Разработка проблемы «герой и время» в рассказе «Река Оккервиль»

Как мы уже отметили выше, категория времени - важнейшая в поэтике прозы Т. Толстой. На это обращали внимание ещё первые критики творчества писательницы. «Постоянное совмещение временных пластов, чередование ускорения и замедления хода времени», - отмечал П. Спивак. Автор, по М. Липовецкому, создаёт свой хронотоп, в котором всё одушевлено.

Следует отметить, что время в рассказах Т. Толстой амбивалентно, взаимопроникаемо. Часто прошлое течёт в настоящем, настоящее в будущем и наоборот. Характерная черта - расчленённость хода времени. Очень часты хронологические скачки, смена ускорения и замедления. Причём важно, что ускорение течения времени связано с обыденной жизнью героев, а замедления - с наиболее яркими воспоминаниями. Время, как память, останавливается на наиболее ярком. Начало и конец времени находятся в вечности.

Во всех рассказах, благодаря скрытому или явному присутствию рассказчика, отсчёт времени начинается с конца, возвращаясь через начало снова к концу. Так образуется вечный круг времени - один из центральных концептов поэтики Т. Толстой.

И вместе с тем следует согласиться с П. Вайлем и А. Генисом, которые отмечают, что авторский идеал - время, которое идёт не вперёд, в будущее, а по кругу. Толстая пользуется особым временем. Действие в её рассказах происходит не в прошлом, не в настоящем, не в будущем, а в том времени, которое есть всегда.

Рассмотрим специфику течения времени в жизни героев в одном из лучших рассказов «Река Оккервиль».

Это произведение, написанное в 1987 году, поднимает тему «Человек и искусство», влияния искусства на человека, взаимоотношения людей в современном мире, это раздумья о соотношении мечты и реальности.

Рассказ построен на принципе «сцепления ассоциаций», «нанизания образов». Уже в начале произведения объединяется картина стихийного бедствия - наводнения в Петербурге - и рассказ об одиноком, начинающем стареть Симеонове и его быте. Безусловно, заметен и постмодернистский прием автора: подчеркивание интертекстуальной связи с «Медным всадником» А.С.Пушкина, где звучит тема величия Петра I, его лучшего творения - красивейшего города Санкт-Петербурга и незначительности маленького человека с его надеждами, мечтами, разочарованностью, бесконечной и неизбывной потребностью в любви, чистоте, реализации себя в любовных отношениях и трагичной несбыточностью этих чаяний. Толстая далека от мысли, что мир разумен, она протестует против романтической иллюзии, будто жизнь безусловно прекрасна. Ирония у Толстой - не просто способ избежать патетики, не броня, защищающая сокровенное, а необходимая черта художественности, раскрывающей самое естественное и человечное. Беда многих героев Толстой в том, что они не замечают дара самой жизни, ждут или ищут счастья где-то вне яви, а жизнь тем временем проходит. Т. Толстая показывает, что мечтательный самообман и разоблачение мечты входят в естественное самодвижение жизни. Этот процесс характерен как для мужчины, так и для женщины, примером тому может служить не только Симеонов, но и Галя из рассказа «Филин», Александра Эрнестовна («Милая Шура»).

Герой рассказа «Река Оккервиль» самодостаточен (высокий социальный статус, напряженная духовная жизнь), и даже одиночество, порой толкающее человека на экстремальные поступки, воспринимается здесь как неотъемлемая часть его духовного мира. В отличие от бездуховности многих героев-мужчин женской прозы, Симеонов по-женски сентиментален и впечатлителен, много лет он влюблен в певицу Веру Васильевну, каждый день он слушает пластинку с ее голосом и мечтает о встрече с ней, что не мешает ему встречаться с реальной женщиной - Тамарой, которая иногда прерывает «драгоценные свидания с Верой Васильевной». Часы одиночества становятся «блаженным» для Симеонова, именно тогда, когда его никто не беспокоит, он наслаждается пением его любимой женщины, счастьем далеким и несбыточным, т.к. герой на самом деле влюблен в свою мечту (но и это, как говорится, не порок). Подчеркивается утонченность, хотя и несколько нарочитая, переживаний героя.

В рассказе можно выделить три временных пласта: настоящее, прошлое и будущее. Причем настоящее неотделимо от прошлого. Автор напоминает, что время циклично и вечно: «Когда знак зодиака менялся на Скорпиона, становилось совсем уж ветрено, темно и дождливо».

Холостяцкий быт Симеонова скрашивают чтение, наслаждение звуками старого романса. Т.Толстая мастерски передает звучание старого, «отливающего антрацитом круга»:

Нет, не тебя! так пылко! я люблю! - подскакивая, потрескивая и шипя, быстро вертелась под иглой Вера Васильевна;…несся из фестончатой орхидеи божественный, темный, низкий, сначала кружевной и пыльный, потом набухающий подводным напором, огнями на воде колыхающийся, - пщ -пщ - пщ, парусом надувающийся голос… - нет, не его так пылко любила Вера Васильевна, а все-таки, в сущности, только его одного, и это было у них взаимно. Х-щ-щ-щ-щ-щ-щ-щ». Голос певицы ассоциируется с каравеллой, несущейся по «брызжущей огнями ночной воде, расцветающему в ночном небе сиянию. И уходят на второй план детали скромного быта: «выуженный из межоконья плавленый сыр или ветчинные обрезки», пир на расстеленной газете, пыль на рабочем столе.

Противоречивость, присутствующую в жизни героя, подчеркивают детали портрета героя: «В такие дни…Симеонов…устанавливал граммофон, чувствуя себя особенно носатым, лысеющим, особенно ощущая свои нестарые года вокруг лица».

Название рассказа символично, в нем зашифрован символ времени - река. «Река Оккервиль» - название конечной трамвайной остановки, место, не изведанное для Симеонова, но занимающее его воображение. Оно может оказаться прекрасным, где «зеленоватый поток» с «зеленым солнцем», серебристые ивы», «деревянные горбатые мостики», а, может, там «…какая-нибудь гадкая фабричонка выплескивает перламутрово-ядовитые отходы, или что-нибудь еще, безнадежное, окраинное, пошлое». Река, символизирующая время, - меняет свой цвет - сначала она кажется Симеонову «мутно - зеленым потоком», позже - «уже зацветшей ядовитой зеленью».

Услышав от продавца граммофонных пластинок, что Вера Васильевна жива, Симеонов решается ее отыскать. Это решение дается ему непросто - в душе борются два демона - романтик и реалист: «один настаивал выбросить старуху из головы, запирать покрепче двери, жить, как и раньше жил, в меру любя, в меру томясь, внимая в одиночестве чистому звуку серебряной трубы, другой же демон - безумный юноша с помраченным от перевода дурных книг сознанием - требовал идти, бежать, разыскивать Веру Васильевну - подслеповатую, бедную старуху,… крикнуть ей через годы и невзгоды, что она - дивная пери, разрушила и подняла его - Симеонова, верного рыцаря, -и, раздавленная ее серебряным голосом, посыпалась… вся бренность мира»,

Детали, сопровождающие подготовку встречи с Верой Васильевной, предрекают неудачу. Желтый цвет хризантем, купленных Симеоновым, означают какую-то дисгармонию, некое больное начало. Об этом же, на мой взгляд, говорит трансформация зеленого цвета реки в ядовитую зелень.

Еще одна неприятность ждет Симеонова - отпечатавшийся на желейной поверхности торта чей-то отпечаток пальца. О дисгармоничности предстоящей встречи говорит и такая деталь: «Бока (торта) были присыпаны мелкой кондитерской перхотью».

По мере приближения к Вере Васильевне писательница снижает ее образ, сопровождая путь героя бытовыми подробностями, неприглядными реалиями, которые герой-мечтатель тщетно пытается подчинить своему воображению: соединить с романсовыми строками черный ход, помойные ведра, узкие чугунные перильца, нечистоту, шмыгнувшую кошку… «Да, так он и думал. Великая забытая артистка должна жить вот именно в таком дворе… Сердце билось. Отцвели уж давно. В моем сердце больном». Герой не свернул с пути, войдя-таки в квартиру Веры Васильевны, но читатель понимает, что его прекрасный водяной замок на реке Оккервиль уже рушится. Что же ожидало героя за дверью квартиры великой в прошлом певицы? «Он позвонил. («Дурак», - плюнул внутренний демон и оставил Симеонова.) Дверь распахнулась под напором шума, пения и хохота, хлынувшего из недр жилья, и сразу же мелькнула Вера Васильевна.» В жизни она оказалась огромной, нарумяненной, густобровой старухой с раскатистым смехом, с явно маскулинными чертами поведения. «Она хохотала низким голосом над громоздящимся посудой столом, над салатами, огурцами, рыбой и бутылками, и лихо же пила, чаровница, и лихо же поворачивалась туда-сюда тучным телом». Разочарование героя в том, что он не один оказался дома у Веры Васильевны, она не ждала его. Патриархальность убеждений Симеонова проявляется в его чувстве собственничества, подчеркнутого ирреальностью ситуации: это чувство проявляется при виде гостей на дне рождения певицы: «Она изменяла ему с этими пятнадцатью…» Неразделенное чувство героя доводится писательницей до абсурда: она изменяла ему «еще когда никакого Симеонова не было на свете, лишь ветер шевелил траву и в мире стояла тишина».

