В предновогодней премьере Студии театрального искусства много и других дивных дуэтов: дотошно воссозданное советское прошлое оборачивается вечностью, неспешность откровенных разговоров не вредит экспрессивности действия, безысходность идет рука об руку с надеждой, а реализм – с магией: театра и слова.
Нельзя преуменьшить популярность Сергея Довлатова, тем не менее, начну с «выходных данных» – «для протокола» и тех зрителей, что могут, подобно туристам из довлатовского текста, задаться вопросом про дуэль Пушкина и Лермонтова. Повесть Сергея Довлатова «Заповедник» начата в 1977-м, закончена уже после отъезда автора из СССР, в Нью-Йорке, в 1983-м. Рассказывает – от первого лица – о ленинградском писателе Борисе Алиханове, устроившемся на лето экскурсоводом в мемориальный музей-заповедник А.С. Пушкина «Михайловское», что в Псковской области. Прототипом главного героя, как почти всегда у Довлатова, выступает сам автор (однако то, что персонаж наречен вымышленным именем, позволяет литературоведам предположить и другой прототип – довлатовского товарища Иосифа Бродского; но это так, замечание исторической точности ради ).
Калейдоскоп житейских анекдотов о рандеву Алиханова с сотрудницами музея и местным контингентом (таких же экскурсоводов с писательскими амбициями и сильно пьющего деклассированного элемента ) обрамляет (и, отчасти, маскирует ) трагическую историю расставания героя с женой Татьяной (Катерина Васильева), вместе с дочерью иммигрирующей в Израиль.
Самому Алиханову покинуть страну не даёт привязанность к родному языку. Завершается повесть описанием одиннацатидневного запоя Алиханова и первым телефонным звонком Тани уже с чужбины:
«Я стоял босой у телефона и молчал (...). Я только спросил: – Мы ещё встретимся? – Да, если ты нас любишь. (...) – При чем тут любовь? Любовь – это для молодежи. Для военнослужащих и спортсменов... А тут все гораздо сложнее. Тут уже не любовь, а судьба ».
Инсценировка Сергея Женовача бережно трансформирует прозу в театральный текст; дополняет Довлатова, что не противоречит оригиналу, пушкинскими стихами, которые во втором действии иногда превращаются в песни: их исполняет хор советских «девушек из Рокфора», одиноких прелестниц, состоящих в штате заповедника, почти по-армейски сплоченного женского коллектива в праздничных платьях радужных цветов.
И в финале спектакля, по окончании, собственно, «Заповедника», тоже прозвучит Пушкин, но об этом позже, пока – как театральный «Заповедник» начинается и в чём Женовач от канона восприятия и интерпретации Довлатова отступает.
Минималистская декорация Александра Боровского превращает небольшую сцену СТИ в этакие «литераторские мостки» – я, конечно, не про знаменитое кладбище , тут мостки буквальные: одни дугой изгибаются над сценой, их облюбует женский хор публично влюбленных в классика хранительниц музея, другие лунной дорогой тянутся от маленького озерка на авансцене вглубь, к висящей на стене белой маске условного Пушкина, – и делают камерное пространство бесконечным.
Впрочем, ассоциация с мемориальными Литераторскими мостками на Волковском кладбище не так и случайна: в прологе на верхней дуге, под бравурную песню «Нью-Йорк, Нью-Йорк», пританцовывают барышни, а внизу, у того самого мутного озерка (где среди окурков и прочего мусора прячутся, охлаждаясь, бутыли спасительной водки ) почти умирает герой: Алиханов, которого играет самый «взрослый» артист СТИ, Сергей Качанов, работающий с Женовачом с начала 1990-х, со времен его художественного руководства Театром на Малой Бронной, падает ничком у воды, бессильно роняя руку. А потом начинает свой откровенный разговор – и слова (слова... слова! ) будто гальванизируют бездыханное тело, медленно, но верно возвращая к жизни.
