Реализм представляет собой направление в литературе и искусстве, правдиво и реалистично отображающее типичные черты действительности, в котором отсутствуют различные искажения и преувеличения. Данное направление следовало за романтизмом, и было предшественником символизма.
Это направление зародилось 30-х годах 19 века и достигло своего расцвета к его середине. Его последователи резко отрицали использование в литературных произведениях каких-либо изощренных приемов, мистических веяний и идеализации персонажей. Основной признак данного направления в литературе — художественное отображение реальной жизни с помощью обычных и хорошо знакомых читателей образов, которые для них являются частью их повседневной жизни (родственники, соседи или знакомые).
(Алексей Яковлевич Волосков "За чайным столом" )
Произведения писателей-реалистов отличаются жизнеутверждающим началом, даже если их сюжет характеризуется трагическим конфликтом. Одной из главных особенностей данного жанра является попытка авторов рассмотреть окружающую действительность в её развитии, обнаружить и описать новые психологические, общественные и социальные отношения.
Пришедший на смену романтизму, реализм имеет характерные признаки искусства, стремящегося найти правду и справедливость, желающего изменить мир в лучшую сторону. Главные герои в произведениях авторов-реалистов совершают свои открытия и умозаключения, после долгих раздумий и проведения глубокого самоанализа.
(Журавлев Фирс Сергеевич "Перед венцом" )
Критический реализм практически одновременно развивается в России и Европе (примерно 30-40-е года 19 столетия) и скоро выступает как ведущее направление в литературе и искусстве во всем мире.
Во Франции литературный реализм, прежде всего, связан с именами Бальзака и Стендаля, в России с Пушкиным и Гоголем, в Германии с именами Гейне и Бюхнера. Все они переживают в своем литературном творчестве неизбежное влияние романтизма, но постепенно отдаляются от него, отказываются от идеализации действительности и переходят к изображению более широкого социального фона, где и протекает жизнь главных героев.
Реализм в русской литературе XIX века
Главным основоположником русского реализма в 19 веке является Александр Сергеевич Пушкин. В своих произведениях «Капитанская дочь», «Евгений Онегин», «Повести Белкина», «Борис Годунов», «Медный всадник» он тонко улавливает и мастерски передает самую суть всех важных событий в жизни русского общества, представленной его талантливым пером во всем многообразии, красочности и противоречивости. Вслед за Пушкиным многие писатели того времени приходят к жанру реализма, углубляя анализ душевных переживаний своих героев и изображая их сложный внутренний мир («Герой нашего времени» Лермонтова, «Ревизор» и «Мертвые души» Гоголя).
(Павел Федотов "Разборчивая невеста" )
Напряженная социально-политическая обстановка в России в годы правления Николая I вызвала острый интерес к жизни и судьбе простого народа у прогрессивных общественных деятелей того времени. Это отмечается в поздних произведениях Пушкина, Лермонтова и Гоголя, а также в поэтических строках Алексея Кольцова и произведениях авторов так называемой «натуральной школы»: И.С. Тургенева (цикл рассказов «Записки охотника», повести «Отцы и дети», «Рудин», «Ася»), Ф.М. Достоевского («Бедные люди», «Преступление и наказание»), А.И. Герцена («Сорока-воровка», «Кто виноват?»), И.А. Гончарова («Обыкновенная история», «Обломов»), А.С. Грибоедова «Горе от ума», Л.Н. Толстого («Война и мир», «Анна Каренина»), А.П Чехова (рассказы и пьесы «Вишневый сад», «Три сестры», «Дядя Ваня»).
Литературный реализм второй половины 19 века получил название критического, главной задачей его произведений было выделить существующие проблемы, затронуть вопросы взаимодействия человека и общества, в котором он живет.