Встреча с мечтой, со здравствующей, но иной Верой Васильевной, совершенно раздавила Симеонова. Попав на день рождения певицы, он увидел обыденность, отсутствие поэзии и даже пошлость в лице одного из многочисленных гостей певицы - Поцелуева. Несмотря на романтическую фамилию, этот персонаж крепко стоит ногами на земле, сугубо деловит и предприимчив.

В финале рассказа Симеонов вместе с другими поклонниками помогает скрашивать быт певицы. Это по-человечески очень благородно. Но исчезли поэзия и очарование, автор подчеркивает это реалистическими деталями: «Согнувшийся в своем пожизненном послушании», Симеонов ополаскивает после Веры Васильевны ванну, смывая «серые окатышки с подсохших стенок, выколупывая седые волосы из сливного отверстия».

Рассказ заканчивается, как и начинался, образом реки. «Поцелуев заводил граммофон, слышен был дивный, нарастающий грозовой голос…взмывающий над распаренным телом Верунчика, пьющего чай с блюдечка,…над всем, чему нельзя помочь, над подступающим закатом,… над безымянными реками, текущими вспять, выходящими из берегов, бушующими и затопляющими город, как умеют делать только реки». И это как раз та особенность стиля Толстой, которую мы отметили выше - закольцованность времени, движение по кругу.

Мой доклад посвящен рассказу «Река Оккервиль», который был опубликован Татьяной Толстой в 1985 году и вошел в сборник рассказов под одноименный названием.

Герой рассказа Симеонов. Мы знаем о нем лишь то, что он холостяк и зарабатывает деньги переводческой деятельностью, он анахорет, общающийся с одним человеком – старинной певицей Верой Васильевной, образ которой в подробностях создан его воображением. Он, может быть, даже любит ее. Он тоскует по ней, ни разу не видя ее. Толстая ставит перед нами проблему «маленького человека», который одинок. Но это одиночество ему не в тягость, ведь именно благодаря нему герой может уходить в свой идеальный «иллюзорный мир». Для Т.Толстой метафора является средством эфемерного и иллюзорного мира, в котором живут такие нелепые, робкие, герои – вечные дети, таким и является Симеонов. Они добры и милосердны, но в тоже время обречены на одиночество. Но его миф и мечты рушатся, когда он узнает о том, что идеал его мечтания совсем не идеал, а уже старуха, принимающая у себя в гостях таких же поклонников, как и он. Таки разыгрывается почти анекдотичная ситуация. Однако Михаил Золотоносов в статье «Мечты и фантомы» считает, что ошибается тот, кто не чувствует в этом тоски от исполнившегося и желания неисполнимого. Саморазоблачение мечтателя утверждает мечту как высшую ценность, но исполнение мечты трактуется как самоисчерпание человека, его конец, а желание любви становится источником трагедий. Таким образом, особенностью комического в малой прозе Татьяны Толстой является противопоставление и одновременная неразрывность его с трагическим и возвышенным.

Как нам известно, интертекст в искусстве постмодернизма является основным способом построения текста, это отмечают многие исследователи. Рассказ «Река Оккервиль» не исключение. Интертекстуальность в рассказах Толстой обнаруживает себя повсеместно и на различных уровнях ("переработка" темы пратекста, использование элементов "известного" сюжета, явная и скрытая цитация, аллюзия, заимствование, пародия и т.д.). Выявлению функциональности литературных аллюзий в текстах Т. Толстой посвятил статью Александр Константинович Жолковский «В минус первом и минус втором зеркале: Т. Толстая, В. Ерофеев - ахматовиана и архетипы».

А.Жолковский отмечает, что Симеонов является типовым образом “маленького человека” русской литературы, нарочито сшитого из пушкинского Евгения, которого река разлучает с Парашей («Медный всадник» Пушкина); гоголевского Пискарёва («Невский проспект»), фантазии которого разбиваются бордельной прозой жизни понравившейся ему красотки; и беспомощного мечтателя из «Белых ночей» Достоевского”.

С первых же строк обнаруживает себя «петербургский текст», создаваемый множеством писателей русской литературы (от Пушкина до Белого). Этот тёмный фантастический город заставляет своих жителей существовать по законам вымышленной жизни. В контексте этих манифестаций “петербургского мифа” знаменательную роль играет фамилия героя – Симеонов. С одной стороны, восходя к еврейскому имени апостола Петра, она ставит ее носителя – “маленького человека” в отношение двойничества к его демоническому антагонисту – императору Петру, появляющемуся в первом же абзаце:

"Город... казался... злым петровским умыслом, местью огромного, пучеглазого, с разинутой пастью, зубастого царя-плотника..."

Это двойничество получает сюжетное развитие в эпизоде воображаемой застройки Симеоновым берегов реки Оккервиль: С другой стороны, евангельская этимология делает Симеонова, так сказать, апостолом исповедуемой им “веры” в Веру Васильевну. Сам же образ Веры Васильевны включает другой ряд интертекстов, среди них: "Пиковая дама" и "Руслан и Людмила", по-разному трактующие общий мотив свидания со старухой, подменяющей молодую героиню; "Воспитание чувств" Флобера, где тот же мотив включает образ седых волос и др. К числу вероятных интертекстов относятся также "Приглашение на казнь" Набокова, где в финале рушатся бутафорские декорации, в которых шел весь сюжет.

Но у рассказа есть и более современные литературные источники. В образе петербургской артистки, которая пережила свою старинную славу, неузнаваемо располнела, похоронила нескольких спутников жизни, окружена узким кольцом поклонников, распределивших между собой задачи ее практического обслуживания, и весело наслаждается такой жизнью, Жолковский узнает Анну Ахматову и перечисляет ряд сходств героинь в своей статье. Имя отчество певицы напоминает ахматовское – аллитерационным началом на одну букву (В. В. – А.А.). Впрочем, Ахматова – не единственный женский голос, слышащийся за текстом "Реки Оккервиль". Слова об "изысканных чудаках", которые коллекционируют "бесплотное... переписывают на магнитофоны ее [Веры Васильевны]... голос", и вообще вся коллизия рассказа – начиная с пожилого поклонника, в своем убогом жилище наслаждающегося голосом, оторванным от тела и личности его обладательницы, и вплоть до мотивов ангельских крыльев, тумана, глубины, губ, поцелуя и др. – представляется позаимствованной из Беллы Ахмадулиной (стихотворение «Магнитофон»). Вовлечение Ахмадулиной в интертекстуальную оркестровку рассказа никоим образом не диссонирует с его ахматовской доминантой. Ахмадулина явилась своего рода новой, шестидесятнической реинкарнацией Ахматовой.

Кроме этого в рассказе есть цитаты и реминисценции из Лермонтова (слова романса Веры Васильевны) и Набокова с его «Лолитой» (набоковский же контраст юной Лолиты с некогда похожей на нее, а ныне перезрелой матерью, и на его фоне - образ общей ванны в их доме).

Елена Невзглядова, анализируя рассказ, обращает внимание на большое количество деталей предметного мира, которые которые заставляют пространство между Симеоновым и граммофоном, но это не случайно. Так как душевные состояния слишком связаны с вещественным миром, их нельзя от зрительных и звуковых образов.

Таким образом, подводя итог доклада, можно сказать, что главным инвариантным для дискурса Татьяны Толстой фактором следует признать конфликт мечты и действительности. Существует прекрасный мир мечты, где все гармонично и нет ни малейшего дефицита красоты, духовности, взаимной любви и продуктов питания. Этому чудесному раю противостоит грубая и пошлая эмпирическая реальность. Нонна Петровна Беневоленская отмечает, что персонажи Татьяны Толстой являются чаще всего мечтателями, живущими в пространстве между реальностью и миром своих несбыточных грез, при этом авторская позиция как правило соединяет в себе злую насмешку над подобным романтизмом с искренним сочувствием по отношению к нему же. Специфика дискурса Толстой в значительной мере определяется парадоксальным взаимодействием двух тенденций: утопический порыв к прекрасному идеалу. Мысль писательницы и ее персонажей то уносится в мир эфемерной мечты, то вновь возвращается на грешную землю. В лучших своих произведениях Толстая, искусно манипулируя этими «регистрами», поддерживает между ними динамическое равновесие. Перед нами типично постмодернистская «развенчивающая апология».

МБОУ «СОШ № 15 с углубленным изучением отдельных предметов»

города Гусь-Хрустальный Владимирской области

Творческое исследование по литературе ученицы 9 «А» класса

Клетниной Марии

Тема исследования : « Подарок и есть жизнь?» (по рассказу Т.Н. Толстой «Река Оккервиль»).