Сначала это монолог, обращенный в зал, и весьма продолжительная речь обходится без всяких «спецэффектов»: сидит себе человек, свесив ноги, и разговаривает, но как Качанов в одиночку держит внимание – просто фантастика. Потом к Алиханову присоединяется первый собутыльник, Валерий Марков, «злостный нарушитель общественного покоя» (Даниил Обухов ) с оглушительным мегафоном в руках. Далее почти скульптурная композиция пополнится новыми гостями – «нелепым, добрым и бестолковым» Мишей Сорокиным (Дмитрий Матвеев ) и его соседом Толиком (Александр Медведев ), следом придут уже ленинградские товарищи – беллетрист и экскурсовод Потоцкий (Александр Николаев) и его приятель, «гений чистого познания» Митрофанов (Лев Коткин; все перечисленные роли играют недавние студенты, выпускники курса Женовача в РАТИ, уверенно заявляющие о себе работой в «Заповеднике» ).
Первое действие – мужская попойка, начинающаяся как ретро-инсталляция, ожившее воспоминание о довлатовских 1970-х, рифма к замечательной «Москве – Петушкам», идущей на той же сцене. В процессе же коллективное возлияние достигает статуарного величия; помост, на краю которого располагается эта почти скульптурная группа мужчин, алкоголем протестующих против «ощущения краха», тоски, «цепи драматических обстоятельств», цензуры (да практически «против всех» ), превращается в stairway to heaven.
Про канувшее время в «Заповеднике»: как всегда у Женовача (о чём я писал и в недавней рецензии на ), спектакль начинается уже в фойе, до первого звонка. У огромной желтой бочки с белым сухим вином (его за 150 р. разливает в граненые стаканы румяная буфетчица, вино – отличное, буфетчица выйдет на поклоны вместо режиссера, а на бочке рукописный листок с ценником сменит другой – «ушла на базу» ). У экрана, транслирующего советские новости. В толпе зрителей, где шныряет мужчна в сером плаще, предлагающий самиздатовские книжки по сходной цене. На сцене Алиханов будет доставать сигареты из аутентичной, еще не обезображенной гигантскими устрашающими надписями о вреде курения, пачки, а Марков будет сорить совершенно как настоящими дензнаками с Ильичом.
Даже я, заставший советскую эру уже на излёте, ощутил её почти физически – и поначалу не без раздражения: мол, это всё, конечно, здорово, но сколько можно вариться в советском соку? когда уже театр XXI века, где средний возраст актеров едва превышает 20 лет (Качанов не в счёт ), обратит внимание, ну, не знаю, на треки Pharaoh’на или стикерпаки Telegram?
Понятно, что перекличек между брежневским застоем и днем сегодняшним – не счесть, как алмазов в каменных пещерах; вот, например, смешной диалог из второго действия, между Алихановым и вызвавшим его на беседу майором Беляевым (Никита Исаченков; довлатовский сотрудник КГБ стал у Женовача милиционером; думаю, что не по цензурным соображениям, а ради возможности одеть актера в яркую синюю форму ). «Органы воспитывают, воспитывают, но могут и покарать. А досье у тебя посильнее, чем «Фауст» Гете. Материала хватит лет на сорок... И помни, уголовное дело – это тебе не брюки с рантом. Уголовное дело шьется в пять минут ».
Смех – смехом, а нехорошие мурашки пробегают: о том, что пока мы ходим на премьеры, возмутительно белыми нитками шьётся уголовное дело против Кирилла Серебренникова и команды проекта «Платформа», забыть не получается, сколько ни пей.