Реализм в русской литературе XX века
(Николай Петрович Богданов-Бельский "Вечер" )
Переломным моментом в судьбе русского реализма стал рубеж 19 и 20 веков, когда данное направление переживало кризис и о себе громко заявило новое явление в культуре — символизм. Тогда и возникла новая обновленная эстетика русского реализма, в котором главной средой, формирующей личность человека, теперь считалась сама История и её глобальные процессы. Реализм начала 20-го века раскрывал всю сложность формирования личности человека, она складывалась под влиянием не только социальных факторов, сама история выступала как создатель типических обстоятельств, под агрессивное воздействие которых и попадал главный герой.
(Борис Кустодиев "Портрет Д.Ф.Богословского" )
Выделяют четыре основных течения в реализме начала ХХ века:
- Критический: продолжает традиции классического реализма середины 19 века. В произведениях делается акцент на социальную природу явлений (творчество А.П. Чехова и Л.Н. Толстого);
- Социалистический: отображение историко-революционного развития реальной жизни, проведение анализа конфликтов в условиях классовой борьбы, раскрытие сущности характеров главных персонажей и их поступков, совершенных на благо окружающих. (М. Горький «Мать», «Жизнь Клима Самгина», большинство произведений советских авторов).
- Мифологический: отображение и переосмысление событий реальной жизни сквозь призму сюжетов знаменитых мифов и легенд (Л.Н. Андреев «Иуда Искариот»);
- Натурализм: предельно правдивое, зачастую неприглядное, детальное изображение действительности (А.И. Куприн «Яма», В.В. Вересаев «Записки врача»).
Реализм в зарубежной литературе XIX-XX века
Начальный этап формирования критического реализма в странах Европы в средине 19 века связывают с произведениями Бальзака, Стендаля, Беранже, Флобера, Мопассана. Мериме во Франции, Диккенс, Теккерей, Бронте, Гаскелл — Англия, поэзия Гейне и других революционных поэтов — Германия. В этих странах в 30-х годах 19 века нарастает напряжение между двумя непримиримыми классовыми врагами: буржуазией и рабочим движением, наблюдается период подъема в различных сферах буржуазной культуры, происходит ряд открытий в естествознании и биологии. В странах, где сложилась предреволюционная ситуация (Франция, Германия, Венгрия) возникает и развивается учение о научном социализме Маркса и Энгельса.
(Жюльен Дюпре "Возвращение с полей" )
В результате сложной творческой и теоретической полемики с последователями романтизма критические реалисты взяли для себя самые лучшие прогрессивные идеи и традиции: интересные исторические темы, демократичность, веяния народного фольклора, прогрессивный критический пафос и гуманистические идеалы.
Реализм начала ХХ века, переживший борьбу лучших представителей «классиков» критического реализма (Флобера, Мопассана, Франса, Шоу, Роллана) с веяниями новых нереалистических направлений в литературе и искусстве (декаданс, импрессионизм, натурализм, эстетизм и т.д.) приобретает новые характерные черты. Он обращается к социальным явлениям реальной жизни, описывает социальную мотивированность человеческого характера, раскрывает психологию личности, судьбу искусства. В основу моделирования художественной реальности ложатся философские идеи, дается авторская установка в первую очередь на интеллектуально-активное восприятие произведения при его чтении, а затем уже на эмоциональное. Классическим образцом интеллектуального реалистического романа являются труды немецкого писателя Томаса Манна «Волшебная гора» и «Признание авантюриста Феликса Круля», драматургия Бертольда Брехта.
(Роберт Кохлер "Забастовка" )
В произведениях автор-реалистов ХХ века усиливается и углубляется драматическая линия, присутствует больше трагизма (творчество американского писателя Скота Фицджеральда «Великий Гетсби», «Ночь нежна»), появляется особый интерес к внутреннему миру человека. Попытки изобразить сознательные и бессознательные жизненные моменты человека приводят к появлению нового литературного приема, близкого к модернизму под названием «поток сознания» (произведения Анна Зегерс, В. Кеппена, Ю.О’Нила). Натуралистические элементы проявляются в творчестве американских писателей-реалистов, таких как Теодор Драйзер и Джон Стейнбек.