Цель исследования :

Через исследование текста рассказа Т.Н. Толстой «Река Оккервиль» найти ответ на вопросы:

Что такое жизнь?

В чём смысл жизни?

Задачи исследования:

1. 
   Выделить по тексту рассказа мечты и реальность в жизни главного героя.
2. 
   Определить отношение автора к своему герою.
3. 
   Моё отношение к проблеме, поднятой в рассказе.

Гипотеза:

Жизнь каждого человека уникальна и неповторима.

В твои глаза вникая долгим взором:

Таинственным я занят разговором,

Но не с тобой я сердцем говорю.

Я говорю с подругой юных дней,

В твоих чертах ищу черты другие.

В устах живых уста давно немые,

В глазах огонь угаснувших очей.

«… бережно снимал замолкшую Веру Васильевну, покачивал диск, обхватив его распрямленными, уважительными ладонями и, перевернув его, снова слушал, томясь, »

Отцвели уж давно хризантемы в саду

А любовь всё живёт в моём сердце больном…

Но однажды выдуманный, иллюзорный мир Симеонова рушится до основания. Он столкнулся с реальностью. Вера Васильевна оказывается жива, и он не рад, что есть реальная Вера Васильевна, и нет той, которая наполняла его мир красотой.

Какой была реальная Вера Васильевна?

Живая, весёлая, не потерявшая вкуса к жизни, она в окружении поклонников и близких людей празднует свой День рождения. Видя её, слыша её, Симеонов чувствует отвращение. Более того, ему противно, когда она мылась в его ванне, но он всё же моет за ней ванну , смывает последние следы своих иллюзий.

Сумел ли он защитить свои идеалы? Борется ли он с отвратительной ему реальностью?

Он бежал от жизни, затворял перед ней дверь, но полностью отгородиться от неё не смог. Он не смог сопротивляться реальности, поэтому жизнь нанесла удар по его иллюзиям. И он вынужден принять этот удар.

Отношение к герою смешанное, неоднозначное. С одной стороны, ему хочется посочувствовать: плохо человеку, когда с ним случается беда и он одинок, с другой, нельзя жить только иллюзиями, хотя мечтать не вредно; надо уметь жить на нашей грешной земле, и в нашей жизни есть радости.

Герой напоминает мне гоголевского Акакия Акакиевича , для которого единственная радость в жизни - красиво выводить буквы (и только всего!) в канцелярии, где он служит в одной должности уже много лет, не имея друзей.

Симеонов похож и на чеховских героев, которые живут как бы в футляре, ограничив себя самым малым ( Беликова люди не любят и… радуются его смерти; подобен ему и другой горой – Алёхин из рассказа « О любви» ). Я считаю, что герой рассказа живёт скучной и странной жизнью: ведь от человека самого в основном зависит, как он построит свою жизнь, чем будет интересоваться , кто будут его друзья, без кого и без чего он не сможет прожить.

Про Симеонова я бы сказала, что он не живёт, а существует.

А как Татьяна Толстая относится к своему герою? Какие детали помогают ответить на этот вопрос. У героя нет имени, только фамилия. Мне кажется, что в нашей жизни такое бывает, когда к человеку относятся не совсем уважительно.

Труд не приносит ему никакой радости: «он переводил нудные книги, ненужные книги с редкого языка» (а других занятий у него не было), и этого ему хватало только лишь для того, чтобы «за большую цену» купить редкую пластинку опять же с голосом его Веры Васильевны да на плавленые сырки.

По-моему, автор ему сочувствует, потому что он, Симеонов, ни с кем не общается, у него нет друзей, он живёт одиноко; продавцов, у которых он постоянно покупает старые пластинки, он называет почему-то крокодилами. Полагаю, в нашем окружении есть люди, похожие на героя рассказа, они не только плод авторского воображения?

Вслушаемся в строки стихотворения Е.Евтушенко «Людей неинтересных в мире нет», они помогли мне найти ответ на поставленный вопрос.

Людей неинтересных в мире нет.

Их судьбы – как истории планет.

У каждой всё особое, своё,

И нет планет, похожих на неё.

А если кто-то незаметно жил

И с этой незаметностью дружил,

Он интересен был среди людей

Самой неинтересностью своей.

У каждого – свой тайный личный мир.

Есть в мире этом самый лучший миг.

Есть в мире этом самый страшный час.

Но это всё неведомо для нас…

В толковом словаре мы находим два значения слова «интересный»:

1. Красивый, привлекательный.

2. Возбуждающий интерес, занимательный, любопытный.

Какое из определений, бесспорно, имеет отношение к Симеонову?

Конечно, к нашему горою подходит второе определение слова «интересный» - «возбуждающий интерес». Думаю, что такие в реальной жизни есть. И среди взрослых, и среди моих ровесников. Это люди «с отшиба», как называет их Т.Толстая, я бы назвала их «маленькими людьми» сегодняшнего времени (эта тема не новая в литературе). Они отличаются от окружающих образом жизни, отношением к людям и даже своей внешностью, живут в одиночестве, без друзей, а иногда и без родных, не общаются с соседями, редко улыбаются, чаще угрюмые, молчаливые.

Такие люди непривлекательны, неинтересны; они есть, и в то же время их как бы нет. Мы их «воспринимаем как нелепых», называем чудаками или ещё как-нибудь побольнее для них.

Я нахожу в словах Т.Толстой глубокий смысл: мы не должны быть равнодушными к таким людям , и её мысли совпадают с точкой зрения поэта Евтушенко:

Людей неинтересных в мире нет…

У каждого «всё особое, своё». Я соглашусь с этим; но люди, похожие на Симеонова, несчастные, потому что они многого в жизни не видят, не замечают, не испытывают, «недопонимают чего-то важного», живут своим выдуманным, виртуальным миром, который в любой момент может рухнуть. А что потом?!..

Этот рассказ многому учит: быть внимательнее к людям (и к чудакам в том числе), понимать их и помогать хотя бы добрым словом или вниманием, не быть чёрствым.

Народная мудрость гласит: «Жизнь прожить – не поле перейти; всякое случается в пути…» И если мы есть в этой жизни, то и жить нужно радостно, идти к своей заветной, реальной цели, иметь надёжных друзей, товарищей. Писатель Александр Куприн отметил, что «ценность жизни определяется тем, что человек оставил после себя».

Конечно, все мы мечтаем, и каждый о своём. Иногда мечты уносят нас очень высоко , но как бы высоко мы не поднимались в мечтах, надо всё-таки каждый раз опускаться на землю, чтобы приучать себя осмысливать свои поступки, перенимать житейский опыт у умных людей, встречаться с друзьями, спорить, ссориться и мириться – одним словом, учиться у жизни. Потому что жизнь даёт нам много радостей: радость искать, радость открывать, радость любоваться прекрасн

Мне хочется привести очень правильные мысли академика Д.С.Лихачёва: «В каждом почти человеке совмещаются разные черты. Конечно, одни черты преобладают, другие скрыты, задавлены. Надо уметь разбудить в людях их лучшие качества и не замечать мелкие недостатки».

Анализируя рассказ « Река Оккервиль» я размышляла о человеке, его характере, поступках, образе жизни и отношении к жизни.

Как жить? Каким быть? Эти вечные вопросы жизнь ставит перед каждым человеком, перед каждым из нас. И ответ на него : «Надо жить! Надо только умно жить. Потому что подарок и есть жизнь!»

В заключении мне несколько слов хотелось бы сказать о Татьяне Никитичне Толстой. В процессе своего исследования я поняла, что это непростая писательница. Её книги вызывают много споров. Отношение читателей к ним неоднозначное. Кому-то не нравятся, кажутся непонятными её книги. Кто-то поражается мастерству и безграничной фантазии писательницы. Но то, что она за роман "Кысь",

была удостоена премии "Триумф" за 2001 год,

а также является победителем конкурса

"Лучшие издания XIV Московской

международной книжной выставки-ярмарки"

в номинации "Проза-2001", говорит о том, что за творчеством этой писательницы большое будущее, и её надо читать.

Гипотеза исследования……………………………………………

1. 
   Ход исследования……………………………………………………..
2. 
   Биография Т.Толстой……………………………………………….
3. 
   Рассказ Т.Толстой…………………………………………………….
4. 
   Кто такая Вера Васильевна……………………………………
5. 
   Кто была реальная Вера Васильевна……………………..
6. 
   Как Т.Толстая относится к своему герою……………..
7. 
   Определение слова «Интересный»…………………………

Какое определение подходит к нашему герою……..

1. 
   Мысли Д.И.Лихачёва………………………………………………..
2. 
   Заключение………………………………………
3. 
   Используемая литература…………….