Короче, неприятных параллелей между «тем» и «этим» временем – уйма, однако же, где актуальный рэп и продвинутые соцсети? Уже к первой трети долгого летнего алко-пикника я посмеялся над собственными желаниями: мудрый Женовач плавно, тропами-невидимками перевел конкретное и, честно, остохреневшее советское ретро во вневременное измерение. И второе действие – «женское», с волшебным хоровым исполнением Пушкина (в «ансамбле» – Анастасия Имамова и Ольга Калашникова, «старожилы» Студии, и вчерашние студентки Екатерина Копылова, Дарья Муреева, Мария Корытова, Варвара Насонова и Елизавета Кондакова ) – уже чистый космос, пусть и с не менее тщательным воссозданием деталей треклятой эпохи.
Алиханов в этом «Заповеднике» не похож на фирменного довлатовского героя. По мне, так литературный обладатель пишмашинки, гитары и портрета Хемингуэя, запойный денди-соблазнитель, тщательно законспирированный диссидент и вечный хохмач, одетый в шутки как в броню, назойливым своим остроумием реагирующий на несовершенства окружающих, этакий «самый умный гость на свадьбе» – персонаж почти невыносимый.
Не то у Качанова/Женовача. В их трактовке, при формальном соблюдении авторских «ремарок» (и гитара, и покоренные женщины, и нарочитое остроумие задекларированы ), Алиханов стал старше и мудрее; судорожное шутовство сменила горькая и несуетливая ирония.
В «Заповеднике» герой-насмешник говорит: «Мне чуждо сонное долготерпение рыбака » – притом, что Алиханов Качанова/Женовача походит как раз на рыбака: с босыми ногами, блуждающей улыбкой, у тихой заводи. Только это уже не обычный рыбак-забулдыга, а мифологический Король-Рыбак, хранящий секрет святого Грааля. Не то, чтобы наследник Пушкина по прямой. Но человек той же крови. И уже не кажутся очередным ерничеством алихановские размышления: «Больше всего меня заинтересовало олимпийское равнодушие Пушкина. Его готовность принять и выразить любую точку зрения. Его неизменное стремление к последней высшей объективности. Подобно луне, которая освещает дорогу и хищнику и жертве. Не монархист, не заговорщик, не христианин – он был только поэтом, гением и сочувствовал движению жизни в целом. Его литература выше нравственности. Она побеждает нравственность и даже заменяет ее. Его литература сродни молитве, природе... Впрочем, я не литературовед... ».
Много лет назад, в великой версии «Месяца в деревне», поставленной ещё в «Мастерской Петра Фоменко», Женовач словно прятал исполненные пафоса слова студента Беляева, на которые в большинстве других постановок норовят поставить особое ударение: «Мне душно здесь, мне хочется на воздух. Мне мочи нет, как горько и в то же время легко, словно человеку, который отправляется в далекое путешествие, за море: ему тошно расставаться с друзьями, ему жутко, а между тем море так весело шумит, ветер так свежо дует ему в лицо, что кровь невольно играет в его жилах, как сердце в нем ни тяжело... ». Оттого, что Кирилл Пирогов произносил их куда-то в сторону, почти скороговоркой, чуть ли не отвернувшись, значимость сказанного лишь возрастала. То же самое – с кодой «Заповедника».
Я помню юбилейный вечер в Центре им. Мейерхольда «3 сентября 2006 года. 65 лет Сергею Довлатову». Тогда Эдуард Бояков и Руслан Маликов сочинили попурри из довлатовских мотивов, включавших и прощальный диалог Алиханова с Таней: «Как ты думаешь, мы еще увидимся? – Да, я уверена. Совершенно уверена. – Тогда я, может, поверю, что Бог – есть. – Мы увидимся. Бог есть ». Этот эпизод был выделен «жирным шрифтом» – и буквально жирным шрифтом тоже: благодаря видеопроекции фразы про Бога. Женовачу пафос претит, эти слова звучат буднично, будто впроброс – и только выигрывают от такой подачи.
Также обыденно, не заученным наизусть, чтоб швырять в зал с котурнов, но пережитым и по праву присвоенным, звучит в финале пушкинский текст «Из Пиндемонти». Я позволю себе процитировать его целиком: интернет – не бумага, стерпит любой объём.