Реализм ХХ века имеет яркий жизнеутверждающий окрас, веру в человека и его силы, это заметно в произведениях американских писателей-реалистов Уильяма Фолкнера, Эрнеста Хемингуэя, Джека Лондона, Марка Твена. Большой популярностью в конце 19 начале 20века пользовались произведения Ромена Роллана, Джона Голсуорси, Бернарда Шоу, Эрих Мария Ремарка.
Реализм продолжает существовать как направление в современной литературе и является одной из важнейших форм демократической культуры.
480 руб. | 150 грн. | 7,5 долл. ", MOUSEOFF, FGCOLOR, "#FFFFCC",BGCOLOR, "#393939");" onMouseOut="return nd();"> Диссертация - 480 руб., доставка 10 минут , круглосуточно, без выходных и праздников
Серова Анастасия Алексеевна. Новый реализм как художественное течение в русской литературе XXI века: диссертация... кандидата филологических наук: 10.01.01 / Серова Анастасия Алексеевна;[Место защиты: Нижегородский государственный университет им.Н.И.Лобачевского].- Нижний, 2015.- 290 с.
Введение
ГЛАВА I. Понятие новый реализм/неореализм в истории культуры 27
1.1. Новый реализм в литературе Серебряного века 28
1.2. Новый реализм в кинематографе 33
1.3. Понятие новый реализм/неореализм в отечественной литературе постсоветского периода 51
ГЛАВА II. Понятие о новом реализме 2000-х годов в статьях и высказываниях его основных представителей 60
2.1. Статья С. Шаргунова «Отрицание траура» как манифест нового реализма 71
2.2. Развитие тезисов манифеста в последующих письменных и устных высказываниях С. Шаргунова 89
2.3. Новый реализм в художественной эстетике Романа Сенчина 106
2.4. Апологетика нового реализма в литературной критике 123
2.5. Вопрос о самоидентификации ряда писателей в отношении явления нового реализма 139
ГЛАВА III Творчество Сергея Шаргунова, Романа Сенчина и Захара Прилепина в свете идей нового реализма 2000-х годов 159
3.1. Новый реализм в творчестве Сергея Шаргунова 159
3.2. Новый реализм в творчестве Романа Сенчина 189
3.3. Новый реализм в творчестве Захара Прилепина 222
Заключение 257
Библиография
Новый реализм в кинематографе
Только религиозно (объективно-идеалистически) ориентированный исследователь может утверждать, что проникновение во внутренние законы жизни равносильно «воссозданию (воспроизведению) художественными средствами внутри текста реального мира, существующего по вечным и великим законам своего мироздания»31. Ученые, подобные Степаняну и Капитолине Кокшеневой32, не учитывают, что если в ходе исследований закономерностей мира на всех уровнях автор придет к выводу, что «небеса пусты», это понимание будет не менее глубоким и всеохватывающим установлением истинного смысла действительности, чем изображение «предельно объемного метафизического измерения»33.
Мы обратились к концепции Степаняна потому, что он в своей книге о Достоевском много пишет о сущности реализма и не обходит вниманием дискуссию о новом реализме: «…то, каким образом пытаются обосновать эту «новизну», показывает, что, к сожалению, … под «реализмом» очень многие даже профессионально занимающиеся литературой люди все еще понимают нечто вроде копирования «близлежащей» действительности»34. Цитируя Валерию Пустовую, он делает два взаимоисключающих, на его взгляд, предположения: «… если здесь говорится о социальном, лишенном метафизического измерения мире, то перед нами повтор деклараций соцреалистов, если же нет, и Истина с большой буквы написана не случайно - речь идет о том, чем на протяжении нескольких десятилетий занималась русская классическая литература»35. Рассуждая о соцреализме, Степанян, однако, не учитывает, что для принадлежности к этому направлению не достаточно только «декларации человеческой свободы над понятой, а значит, укрощенной реальностью»36, а нужен еще коллективный герой и совершенно определенный общественный идеал; Истина же, вопреки Степаняну, может быть найдена и вне путей, предлагаемых христианством, нравится ли это уважаемому автору или нет.