Текст сочинения:

Книга рассказов Татьяны Толстой Река Оккервиль вышла в 1999 году в издательстве Подкова и сразу же имела большой читательский успех.
Писательница решает непростую художественную задачу зафиксировать сам моменҭ того или иного человеческого ощущения, впечатления, переживания, взглянуть на повседневную жизнь с точки зрения вечности. Для этого она обращается к сказочной и мифо-поэҭической традициям.
Развернуҭые метафоры Т. Толстой превращаюҭ обыденную жизнь в сказку, уводят от проблем повседневности и тем самым позволяюҭ читателю дать простор своей фантазии, предаться ностальгическим воспоминаниям и философским размышлениям.
Однако сказка разрушается при столкновении с грубой реальностью, как это происходиҭ, например, в рассказе Свидание с пҭицей. Загадочная волшебница Тамила оборачивается для мальчика Пети опустившейся девушкой с самыми прозаическими проблемами. Таинственный, грустный, волшебный мир становиҭся для него мерҭвым и пустым, пропитанным серой, глухой, сочащейся тоской.
Конфликтом рассказов Толстой часто является столкновение героев с самими собой, с собственным существованием в его проблемах и противоречиях. Мир конечен, мир искривлен, мир замкнуҭ, и замкнуҭ он на Василии Михайловиче (Круг). Время течет и колышет на спине лодку милой Шуры, и плещет морщинами в ее неповторимое лицо (Ми-. лая Шура). ... Заперҭые в его груди, ворочались сады, моря, города, хозяином их был Игнатьев... (Чистый лист).
Привлекает внимание особый интерес автора к образам детей и стариков, поскольку и те, и другие не ощущаюҭ времени, живуҭ в своем особом замкнутом мире. При этом душа ребенка ближе к сказке, душа старика к вечности.
Т. Толстая создает самые разнообразные метафоры детства и старости. Например, в рассказе Самая любимая детство изображается как пятое время года: ...на дворе стояло детство. В рассказе На золотом крыльце сидели... оно определяется как начало отсчета времени: Вначале был сад. Детство было садом. Детство золотая пора, когда кажется, что жизнь вечна. Умираюҭ только пҭицы.
Старость изображается автором как конец отсчета времени, утрата представления о последовательности собыҭий и изменяемости форм жизни. Так, время в доме Александры Эрнестовны из рассказа Милая Шура сбилось с пуҭи, завязло на полдороге где-то под Курском, споткнулось над соловьиными речками, заблудилось, слепое, на подсолнуховых равнинах.
В рассказах Т. Толстой вообще много персонажей, у которых нет будущего, потому что они живуҭ во власти прошлого своих детских впечатлений, наивных мечтаний, давних страхов. Таковы, например, Римма (Огонь и пыль), Наташа (Вышел месяц из ҭумана), Петере из одноименного рассказа.
Однако есть и такие герои, которые живуҭ вечно в своей любви к людям и их памяти (Соня из одноименного рассказа, Женечка из рассказа Самая любимая); в своем ҭворчестве (Гриша из Поэта и музы, художник из Охоты на мамонта); в мире своих ярких фантазий (Филин из рассказа Факир). Все это люди, которые умеюҭ передать другим свою жизненную энергию в самых разных ее проявлениях через самопожерҭвование, искусство, умение красиво жить.
Однако практически все образы у Т. Толстой парадоксальным образом раздваиваюҭся, жизненные сиҭуации изображаюҭся как неоднозначные. Например, сложно прийҭи к однозначному выводу о том, кем на самом деле является Филин из рассказа Факир. Это гиганҭ, всесильный господин мира грез или раб своих фантазий, жалкий карлик, клоун в халате падишаха?
Другой пример подобного раздвоения образа встречаем в рассказе Милая Шура. Здесь светлые впечатления рассказчицы от общения с Анной Эр-нестовной резко контрастируюҭ с уничижительными описаниями старухи: Чулки спущены, ноги подворотней, черный костюмчик засален и протерҭ.
В рассказе Соня также создается неоднозначный образ наивной дуры, над которым явно иронизирует автор. Одновременно героиня, которая всем своим обликом и поведением олицетворяет глупость и нелепость, вдруг становиҭся единственным положительным персонажем и образцом самопожерҭвования, спасая жизнь любимому человеку в блокадном Ленинграде.
Таким образом проявляется связь прозы Т. Толстой с традициями литературы постмодернизма, в которой происходят постоянное раздвоение образов и смена тональности повествования: с сострадания на злую иронию, с понимания на насмешку.
Многие герои ее рассказов неудачники, одиночки, страдальцы. Перед нами возникает своеобразная галерея несостоявшихся принцев и обмануҭых золушек, у которых не сложилась сказка жизни. И самая большая трагедия для человека возникает в случае, когда его исключаюҭ из игры, как это происходиҭ с одним из самых известных персонажей Толстой Петерсом, с которым никто играть не хотел.
Однако всегда ли герои находят сочувствие автора?
Т. Толстая скорее не сострадает человеку, а сожалеет о скоротечности жизни, ҭщете человеческих усилий. Вероятно, лирикому она иронизирует над Василием Михайловичем из рассказа Круг, который в поисках личного счастья по номеркам на сдаваемом в прачечную белье попросту нашарил впотьмах и ухватил обычное очередное колесо судьбы.
Писательница смеется также над Игнатьевым властелином своего мира, пораженным тоской, который хочет начать жизнь с чистого листа (Чистый лист). Она издевается и над погоней Зои за семейным счастьем, в которой все средства хороши (Охота на мамонта).
Причем подобная ирония доводиҭся автором до гротеска. Так, Игнатьев не просто хочет изменить свою жизнь. Он всерьез решается на операцию по удалению души. Зоя в своей борьбе за мужа доходиҭ до того, что накидывает петлю на шею своего избранника.
В связи с эҭим в ҭворчестве Толстой возникает символический образ коридора жизни: от коридора коммунальной кварҭиры до образа жизненного пуҭи. Так, в рассказе Вышел месяц из ҭумана через Наташино жилье пролег длинный коммунальный коридор, который определяет границы существования героини. Этот образ возникает и в рассказе Милая Шура: длинен путь назад по темному коридору с двумя чайниками в руках.
К концу жизни смыкается световой коридор (Пламень небесный). Он сужается до тесного пенала, именуемого мирозданием, холодного ҭуннеля с заиндевелыми стенками (Круг), где каждый поступок человека жестко определен и заранее вписан в книгу вечности. В этом замкнутом пространстве человек бьется, просыпаясь, в однозначных ҭисках своего сегодня (Вышел месяц из ҭумана). Это время, когда жизнь ушла, и голос будущего поет для других (Огонь и пыль).
Однако и такие персонажи, как ангелоподобный Серафим из одноименного рассказа, который ненавидел людей, старался не смотреть на свиные рыла, верблюжьи хари, бегемотовы щеки, не встречаюҭ понимания у автора. В конце рассказа он превращается в безобразного Змея Горыныча.
Вероятно, наиболее точно авторская позиция сформулирована в словах Филина героя рассказа Факир: Вздохнем о мимолетности быҭия и возблагодарим создателя за то, что дал нам вкусить то-го-сего на пиру жизни.
Эта идея во многом объясняет пристальное внимание писательницы к миру вещей и его детальное изображение в своем ҭворчестве. Поэтому еще одна проблема рассказов Т. Толстой взаимоотношения человека и вещи, внутреннего мира личности и внешнего мира предметов. Не случайно в ее произведениях часто появляюҭся подробные описания интерьеров: например, кварҭира Филина (Факир), комната Александры Эрнестовны (Милая Шура), вещи Женечки (Самая любимая), дача Тамилы (Свидание с пҭицей).
В отличие от Л. Петрушевской, которая изображает чаще всего отталкивающие предметы, обнажающие животность человеческой натуры, Т. Толстая высказывает идею ценности вещи. В ее рассказах возникаюҭ особые предметы, просочившиеся сквозь годы, не попавшие в мясорубку времени. Это своеобразные ключи к нашему прошлому, забыҭые знаки неведомого алфавита, дверь, щелочка... в тот день, зашифрованный пропуск ҭуда, на тот берег.
Таковы эмалевый голубок Сони, ведь голубков огонь не берет (Соня); старые фотографии из ридикюля Марьиванны (Любишь не любишь); неиспользованный билет на поезд к любимому человеку (Милая Шура); обгорелая шапка Сергея (Спи спокойно, сынок) и ҭ. п.
Своеобразие художественных приемов Т. Толстой определяется проблематикой ее ҭворчества. Так, тема воспоминаний, власти прошлого над настоящим определяет фотографический принцип изображения: писательница стремиҭся зафиксировать мимолетное впечатление, краткий моменҭ жизни. Это напрямую заявлено в рассказе Соня: ...вдруг раскроется, словно в воздухе, светлой живой фотографией солнечная комната...
Особую роль в рассказах Толстой играет художественная деталь, которая приобретает значение символа. Например, кольцо с серебряной жабой в рассказе Свидание с пҭицей выражает идею разрушения детского восприятия мира. Серебряная борода Филина знак причастности к иному, сказочному миру (Факир). Плюшевый заяц Петерса из одноименного рассказа символизирует несбывшиеся детские надежды и утраченные иллюзии молодости.
Своеобразен и стиль рассказов Т. Толстой, который часто определяется криҭиками как орнаментальная проза. Это понятие подразумевает изысканный слог, использование развернуҭых метафор, синонимических повторов.
Можно говорить о необычной словесной игре в рассказах писательницы, когда одно слово ҭянет за собой цепочку ассоциаций и сопуҭствующих сравнений. Так отражается фрагментарность и избирательность человеческого сознания, которое фиксирует только самые запоминающиеся эпизоды жизни.
Ярким примером этого может служить начало рассказа Самая любимая: ...Ветры бросаюҭся грудью оземь, взвиваюҭся вновь и уносятся, мча запахи гранита и пробуждающихся листьев в ночное море, чтобы где-то на далеком корабле, среди волн, под бегучей морской звездой бессонный путешественник, пересекающий ночь, поднял голову, вдохнул налетевший воздух и подумал: земля.
Проза Толстой необычайно лирична, многие ее рассказы напоминаюҭ поэҭические зарисовки. В некоторых из них, подобно стихотворному произведению, даже возникает звукопись: Сон приходил... пугая чуланами, бабами, чумными бубонами, черными бубнами... (Петере).
Итак, можно сказать, что в ҭворчестве Т. Толстой проза соединяется с поэзией, сказка переплетается с реальностью. Философичность и лиризм этой удивительной писательницы нашли отражение и в ее эссе Туристы и паломники и Женский день, также представленных в рецензируемом сборнике.