Мы вот пыжимся, спорим, страдаем, множим печатные знаки и стремимся остроумничать, подобно довлатовскому Алиханову, а приходит Женовач с книжкой в руках и тихо напоминает: всё уже сказано, перечитайте.
Не дорого ценю я громкие права,
От коих не одна кружится голова.
Я не ропщу о том, что отказали боги
Мне в сладкой участи оспоривать налоги
Или мешать царям друг с другом воевать;
И мало горя мне, свободно ли печать
Морочит олухов, иль чуткая цензура
В журнальных замыслах стесняет балагура.
Всё это, видите ль, слова, слова, слова.
Иные, лучшие мне дороги права;
Иная, лучшая потребна мне свобода:
Зависеть от царя, зависеть от народа –
Не всё ли нам равно? Бог с ними.
Никому
Отчета не давать, себе лишь самому
Служить и угождать; для власти, для ливреи
Не гнуть ни совести, ни помыслов, ни шеи;
По прихоти своей скитаться здесь и там,
Дивясь божественным природы красотам,
И пред созданьями искусств и вдохновенья
Трепеща радостно в восторгах умиленья.
- Вот счастье! вот права...
Кажется, так просто.
От сообщества moskva_lublu . Потому что Довлатов же! У знаменитого Женовача! Ну как такое пропустить? Тем более, что я до этого ни разу не была в Студии Театрального Искусства, хотя слышала про нее очень много хорошего, и даже работала несколько лет почти в соседнем доме.
Начиналось все прекрасно. Даже лишние билетики просили, как в старые добрые времена. А в фойе стояла большая бочка с "вином виноградным" (в котором мы опознали что-то типа ркацители) и совершенно прекрасной наливальщицей оного. Атмосфера вполне была создана и в зал мы вошли, полные предвкушений и ожиданий. Кстати, зал в этом театре совсем небольшой в ширину, но зато довольно вытянутый. У нас был один из последних рядов, и несмотря на это, видно было отлично.
Декорации оказались лаконичны - темнота и два мостика: один поперек - в стиле Михайловского/Тригорского, другой -дощатый и уходящий вдаль. Перед мостом плескалась вода. На мост вышел из темноты человек, дошел до конца, лег и выдержал паузу, достойную Станиславского. Потом достал из воды бутылку с водкой, открыл и повторил паузу на бис. Вообще, что в этом спектакле однозначно удалось - это паузы. Потому как в остальном, мы увы, с режиссером ни совпали от слова совсем.
Во-первых, главный герой. Который как бы альтер эго Довлатова. Мало того, что он существенно старше своего прототипа, это еще можно простить, предполагая взгляд на прожитую жизнь с высоты лет (хотя, насколько я помню, Довлатов не дожил даже до 50-ти, так что сомневаюсь, что такой разрыв в возрасте в данном случае это хорошая идея). Но это альтер эго, простите меня, редкий зануда. А это уже никак не Довлатов. Тексты которого обаятельны, даже когда печальны и язвительны, а язвительны они редко и это точно не про Заповедник.
Здесь Довлатова нет совсем. Увы. Есть печальный стареющий человек, погруженный в депрессию и постоянно пьющий. Постоянно! Который не раскрашивает своим присутствием жизнь окружающих, а погружается в трясину уныния вместе с ними.
Во-вторых, атмосфера. Вот за что я люблю прозу Довлатова - так это за легкий взгляд на жизнь, улыбчивость и дружелюбие. Он даже про Зону пишет тепло и с юмором. Что уж говорить про Пушгоры. Которые - очаровательный заповедник не только в прямом, но и в переносном, конечно же, смысле. И в этом самом переносном смысле его очарование никоим образом не растрачивается, а впитывает в себя оба слоя. Пушкинский и современный Довлатову. Подшучивая и иронизируя над обычаями и обитателями Пушкинских гор, Довлатов о времени работы в Заповеднике отзывается очень добродушно. В спектакле ничего этого нет. Нет иронии, нет юмора, нет тепла. Вроде и текст довлатовский, но настолько не те интонации, не те акценты, что даже те же самые шутки, вроде и смешные, но и они - не те.
