше поймёт Онегин свою Татьяну, как и она понимает его.
Таким образом, глагол "отдалась", предлагаемый Белинским, не только неуместен, но и невозможен в ситуации Татьяны Лариной. При этом несомненно: она действительно не отдала сердца никому на свете. Она верна своему обету, первому и последнему. Другой, которому она верна, ни в свете, ни на этом свете: это никто иной как Сам Христос, установивший таинство брака.
Не исключено, что свет благоговеет перед Татьяной, зная, какой она несёт крест, но в то же время роман не даёт оснований полагать, что подвиг Татьяны – некая светская аскеза или монашество в миру (Известно, что православная церковь относится к подобным экзальтированным подвигам неодобрительно, предписывая женщине честный брак или честное монашество). Татьяна вряд ли согласилась бы просто быть "светской пустынницей стройного роста" (Марина Цветаева). Её призвание – скорее подвиг милосердия по отношению к изувеченному мужу. Но изначально "Татьяны бледные красы" вовсе не предрасположены к аскезе, в чём она откровенно признаётся:
Души неопытной волненья
Смирив со временем (как знать?)
По сердцу я нашла бы друга,
Была бы верная супруга
И добродетельная мать.
Едва ли найдётся в русской литературе другой поэт, кроме, пожалуй, Льва Толстого, для которого брак и тема брака имели бы такое значение, как для Пушкина. Как известно, именно тема брака навлекла на него смерть, что трудно себе представить, скажем, в случае Лермонтова. Собственно говоря, Пушкин отдал жизнь за то, чтобы "быть отцом, супругом". В этой связи особый смысл приобретает присутствие самого Пушкина в романе, лирические отступления и, в особенности, признание поэта: "Всегда я рад заметить разность между Онегиным и мной". Для Пушкина выше и дороже всего в жизни была "верная супруга и добродетельная мать". Отсюда личная нота в его отношении к Татьяне: Простите мне: я так люблю Татьяну милую мою.
Однако между Пушкиным и Татьяной "даль свободного романа", которую поэт преодолеть не может, иначе будет разрушено художественное совершенство. Татьяна любит не его, а Онегина и без обиняков говорит, за что. Лучшее в Онегине она обозначает словом "честь", в котором опять-таки распознаётся французское "l"honneur", честь дворянина. Подобная "честь" определённо отличается от чести в эпиграфе к повести "Капитанская дочка": "Береги честь смолоду". В своём письме Татьяна пишет, что смело вверяет себя чести Онегина, подвергая его жесткому испытанию. Можно предположить, что она разочаровалась бы в Онегине, если бы он сделал ей предложение, откликнувшись на письмо, продиктованное слишком смелым, руссоистским порывом её сердца. Тогда Онегин не был бы тем Онегиным, которого она полюбила на всю жизнь. Точно так же Татьяна не была бы той Татьяной, которую Онегин любит, если бы она приняла его любовь, будучи замужней женщиной, и не напомнила ему: "Я знаю, в вашем сердце есть и гордость и прямая честь". Современники только отчасти понимали эту утонченную драму русской аристократической культуры, уже бесплодной, но все еще величественной. Если Онегин – лишний человек, то Татьяну никто не назовёт лишней. Тайна Татьяны Лариной в том, что она отвергает счастье, если оно требует компромисса с низкой жизнью, и Татьяна остаётся как живая в зачарованном кругу своей непреклонной чистоты.
Примечания
1 Владислав Ходасевич. "Колеблемый треножник", М, 1991, с. 201.
2 В.Микушевич. "Поэтический мотив и контекст" в сб. "Вопросы
теории художественного перевода", М, 1971, с. 36-39.
3 Ф.М.Достоевский. Собр. соч., т. 10, М, 1958, с. 450.
4 В.Г.Белинский. Собр. соч. в трех томах, М, 1948, т. Ш, с. 564.
5 там же, с. 562.
6 Д.И.Писарев. Сочинения в четырех томах, М, 1956, т.3, с. 338.
7 там же, с. 351.
8 Ф.М.Достоевский, там же, с. 451.
9 Д.И.Писарев, там же, с. 349.
10 Марина Цветаева "Мой Пушкин", М, 1981, с.51-52.
11 Ф.М.Достоевский, там же, с. 449.
12 там же, с. 529.
13 Л.М.Аринштейн. "Пушкин. Непричесанная биография". М, 1999, с.
119.
14 Марина Цветаева, там же, с. 52-53.
Загрузка...