Права на сочинение "Река Оккервиль" принадлежат его автору. При цитировании материала необходимо обязательно указывать гиперссылку на

480 руб. | 150 грн. | 7,5 долл. ", MOUSEOFF, FGCOLOR, "#FFFFCC",BGCOLOR, "#393939");" onMouseOut="return nd();"> Диссертация - 480 руб., доставка 10 минут , круглосуточно, без выходных и праздников

Сергеева, Елена Александровна. Поэтика рассказов Татьяны Толстой: сборник "Река Оккервиль" как художественная система: диссертация... кандидата филологических наук: 10.01.01 / Сергеева Елена Александровна; [Место защиты: Сарат. гос. ун-т им. Н.Г. Чернышевского].- Саратов, 2013.- 196 с.: ил. РГБ ОД, 61 14-10/230

Введение

ГЛАВА 1. Специфика художественной целостности сборника рассказов т.толстой «река оккервиль» 37

1.1. Поэтика рассказа конца XX века 37

1.2. Онтологический пессимизм как мировоззрение. Сюжетная доминанта сборника рассказов «Река Оккервиль» 62

1.3. Художественная деталь. Портрет. Пейзаж 75

1.4. Художественное время и художественное пространство в рассказах Т. Толстой как формы духовного застоя 94

ГЛАВА 2. Поэтика повествования в сборнике рассказов т. толстой как проявление художественной системы 108

2.1. Художественное повествование и образ повествователя 108

2.2. Мифологизация интеллигенции эпохи застоя на уровне образа автора 124

2.3. Поток сознания и сказ как способы создания мифа 141

2.4. Роль цитат и интертекстуального игрового начала 149

Заключение 166

Список литературы

Введение к работе

Настоящая диссертация посвящена поэтике «малой» прозы Татьяны Толстой как яркой представительницы онтологического пессимизма постсоветской эпохи, так называемого «советского барокко». В рассказах Татьяны Толстой нет развёрнутой картины советской действительности и попытки описать все пласты социального пессимизма. Её сюжеты формируются из личных воспоминаний, из частных историй. Персонажами её рассказов становятся знакомые с детства няни, состарившиеся актрисы, пожилые люди... Действие разворачивается на дачах, в московских и петербургских гостиных. В рассказах Т. Толстой человеческая судьба постепенно проявляет свою патологическую беспомощность и бессмысленность.

Понятие «онтологический пессимизм» возникло в философских и психологических исследованиях в связи с феноменом «недостаточности», который исследовали два ряда философов, разделяя это понятие на два термина: нехватка (М. Хайдеггер, Ж.-П. Сартр, К. Ясперс) и недостаточность (А. Гелен, X. Плесснер, М. Бахтин). Возможно, в советской практике одинаковое переживание «недостаточности бытия» приводило к всеобщему вытеснению проблемы. Такое положение вещей казалось нормальным, поскольку касалось всех, требовалось особое художественное осмысление проблемы. Прямые формы выражения пессимизма ограничивались советской цензурой, но получили приоритетное воплощение в произведениях «самиздата» и в перестроечную эпоху. Именно это - пессимистическое - настроение отражается в рассказах Т. Толстой, влияет на их поэтику.

В рассказах Т. Толстой выявлена система, все элементы которой отражают онтологический пессимизм как формообразующий принцип. Этот термин -«формообразующий принцип» - ведёт своё происхождение из научных работ по лингвистике, музыке и архитектуре, так как общее понимание формы и её структуры затрагивает все элементы поэтики и по своему значению приравнивается к процессу реализации художественной идеи. В современное литературоведение термин был введён М.А. Миловзоровой в диссертации «Формообразование русской драмы: Традиции сценической литературы 1830-1840-х годов и творчество А.Н. Островского» (Иваново, 2003).

Актуальность исследования вызвана необходимостью изучения специфики новой художественной парадигмы, сложившейся в 80-90-х гг. XX в. в русской прозе. Литература этого периода демонстрирует разнообразие эстетических структур и тенденций, богатство индивидуальных художественных систем. К одной из общих тенденций следует отнести этику пессимизма как ведущего философского начала в формировании образа действительности. Ярким примером такого начала являются рассказы Т. Толстой. В этой связи возникает острая необходимость в литературоведческом анализе художественной структуры, поэтики и проблематики рассказов писательницы, в разработке новых подходов и приёмов их интерпретации, которые бы позволили определить философско-эстетические особенности индивидуальной авторской концепции в построении художественной модели

бытия в постсоветской России. На примере «малой» прозы Т. Толстой мы выделяем характерные художественные принципы и элементы поэтики, характеризующие культурную ситуацию после эпохи застоя.

Творчество Т. Толстой породило большую волну противоречивой критики. Онтологический пессимизм оценивался в негативном или нейтральном тоне либо как индивидуальное свойство писательницы, либо как основная тональность эпохи. Мы исходим из того, что мировоззрение автора и поэтика его произведений представляют собой художественную целостность, а значит, творчество писательницы располагает к анализу онтологического пессимизма как формообразующего принципа.

Объектом настоящего диссертационного исследования становится «малая» проза Т. Толстой.

Материалом исследования послужил сборник рассказов писательницы «Река Оккервиль» (1999) в его художественной целостности. Другие сборники рассказов Т. Толстой рассматриваются в связи с тем, что они составлены из тех же рассказов по принципу репрезентации новой эстетической модели.

Названный сборник завершает не только пятнадцатилетие творческой деятельности автора, но и целый век русской культуры. Основной корпус рассказов был создан в 1983-1987 гг., тематика рассказов относится к советской эпохе - времени, в которое и происходило становление личности автора. Мы останавливаемся на сборнике «Река Оккервиль» как на издании, появившемся в знаковый момент истории, и считаем, что композиция сборника сложилась как продуманная и целостная именно по отношению к завершившейся эпохе. Мы также неоднократно обращаемся к роману «Кысь» (2000) и публицистике автора.

Предметом исследования являются проблематика и поэтика рассказов писательницы как особая художественная система, выражающая самобытное мировоззрение автора посредством ряда специфических признаков поэтики.

Целью настоящей работы является выявление и анализ особенностей поэтики сборника «Река Оккервиль» Т. Толстой как художественной системы. Достижение поставленной цели предполагает решение следующих задач:

определить место «малой» прозы Т. Толстой в постсоветском литературном процессе;

дать теоретическое обоснование понятий «художественная система» и «сборник рассказов как художественная целостность» на примере рассказов Т. Толстой;

охарактеризовать природу онтологического пессимизма в художественной системе рассказов писательницы и в связи с этим рассмотреть такие особенности поэтики её произведений, как деталь, портрет, пейзаж, время и пространство;

исследовать с точки зрения поэтики повествования образ повествователя и образ автора в рассказах сборника «Река Оккервиль»;

проанализировать способы создания своеобразного мифа и специфику интертекстуального игрового начала в рассказах.

Теоретической базой настоящего исследования послужили работы М. М. Бахтина, В. В. Виноградова, Б. О. Кормана, Е. М. Мелетинского, В. П. Скобелева, И. С. Скоропановой, Л. И. Тимофеева, В. Е. Хализева,

Л. В. Чернец; а также Н. Л. Лейдермана, М.Н. Липовецкого, М. А. Черняк и др. Система научных терминов, используемых в диссертационной работе, сложилась с учётом основополагающих категорий, разработанных в фундаментальных исследованиях С. С. Аверинцева, Р. Барта, В. М. Жирмунского, Ю. М. Лотмана, В. Я. Проппа, Б. В. Томашевского, а также в новейших коллективных трудах по теоретической и исторической поэтике.