Конечно, можно говорить о том, что режиссер пытался создать два плана - этот мостик и тот. Которые не пересекаются. Здесь - реальная приземленная жизнь простых людей, там - "возвышенные" мечты романтических дев от 18 и старше, иллюзии, романсы и прочая "интеллигентная чепуха". Что уход в темноту - это каждый раз уход в новую темноту. Что это спектакль не про Заповедник, который книга, а про Заповедник - который страна, и т.д. и т.п. Но проблема в том, что вот это вот все вышеперечисленное, это, наверное, и умно, и многогранно, и в чем-то изысканно даже (ах, эта кинематографичная черно-белость), но это - не Довлатов! Возможно, это Женовач, именно его "запой души", Довлатову лишь приписанный. Потому что атмосфера никак не из 70-х. Атмосфера из 90-х.
В-третьих, (чего уж там, все равно меня больше к Женовачу не позовут), меня несколько покоробило то, что пушкинские слова перепели с каким-то заведомо пренебрежительно-презрительным оттенком, перевели на уровень стеба. Абсурд был бы понятен, забавен и, пожалуй, уместен и даже естественен в данном контексте, но стеб, простите, нет.
И, наконец. Я люблю Довлатова. И Пушкина. И Заповедник во всех его ипостасях - и реальной, и книжной. Но 3.5 часа - в данном конкретном случае, это очень долго. Потому что статично, и недвижимо, и к сожалению (не думала, что когда-нибудь скажу это про спектакль по Довлатову), скучно.
В общем, не мой спектакль совсем. Увы. :*(
С другой стороны, я вот почитала отзывы других посмотревших (
Мы ответили на самые популярные вопросы - проверьте, может быть, ответили и на ваш?
- Мы - учреждение культуры и хотим провести трансляцию на портале «Культура.РФ». Куда нам обратиться?
- Как предложить событие в «Афишу» портала?
- Нашел ошибку в публикации на портале. Как рассказать редакции?
Подписался на пуш-уведомления, но предложение появляется каждый день
Мы используем на портале файлы cookie, чтобы помнить о ваших посещениях. Если файлы cookie удалены, предложение о подписке всплывает повторно. Откройте настройки браузера и убедитесь, что в пункте «Удаление файлов cookie» нет отметки «Удалять при каждом выходе из браузера».
Хочу первым узнавать о новых материалах и проектах портала «Культура.РФ»
Если у вас есть идея для трансляции, но нет технической возможности ее провести, предлагаем заполнить электронную форму заявки в рамках национального проекта «Культура»: . Если событие запланировано в период с 1 сентября по 31 декабря 2019 года, заявку можно подать с 16 марта по 1 июня 2019 года (включительно). Выбор мероприятий, которые получат поддержку, осуществляет экспертная комиссия Министерства культуры РФ.
Нашего музея (учреждения) нет на портале. Как его добавить?
Вы можете добавить учреждение на портал с помощью системы «Единое информационное пространство в сфере культуры»: . Присоединяйтесь к ней и добавляйте ваши места и мероприятия в соответствии с . После проверки модератором информация об учреждении появится на портале «Культура.РФ».
Предновогодняя премьера в "Студии театрального искусства". Сергей Женовач поставил "Заповедник" по мотивам повести Сергея Довлатова. Соавтором спектакля режиссер называет Александра Пушкина. Что получилось в результате, узнала Яна Мирой.
"Студия театрального искусства" много лет живет по своим особым правилам. Только одна премьера в год. Все спектакли в афише поставлены одним режиссером. Репетирует Сергей Женовач вдумчиво, долго. Работает с постоянной командой, не приглашает артистов из других театров. Практически все актеры труппы - выпускники его мастерской.
На этот раз - спектакль по Довлатову, "Заповедник". Работу над этим текстом писатель начал в 1977-м. Еще до первого звонка Женовач погружает зрителя в атмосферу эпохи. Характерный персонаж, хроника времен застоя. А на сцене - другой мир. Альтернативная реальность. Думающие, одаренные люди, которые с официальными интонациями не совпадают. Сложная довлатовская игра - то ли тунеядцы, то ли непризнанные гении.
"Моя молодость пересекалась с тем временем, когда жил Довлатов. И я тоже прошел путь творческой молодёжной тусовки. Московской правда не Питерской. Так же, как Довлатов, жили мы в каких-то мастерских. И каждый вечер собирались, выпивали, разговаривали. Об искусстве, обо всем", - рассказал заслуженный артист РФ Сергей Качанов.
Только в таком кругу получалось быть искренним. Пространством вне официоза для Довлатова стал Пушкинский музей в Михайловском. Для альтер-эго автора, героя повести Бориса Алиханова, заповедник - не просто место действия, заповедная зона. Образ великого поэта - важный мотив в этом спектакле. Герои вспоминают о нем буквально, в репликах - и внутренне сверяются с Пушкиным.
"Главное лицо этого заповедника, в котором Борис Алиханов существует, это, конечно, Александр Сергеевич. И в нашем театральном сочинении мы немножко повесть пересмотрели. У нас это идет поток мыслей, поток сознания. Его образы теснятся вместе и возникает поэзия Пушкина - через которую и Борис Алиханов, и другие люди проверяют себя, спорят, думают, осмысливают", - объяснил режиссер-постановщик Сергей Женовач.
Чтобы приблизиться к пушкинской атмосфере и довлатовским впечатлениям - постановочная группа ездила в музей-заповедник. Говорят, там многое - как в 70-е. Дом, в котором жил писатель, их - шокировал.
Дом производит такое ужасное впечатление. Чудовищное. Это фактически сарай. И вот как он описан в "Заповеднике" - героиня моя спрашивает, жена - а ты уверен, что это жилая комната? Щели не заделаны. Он говорит: - Да, через эти щели ко мне заходили бездомные собаки", - рассказала актриса Катерина Васильева.
Из четырех на моей памяти московских инсценировок "Заповедника" две самые старые - "под крышей" Моссовета и в МХТ (последняя называлась "Новый американец") - сводились, по большому счету, к набору скетчей, эстрадных реприз, более или менее ярко сыгранных актерами, ну и приправленных некими сентиментально-философскими "лирическими отступлениями" (опять же последнее в большей степени относится к "Новому американцу"). Если же вводить "Заповедник" Женовача в какой-никакой контекст сложившихся традиций сценического освоения довлатовской прозы, то сопоставлять нынешнюю премьеру имеет смысл разве что с богомоловским "Wonderland-80". Понятно, что Женовач о Богомолове и думать не думал, и спектакля его не видел - но как ни странно может показаться, здесь снова, как и в случае с предшествующим "Мастером и Маргаритой", ассоциации - и контрасты, и параллели - у меня, зрителя, смотрящего и то, и другое (и еще третье, четвертое...) возникают неизбежно. Другое дело, что "Wonderland-80" Богомолова представлял собой попытку обобщить частные - забавные, трагикомические, абсурдные - казусы из жизни героя повести до универсальных принципов организации российской жизни, для чего Богомолов соединял сюжеты Сергея Довлатова и Льюиса Кэролла, помещая экскурсоводов Пушкиногорья в некую "страну чудес", где остановилось время, и отнюдь не потому, что мгновенье оказалось прекрасным:
Женовач, казалось бы, мыслит в противоположном направлении, уходя от обобщений и социо-культурного, и историко-политического характера, но стараясь сосредоточиться на личности автора; избегая по возможности крена в скетчи, в репризы, но выводя, буквально тоже, на первый план, на передний край рассказчика-повествователя "Заповедника" как героя преимущественно лирического, размышляющего, а не действующего, если не считать, конечно, действием потребление алкоголя, в одиночку и в компании. Поэтому вводящие публику в обстановку довлатовской прозы начиная с фойе ретро-хиты советского радио, сомнительные личности, раздающие из-под полы самиздатские брошюры с текстами Довлатова (но бесплатно, а должно быть дорого!) и бочка-цистерна с виноградным вином по 150 рублей (вот здесь цена, правда, сегодняшняя, но вино, говорят, очень вкусное и отобрано лично художником спектакля Александром Боровским, расходится на ура - я сам не попробовал) скорее сознательно "обманывают" ожидания, спектакль подчеркнуто камерный, построенный на статике, и крайне рационально, аналитически структурирующий литературный материал, вплоть до того, что первый акт выходит чисто "мужским", а второй - почти исключительно "женским" (и такая рациональность, аналитичность композиции тоже парадоксально роднит инсценировки Богомолова и Женовача).
От первой до последней минуты на сцене, а вернее, на авансцене находится главный герой - Сергей Качанов, и без того единственный возрастной актер СТИ, тут оказывается в окружении не просто молодежи, но ансамбля вчерашних выпускников ГИТИСа, принятых в труппу, участников феерической перегудовской трехчастной эпопеи "Ста лет одиночества", одного из главных театральных событий (даром что в стенах студенческой аудитории) прошлого сезона:
Таким образом еще нагляднее подчеркивается, что герой-повествователь, Борис Алиханов, довлатовское альтер эго, размышляет о своей жизни в ретроспективе, пристально всматривается в свое прошлое, в собственное отражение. Что реализовано и в сценографии: два мостка - поперечный, из кулисы в кулису, нависает над площадкой, а через нее из глубины к переднему краю проложен продольный, надвигающийся на мини-бассейн, заплеванный окурками и бутылочными этикетками. Мостки, не пересекаясь, тем не менее складываются в подобие перекрестка, развилки судьбы. Босоногий, усталый, с похмелья - герой, выходя под бродвейский шлягер "Нью-Йорк, Нью-Йорк" и ложась на доски ничком, глядится в зеркало воды, оттуда же, из-под воды, достает одну за другой бутылки: "эликсир забвения" служит ему, если угодно, с обратной целью, не глушит, но возвращает память, позволяет герою на этом перекрестке "все обдумать, попытаться рассеять ощущение катастрофы, тупика".
Женовачом "Заповедник" Довлатова прочитан в первую очередь как лирическая поэма, а затем уже как фельетон, хотя совсем без юмористических этюдов, положим, дело не обходится, но в целом, как две постановки по Булгакову и одна по Эрдману объединялись у Женовача в целостный триптих на материале 1920-30-х годов, так "Заповедник" недвусмысленно укладывается в линию, начатую "Москвой-Петушками" и отчасти продолженную "Кирой Георгиевной". Причем в "Заповеднике" режиссеру, на мой взгляд, удается в значительной мере уйти от "репризности", которая, как мне показалось в свое время, утяжеляла композицию "Петушков" и замыливала ее главную мысль, ее лирическое начало. Весь первый акт по одному, по двое подходят к герою, разместившемуся на краю помоста и с него не сходящему (камерность и внешняя статичность мизансценирования здесь доведена до предела), жаждущие похмелиться мужики, и "простые" местные, и столичные "экскурсоводы" с претензией на интеллект, каждый со своими микро-историями, которые оттеняют лирический внутренний монолог рассказчика. Во втором акте наступает черед женских образов - их Женовач тоже выдает "оптом", хотя молодыми актрисами все эти Авроры, Натэллы и Виктории Альбертовны тонко детализированы, но "женский хор" сосредоточен на верхнем мостике, все они отделены от Бориса и расположены перпендикулярно его помосту; только жена героя Татьяна (Катерина Васильева), приехавшая поговорить о предстоящей эмиграции, вступает с ним в прямое взаимодействие. Ну и единственный во втором акте мужской персонаж - майор Беляев (Никита Исаченков) - закольцовывая композицию, приходит к Борису "посидеть" у воды со своей бутылкой и проводит "беседу" в режиме монолога.