В процессе работы использовались следующие методы исследования: системный и сравнительно-сопоставительный анализ художественного текста, типологический и исторический подходы, благодаря которым прослеживается взаимосвязь поэтики «малой» прозы Т. Толстой с современным литературным процессом и традициями русской классики.

Научная новизна и оригинальность исследования заключается не только в выявлении сквозного эстетического и философского настроения, которое «генетически» обусловливает рождение группы произведений в их структурном единстве и объясняет вид каждого «кирпичика» сложившейся художественной формы. Впервые в рамках литературоведческого исследования онтологический пессимизм рассматривается как основное мироощущение русской культуры конца прошлого века, исследуется воздействие этого мироощущения на художественную форму. Также в диссертационном исследовании предпринята попытка многоаспектного анализа сборника рассказов «Река Оккервиль» как художественной системы в сопоставлении с событиями отечественной истории и культуры XX века.

Теоретическая значимость работы состоит в выявлении формообразующей роли философского настроения эпохи (онтологического пессимизма), в осмыслении оригинального художественного мира писателя, в реконструкции творческого диалога Т. Толстой с литературной традицией и одновременно с эстетикой постмодернизма.

Практическая значимость диссертации. Материалы и результаты диссертации могут быть использованы при разработке бакалаврских и магистерских лекционных курсов по современной русской прозе, спецкурсов по русской литературе конца XX - начала XXI вв., курсов и факультативов для дисциплин специализации «История русской литературы», «Современная русская литература», «Теория литературы», а также школьных факультативов.

На защиту выносятся следующие положения:

Творчество Т. Толстой рассматривается как эстетическая целостность, которая выстраивается на стыке традиционных реалистических тенденций в русской прозе и русского постмодернизма (как условного наименования периода русской литературы 80 - 90-х гг. XX в.).

Рассказы Т. Толстой в каждом отдельном издании представляют собой новый вид целостной художественной структуры, и поэтому каждый сборник рассказов требует отдельной интерпретации.

Онтологический пессимизм как философско-художественное настроение эпохи является формообразующим принципом для «малой» прозы Т. Толстой, порождает поиск новых художественных средств, остранение приёмов традиционной поэтики.

4. Авторская позиция, образы повествователей, сказовое повествование (сказ советской интеллигенции) наряду с цитатностью, мифологическими символами и фольклорными мотивами в рассказах Т. Толстой трансформируются в миф русской интеллигенции советского периода.

Апробация диссертации. Основные положения исследования были изложены на научных конференциях: международных (Самара, 2003; Ставрополь, 2006; Волгоград, 2006), региональных (Самара, 2006), межвузовских (Самара, 2005; Саратов, 2005).

Результаты исследования отражены в 10 публикациях, из которых 3 - в изданиях, рекомендованных ВАК Министерства образования и науки России.

Структура работы. Диссертация состоит из введения, двух глав, заключения, списка литературы (296 наименований). Общий объем диссертации - 196 страниц.

Онтологический пессимизм как мировоззрение. Сюжетная доминанта сборника рассказов «Река Оккервиль»

Своеобразие конфликта и мировоззрения автора в рассказах Т. Толстой вызывает наибольшие разногласия среди исследователей. По данному вопросу обозначилось несколько точек зрения. А. Якимович61 помещает Т. Толстую в ряд писателей-эсхатологов, таких как В. Нарбикова, В. Сорокин, Ф. Горенштейн, Ю. Мамлеев, Е. Попов, В. Пьецух. Эсхатологическая литература отличается характерным взглядом на мир и человека с точки зрения онтологического и антропологического пессимизма, во всём первично трагическое мироощущение, предвестие гибели, тупиковое положение человеческой цивилизации. М. Золотоносов, Е. Булин, А. Василевский считают, что через усиление роли жизненных обстоятельств в структуре произведений Т. Толстая приговаривает своих персонажей к переходу из одного «узко-ужасного» пространства в иное, которое ничем не лучше предыдущего. А. Василевский в статье «Ночи холодны» разграничивает отношение автора к своим героям и отношение к ним самой жизни, отмечая, что в рассказах Т. Толстой обнаруживается динамичное равновесие между беспощадной ироничностью и дружелюбным юмором, жестокая правда пребывает в мире с милосердной снисходительностью: «Автор не жесток, жизнь жестока. А он только «вынужденно» правдив и не хочет утешить читателя, не хочет «подсуживать» героям» . Однако сам сюжетный выбор указывает на встраивание автора в общую атмосферу эпохи, подверженность настроениям конца века, проявление реакций на типовой конформизм западной цивилизации.

Т. А. Ровенская пишет, что женская проза «проявляется как феномен суммарной личности, формирующей свою культурную традицию, а ее множественность - как форма эстетической целостности»63. Специфичность женской прозы происходит из необходимости решать целые комплексы идейно-эстетических задач, таких как самоидентификация, преодоление сложившихся культурно-идеологических стереотипов и собственных комплексов, возвращение к, так называемому, материнскому языку и др. Специалист по тендерным вопросам в литературе Т. Мелешко полагает, что «в творчестве Т. Толстой реализуется стратегия утверждения андрогинности, когда признак половой принадлежности перестает быть смыслообразующим и значимым, а включение в свой пол признаков другого пола осознается как норма»64. Мы склоняемся к мнению, что литературные произведения необходимо рассматривать индивидуально, прежде всего охватывая контекст их собственного творчества, тогда как объединение женской прозы в литературно-эстетический феномен - это только допущение. В творчестве писательниц можно наблюдать интересные общие черты, но этих наблюдений не хватает для создания полновесной литературоведческой категории.

Роль устойчивых мотивов в произведениях Т. Толстой (речь, в первую очередь, идёт о сюжетно-композиционной структуре) рассматривали Т. Швец, Г. Писаревская, А. Неминущий, Н. Ефимова. Вопросу интертекстуальной функциональности посвящены работы О. В. Богдановой, И. Грековой, А. Жолковского, Е. Невзглядовой, Н. Ивановой. Эти исследователи приходят к схожим между собой выводам: интертекстуальные связи, проявляющие себя как в поэтике, так и в тематике произведений Т. Толстой, сохраняют полифункциональность, выражают авторскую оценку, способствуют типизации художественного образа, актуализируют скрытые смыслы художественного текста.

Т. Толстая - наиболее литературный (то есть связанный с традицией) и наиболее фольклорный (то есть разрушающий и создающий мифы) мастер слова в современной русской литературе. Некоторые критики вписывают творчество Т. Толстой в «женскую прозу» (В. Токарева, Л. Петрушевская, В. Нарбикова), другие ставят автора «Кыси» в следующий типологический ряд: В. Ерофеев, Вяч. Пьецух, В. Нарбикова, С. Каледин, В. Пелевин. Вокруг произведений Т. Толстой ведётся полемика, артикулируются противоречивые представления о роли аллюзий, образе автора, типах героев, архитектонике сюжетов и стиле.

Проблема позиции автора в произведениях Т. Толстой считается одной из самых запутанных. М. Золотоносов отмечал у Толстой «необычное сочетание безжалостности, пугающего всеведения о герое с какой-то литературной игрой»65, злую наблюдательность, спокойствие психолога, «непривычную бесслезную традицию» и, как следствие, антагонизм автора и героя. Но А. Василевский находит в рассказах писательницы «динамическое равновесие... жалости и беспощадности, жестокости и милосердия»66. Е. Невзглядова объясняет трудность решения проблемы тем, что Т. Толстой «приняты меры, придуманы приемы, до сих пор не встречавшиеся, благодаря которым авторское отношение припрятано более надежно, и более остро дает о себе знать, если на него набрести, специально разыскивая» . Свое, убедительное и интересное, объяснение предлагают С. Пискунова и В. Пискунов, говоря о совмещении в тексте двух противоположных «модусов» авторского повествования: максимальной дистанцированности от изображаемого мира и максимального в него вживания»68. Развивая в дальнейшем эти наблюдения в данном диссертационном сочинении мы приходим к выводу, что описанная проблема является элементом создания новой формы сказа, объединяющего творчество многих мастеров слова конца XX века.

Голос автора, составленный множеством чужих голосов, исследуется в статье Е. Невзглядовой «"Эта прекрасная жизнь". О рассказах Татьяны Толстой»69. Интертекстуальность Татьяны Толстой, как своеобразное «библиофильство» (А. Генис) раскрывается во многих работах О. Богдановой, и действительно, в текстах писательницы содержится большое количество перекличек с прозой русских писателей (например, Л. Толстого: Петере - Пьер Безухов; Ф. Достоевского: Соня - Сонечка Мармеладова)

Художественное время и художественное пространство в рассказах Т. Толстой как формы духовного застоя

Социальный пессимизм, конечно же, не является только проявлением советского застоя: от Гесиода и до наших дней каждая эпоха считала себя наихудшей. Когда человек, не одушевленный интересом к чему-нибудь лучшему, незаконным образом обобщает и расширяет отрицательный результат своего опыта, то получается ложное утверждение, что сама жизнь, сам мир и само бытие есть зло. Как оптимизм, так и пессимизм представляют собой концептуальные реакции разума, осознающего не только факты, но и ценности. Без осознанного представления о ценностях, которое формируется в духовно возрожденном разуме, факт материальности вселенной и механистические явления, свидетельствующие о функционировании вселенной, остались бы целиком за пределами человеческого восприятия.