Про "женский хор" можно говорить и в прямом смысле - обитательницы "заповедника" распевают романсы на стихи Пушкина, а каждая из них еще и читает по стихотворению. "Публично любить - это скотство", заявляет лирический герой Довлатова, и хотя благодаря актрисам девушки на мосту милы, даже симпатичны, их "публичная любовь" к Пушкину действительно приобретает оттенок ну по меньшей мере иронический, создает комический эффект, демонстрирует, что Пушкин с его стихами, растиражированными, заученными со школы, положенными на романсовую музычку, превратился до какой-то степени в самопародию. Наоборот, стихотворение Пушкина, которое читает сам герой в финале, должно вернуть голосу поэта его непреходящую подлинность - правда, у меня осталось ощущение, что здесь в инсценировке баланс иронии и пафоса нарушается в сторону последнего, а это лишнее. Так или иначе вместо ретро-сатиры нравов, к которой чаще всего сводятся инсценировки и экранизации Довлатова, Женовач выстраивает через диалог Довлатова с Пушкиным свое собственное общение с эпохой Довлатова (как и Некрасова, и, чуть далее, Ерофеева), перекидывая от нее (как и от Булгакова с Эрдманом в "Записках покойника", "Самоубийце", "Театральном романе") мостки к дню сегодняшнему.
Привычно, что не только театрам, но и читателям на индивидуальном уровне понятие "заповедник" в довлатовском контексте служит синонимом "зоны": ограниченного, огороженного пространства тотальной несвободы с сильным привкусом абсурда ("край непуганых идиотов", по выражению современников Булгакова и Эрдмана, актуальному и для времен Довлатова с Ерофеевым, и для нас теперешних), откуда во внешний большой мир все стараются вырваться, но безуспешно, оттого уходят в мир "внутренней", наиболее простым способом, при помощи выпивки. Женовач возвращает вынесенному в заглавие понятию исходный смысл, но "заповедным" у него становится не официально обозначенное мемориальное место, не музейная территория, а само пространство человеческой памяти, где незачем топтаться посторонним.
На момент действия "Заповедника" Пушкин - признанный, впечатанный во все хрестоматии и обезличенный "нерукотворный памятник", поклонение которому входит в обязательную воспитательную и культурную программу; а Довлатов - не то что не признанный, но и не опубликованный, никому не известный писатель, пусть не кровожадно, но исподволь преследуемый, гонимый. Сегодня, особенно в свете прошлогодней круглой даты, уже и Довлатов - "хрестоматия", где-то "попса", а где-то и "обязаловка". Женовач пробивается через мифы и клише к Довлатову, но не останавливается на том, а двигается дальше, к Пушкину - впрочем, без особых иллюзий, будто возможно для писателя остаться в истории, не превращаясь в популярный "бренд": маячившая на протяжении трех часов на стене в глубине сцены "посмертная маска" Пушкина к финалу под все тот же бродвейский шлягер "Нью-Йорк, Нью-Йорк" сменяется на многочисленные, спускающиеся с колосников, растиражированные и типовые "двуликие" маски, для пущей "красоты" декорированные стеклянными балясинами, поблескивающими в лучах прожекторов.
А следующая ожидаемая премьера Женовача (и Богомолова, вот хоть ты тресни!) - чеховские "Три сестры".
Загрузка...