В рассказах Татьяны Толстой онтологический пессимизм проявляется в ряде формул, сопровождающих перипетию или кульминационную точку рассказа: «Прощай, розовый дворец, прощай мечта!. . и бог наш мертв, и храм его пуст» (Факир. С. 217); «Не всем в жизни счастье» (Охота на мамонта. С. 185); «Игнатьев... чувствовал табачную горечь и знал, что в ней - правда» (Чистый лист. С. 164); «по ошибке пришёл ты в этот мир! Уходи отсюда, он не для тебя!» (Ночь. С. ПО); «замочную скважину оплетет паучок, и ещё на сотню лет заснёт дом» (Самая любимая, . С. 162); «но утешение было фальшивым и слабым, ведь всё кончено, жизнь показала свой пустой лик» (Огонь и пыль. С. 90). Пессимизм организует не только повествование, это главная тональность сознания повествователя, он приобретает статус художественного сообщения.

В рассказе «Чистый лист» (антиутопии, подражающей центральной теме романа Замятина «Мы») герой имеет силы «хотеть быть здоровым» (Чистый лист. С. 168), но это не означает подлинного избавления, речь идёт об ампутации души, то есть оптимизм возможен только как результат частной операции, после которой человек становится груб, прямолинеен и весел, но больше не несёт в себе Живое.

В социальной психологии оптимизм/пессимизм личности рассматривался главным образом как ее «врожденное» свойство или как результат первых этапов социализации (в классических работах X. Кэнтрила и Дж. Фридмана)137. Социальные условия описывались психологами как одно из важнейших обстоятельств оптимизма не только на стадии социализации, но и при определении актуального состояния личности (Эд Динер)138. В рамках психологической традиции оптимизм личности связывался не столько с предвидимым ею будущим и антиципацией, сколько с уровнем удовлетворенности человека актуальным благополучием и его общим позитивным или негативным восприятием жизни (Н. М. Брэдбери, А. X. Маслоу)139. Пессимизм, фиксирующий не только отношение к нынешней ситуации, а ожидаемое будущее, в социологических исследованиях применялся крайне редко (Кесельман Л., Мацкевич М.)140, но стал содержанием литературы застойного периода и особенно периода перестройки.

Татьяна Толстая пишет и публикуется тогда, когда застой уже кончился, но содержание её творчества, осознанный и ставший метасюжетным «онтологический пессимизм» позволяют Борису Парамонову дать ей такую характеристику: «глубинно, сущностно - по крайней мере до сегодня - она осталась даже не советской, а именно застойной писательницей» . Анализируя рассказ «Река Оккервиль» исследователь замечает: «Застой становится движением вспять, наводнением, и в этом наводнении всплывают интересные культурные обломки, становящиеся самостоятельной ценностью».

Обратная сторона пессимистичного сюжета у Т. Толстой - это более широкая картина культурного и политического застоя. Онтологический пессимизм в искусстве приобретает форму незавершенного действия: надо дойти до дна, чтобы начинать подниматься. Похожим образом Юлиус Эвола объясняет центральную мысль философии Ясперса (философа, который вместе с Хайдеггером перестал описывать пессимизм, как край, приравниваемый к смерти): ««Решающим является то, каким образом человек переживает крушение (или провал, или поражение - Scheiterri): либо оно остается сокрытым от него, чтобы затем окончательно сокрушить его, либо оно предстает пред ним без покровов, ставя его перед непреодолимыми границами собственного здесь-бытия»... Для Ясперса путь состоит именно в том, чтобы желать собственного поражения, крушения, что приблизительно соответствует евангельскому завету, говорящему о необходимости потерять собственную душу, чтобы спасти её»143.

В случае описываемой советской действительности искусство практически не имело внутренних возможностей для подлинного «взлёта», сначала необходимо было признать и осознать всю тяжесть сложившегося положения. В связи с этим, мы можем прийти к выводу, что Т. Толстая ощущает свою творческую задачу в фиксации создавшегося положения, в признании катастрофы на уровне мировоззрения, художественного видения и авторской позиции.

Рассказы Толстой - это «инвентаризация» памяти и событий существования с тем, чтобы в чем-то убедиться. Когда Толстую сравнивают с Набоковым, то хотят провести параллель с художественным видением, с вниманием к подробностям. Но на уровне мировоззрения и формообразующего принципа эти художники принципиально различны. Набокову понадобилась мгновенная инвентаризация мира с целью сохранить утраченную Россию144, увезти её с собой, и это умение - всё спасать, всему давать новую, более цельную жизнь - это центральное счастливое свойство его искусства. В случае Толстой мир рушится окончательно, детство, прошлое, память не достойны спасения. В следующей главе, рассматривая образ Автора и способы организации повествования в рассказах, мы постараемся описать творческую мотивацию такой модели. Предварительно можно сказать следующее: советская интеллигенция не говорит прямо об исторической ситуации - о конце бесчеловечной империи. Этот конец должен быть бесповоротным и беспрекословным, даже если в него вписывается утрата персонального прошлого. Психологическая ситуация вытеснения личных ценностей из-за глобальной порочности прошлого непреодолима.

Мифологизация интеллигенции эпохи застоя на уровне образа автора

Время в литературе - временной ряд в различных аспектах воплощения, функционирования и восприятия его в произведениях художественной литературы как явлении искусства. Искусство можно определить как средство коммуникации, вторичную моделирующую (семиотическую) систему (в терминологии Ю. М. Лотмана и тартуско-московской семиотической школы), использующую в качестве материала для обмена текстовой информацией между адресантом (создателем, творцом) и адресатом (потребителем текста) определенные коммуникативные структуры (вторичные языки), надстраиваемые над естественным языковым уровнем.

В литературном произведении участвуют три субъекта - автор-творец, герой, читатель-реципиент, поэтому время и текст следует мыслить в следующей взаимной связи друг с другом: реальное время создания (эпоха, дата, непосредственно длительность процесса), время функционирования произведения искусства слова как материального объекта среди других объектов реальной действительности (книга, рукопись, надпись на камне, берестяная грамота и под.), время его восприятия читателем (Б. В. Томашевский в фундаментальном учебном пособии говорит о времени повествования164, Ю. М. Лотман подразумевает расшифровку семиотических кодов, текст мыслится им как «смысловой генератор»165).

В действительности автора время - это форма (способ) изображения героя и его жизни166. Время в рассказах Т. Толстой сильно отличается от лирического времени (тем самым, мы вынужденно возражаем тем критикам творчества писательницы, которые описывают лирическую сторону её повествования). В лирике нет сюжета, как он организован в повествовательных и драматических жанрах (театральное время, позволяющее укладывать десятки лет в считанные минуты реального времени - времени развивающегося на наших глазах диалога между героями). Однако правильнее сказать, что в лирике есть свой особенный сюжет. По определению Ю. М. Лотмана, сюжет «есть пересечение персонажем границ семантического поля»167, т. е. пространственно-временных границ. Например, воспоминание лирического субъекта есть пересечение им пространственно-временных границ: сначала отсюда - туда, в счастливое прошлое (например, в фетовском стихотворении «Сияла ночь, луной был полон сад...» -воспоминание о пережитом душевном волнении от пения возлюбленной), затем вновь сюда и сегодня, но уже изменившимся человеком, что-то важное понявшим, осознавшим после того воспоминания. Таким образом, воспоминание является сюжетным событием. Как писала Л. Гинзбург, лирическое пространство - это авторское сознание168. Эпическое пространство как бы вмещено во всеохватывающее пространство лирического поэта. В лирике (внутренняя вненаходимость автора герою) отсутствует ощущение конечности человека в мире, она имеет дело лишь с душевным моментом, эпизодом, не создающим границ внутреннему целому героя.

В рассказах Толстой конечность существования - центральная сюжетная единица. Это соответствующим образом выстраивает время в рассказах.

Анализ художественного времени и пространства в рассказах Т. Толстой имеет множество аспектов. Подобно тому, как ситуацию произведения образуют противопоставления, различия характеров героев, прослеживаются временные, пространственные оппозиции: свое/чужое, реальное/ирреальное (например, в сновидении), герой Толстой может с ностальгией или, напротив, с ужасом вспоминать прошлое и т. д.

Восприятие времени и пространства в традиционном повествовании эмоционально окрашено. Например: «Счастливая, счастливая, невозвратимая пора детства! Как не любить, не лелеять воспоминаний о ней?»169 - восклицает Николенька Иртеньев, герой-рассказчик в. повести Л. Н. Толстого «Детство». Повзрослев, он не чувствует себя счастливее.

Татьяна Толстая исследует проблему отношения человека ко времени, связи прошлого с настоящим и будущим («Любишь - не любишь», «На золотом крыльце сидели... «, «Вышел месяц из тумана», «Милая Шура»). В своих рассказах Толстая предлагает читателю «каталог воспоминаний» о прошлом, из которого возникает цельный образ детства - ностальгический, далекий, призрачный. Этот образ «весь пропитан таинственным, грустным, волшебным, шумящим в ветвях, колеблющимся в темной воде» («Свидание с птицей»).

В первых рассказах сборника «Река Оккервиль» («Соня», «Любишь - не любишь», «На золотом крыльце сидели...»), доминирует метафорический образ детства как райского сада, который «теряется» человеком по мере его взросления. Последующие рассказы сборника («Милая Шура», «Факир», «Охота на мамонта», «Спи спокойно, сынок», «Круг», «Поэт и муза», «Огонь и пыль», «Пламень небесный», «Ночь») отличаются подавляющим преобладанием иного типа героя: человека, полностью утерявшего связь с райским садом детства и пытающегося бесплодно осуществить свою туманную мечту (подсознательную тоску о прошлом) в хронотопе «серой обыденности».

Важна детализация изображения различных моментов времени, локусов. К этому можно добавить: сказка, или рассказ, сказывается с неодинаковой скоростью. «Скоро сказывается, да не скоро дело делается». Т. Толстая часто следует этому принципу, её повествование не имеет права спешить к конечной цели, так как эта цель трагична. На одних событиях писательница останавливается подробно, другие просто упоминаются; то же можно сказать об описании пейзажа, интерьера. Выбор, смена ритма повествования - скрытая форма присутствия автора в тексте.

Время у Т. Толстой делится на два локуса: прошлое (которое неисторично -именно так оно воспринимается в детстве), - это прошлое мечты и настоящее отрезвления. Повествование ведется из настоящего. Повествователь - изначально носитель минорной ноты. Смена времени трагична, опасна, деструктивна. Поэтому приметы времени тоже подчиняются принципу онтологического пессимизма: «Осень вошла к дяде Паше и ударила его по лицу» (На золотом крыльце сидели...». С. 31). Момент изменения времени - это всегда момент перехода от блаженного неведенья к трагичному осознанию конца. Такое время принципиально эсхатологично, и оно уже наступило для повествователя. У Т. Толстой никто не изобретает способов спасения: всех ждет одинаковая участь, конец уже известен.

Оба локуса неподвижны. Повествование предполагает минимизированную схему движения времени: угасание, приближение заката. Но оба времени в произведениях Т. Толстой - это время застоя. Детство ни исторически, ни духовно не относится к форме застоя, но время в детстве заторможено, оно почти остановлено, хотя при этом кажется безграничным, как и пространство. Как только это время приходит в движение, происходит мгновенная смена пластов, повествование оказывается в некотором настоящем, в котором, однако, тоже невозможны изменения. Течение времени не сдвинулось, ничто не пришло в движение. Следующее движение будет гибелью. Онтологический пессимизм задаёт здесь трехчастную форму времени: детство - сейчас - конец. Три эти части, как три прыжка, сходятся от безграничного хронотопа в точку окончательной гибели.

Роль цитат и интертекстуального игрового начала

Многие исследователи говорили о народной сказке как главной историко-культурной «составляющей» художественного мира Т. Толстой. «Ориентация Толстой на сказку, на фольклор проявляется не только в обильном введении в повествование сказочных, поговорочных и прочих устойчивых словесных формул и образов: характерно само название сборника (имеется в виду сборник «На золотом крыльце сидели» - Е. С.) - начало детской "считалки"»193.

Дело в том, что многие новеллы писательницы построены на сказочных схемах (поиск далекой красавицы, пребывание в замке волшебника, добывание невесты и т. д.), наполняемых, однако, другим содержанием: мотив «добывания невесты» преобразуется в «добывание мужа», далекая красавица - «птица в серебряных перьях» - превращается в алкоголичку, владелец волшебного замка -в жулика... Таким образом, Толстая сочиняет антисказки. На наш взгляд, это очень удачно отмеченная критиками особенность прозы Толстой. Стоит открыть любой рассказ, как сразу встречаешь какой-нибудь сказочный образ, мотив или необычные обстоятельства, случающиеся с героями.

В рассказах о детстве сказочность проистекает из русского фольклора. «Демонстративная сказочность» как черта поэтики особенно заметна в рассказах «Любишь - не любишь», «На золотом крыльце сидели» «Свидание с птицей». Для детей в этих рассказах мотив сказки и есть состояние жизни, никакого зазора между фантазией и реальностью не возникает. К сказке причастны все: и затюканный сосед дядя Паша, «халиф на час заколдованный принц, звездный юноша» (На золотом крыльце сидели. С. 34) предстающий в глазах детей хранителем сокровищницы, не уступающей пещере Алладина; и тарелка манной каши («в голубой тарелке, на дне, гуси-лебеди вот-вот схватят бегущих детей, а руки у девочки облупились, и ей нечем прикрыть голову, нечем удержать братика» (Любишь - не любишь. С. 16), и даже человеческая смерть («Птица Сирин задушила дедушку» (Свидание с птицей. С. 66). Сказка не скрадывает драматизм - она дает для него язык, делает его выразимым, и внутренний вопль ребенка о том, «как страшен и враждебен мир», разрешается сказкой про Аленушку и гусей-лебедей, а сказка про птицу Сирина дает ключ к осознанию собственной и всеобщей смертности. «Никто не уберегся от судьбы. Все - правда, мальчик. Все так и есть» (Свидание с птицей. С. 76). Сказочность в повествовании Толстой имеет конечную цель, это процесс демифологизации, сказочность создаётся, чтобы быть отменённой. «Мертвое озеро, мертвый лес; птицы свалились с деревьев и лежат кверху лапами; мертвый, пустой мир пропитан серой, глухой, сочащейся тоской. Всё-ложь» (Свидание с птицей. С. 76).

В произведениях, где детство не становится доминантной точкой зрения, вместо фольклорных образов (мотивов услышанных в детстве сказок) сказочным контекстом наделяются образы «высокой классики», то есть сама по себе цитатная среда выглядит как фольклорная. «Мелькали изумительные клеенчатые картины: Лермонтов на сером волке умыкает обалдевшую красавицу; он же в кафтане целится из-за кустов в лебедей с золотыми коронами; он же что-то выделывает с конем... но папа тащит меня дальше, дальше, мимо инвалидов с леденцами, в абажурный ряд» (Любишь - не любишь. С. 20). В этом рассказе в повествовании о няне Груше уже задается переход от сказочных реалий к культурным, показывается схема мифологизирующего детского сознания в его трансформации от фольклора к интеллигентскому мифу: «В её седенькой голове хранятся тысячи рассказов о говорящих медведях, о синих змеях, которые по ночам лечат чахоточных людей, заползая через печную трубу, о Пушкине и Лермонтове» (Любишь - не любишь. С. 21). Тут же проявляются также откровенные мотивы советского дискурса: «И когда ей было пять лет - как мне - царь послал ее с секретным пакетом к Ленину в Смольный. В пакете была записка: «Сдавайся!» А Ленин ответил: «Ни за что!» И выстрелил из пушки» (Любишь - не любишь. С. 22).

Как убеждает Толстая, сказки детства во многом адекватны сказкам культуры - вроде тех, которыми живет Марьиванна, или Симеонов из рассказа «Река Оккервиль», или Соня, или Милая Шура, или Петере из одноименных рассказов. Сказочное мироотношение предстает, таким образом, как универсальная модель эстетического выражения индивидуального художественного мира. Причём вычленяется одна схема: сказка - это мир, в котором единственно и можно жить, спасаясь от одиночества, житейской неустроенности, кошмара коммуналок и т. п., но в самой структуре повествования об этом мире уже проявляется его десакрализация и разрушение. Это уже конкретная форма проявления авторского сознания, то, что называется термином образ автора. Если, например, в «Школе для дураков» Соколова ребенок смотрит на мир сквозь кристалл мифа - вечного, ничем неотменимого и именно оттого прекрасного, то у Толстой сказочность прежде всего конечна, эта эстетическая доминанта подчиняется онтологическому пессимизму.

Такая культурная ситуация в конце XX века напоминает эстетику декадентов, в этом обнаруживается преемственная линия русской традиции, прерванная периодом советской истории. К тому же две исторические ситуации совпадают в ощущении кризисности, а самая главная из черт, роднящих декадентов и постмодернистов - резкий антагонизм социальной действительности, неприятие сложившегося положения в искусстве и общественной жизни. С точки зрения декадентов, любая концепция общественного прогресса, любая форма социально-классовой борьбы преследуют грубо утилитарные цели и должны быть отвергнуты. «Самые великие исторические движения человечества представляются им глубоко "мещанскими" по своей природе». Отказ искусства от политических и гражданских тем и мотивов декаденты, как в последствии постмодернисты, считали проявлением свободы творчества. Декадентское понимание свободы личности неотделимо от эстетизации индивидуализма, а культ красоты как высшей ценности нередко