Вышеприведенные концепции, а также некоторые работы по истории кинематографа, в котором, как будет показано в дальнейшем, присутствуют явления, во многом аналогичные литературному «новому реализму», составили теоретическую базу данного исследования.
Методологической основой исследования служит комплексный подход, объединяющий культурологические и литературоведческие принципы. Культурологический принцип базируется на историко-культурном подходе, литературоведческий предполагает обращение по преимуществу к сравнительно-типологическому методу исследования, а также использование элементов интертекстуального анализа.
Поскольку новый реализм является фактом сегодняшних дней и представляет собой живое явление, исследование которого лишено временной дистанции, мы не всегда можем строго разграничить научные термины, используемые для его дефиниции. Среди авторов нового реализма и пишущих о нём литературных критиков такие понятия, как «течение», «направление», «литературное объединение», «литературная группировка», «движение» употребляются как синонимические, поэтому и мы вправе допускать достаточно свободное, обусловленное не столько терминологической, сколько стилистической необходимостью использование данных слов.
В литературоведении разграничение указанных понятий определяется, как правило, принадлежностью исследователя к той или иной научной школе, а также спецификой изучаемого объекта. Это убедительно показал в своей книге «Основные проблемы науки о литературе» Генрик Маркевич37.
Если же говорить об их логической дифференциации, которая будет понятийной платформой наших изысканий и умозаключений, то она будет сводиться к следующему. В качестве нейтрального определения, подходящего для наименования как отдельного произведения литературы, так и совокупности произведений одного автора, и совокупности типологически схожих произведений разных авторов, и любую иную общность фактов литературы (движение, направление, течение, школа, кружок), мы используем слово «явление». Термин «объединение» используется как родовое понятие для таких определений, как кружок, движение, школа и т.д., то есть таких общностей, представители которых «объединены общностью программы и деятельности»38.
Под «движением» мы понимаем осознанное объединение писателей одного времени вокруг общих мировоззренческих установок. Под «школой» мы понимаем осознанное следование общим эстетическим установкам.
Понятия «течение» и «направление» в работе обозначают «эволюционирующий комплекс общих для данной совокупности произведений черт»39, имеющих «существенную ценность»40. При этом термин «литературное течение» применяется к отдельным видоизменениям «литературного направления». Маркевич под существенно важными чертами понимает такие черты, как идейные особенности, жанрово-композиционные и языковые черты, а также свойства изображенного мира41. Однако деление черт произведения на идейные особенности и свойства изображенного мира на практике показывают свою искусственность, поскольку мы не исследуем мировоззрение и идеологию писателей как-то иначе, кроме как исходя из свойств мира, изображенного в их произведениях. Поэтому определим литературное направление (течение) как комплекс существенно важных и интенсивно выраженных идейно-содержательных и формальных черт.
Необходимо отметить, что в центре нашего внимания находится явление, именуемое новым реализмом, основоположниками которого являются Сергей Шаргунов и Роман Сенчин. Мы жестко отделяем новый реализм «нулевых» от двух объединений 1990-х, носящих аналогичное название42. Эти три явления совершенно различны, при этом выбранное нами объединение оказалось несравненно более сильным и влиятельным, чем его тезки-предшественники в постсоветской литературе.
Понятие новый реализм/неореализм в отечественной литературе постсоветского периода
Отметим, что в 1950-е годы термин «неореализм» начинает заменяться в трудах его последователей термином «реализм». К примеру, Висконти заявлял, что «лучше говорить просто о реализме». «Неореализм - термин, придуманный в те времена, когда мы рвали с прежним кино... и стремились к обновлению. Но мы развивали темы, которые считали необходимым развивать, под таким углом зрения, который неизменно был характерен для художника-реалиста»130.
Исследователи-современники и сами режиссеры-неореалисты сходятся в том, что неореализм - не школа, а направление в киноискусстве. При этом многие высказывались в том духе, что к неореализму нельзя применять формальные критерии и сводили его смысл к гуманизму и социальному пафосу, ошибочно отделяя содержание от формы. Карло Лидзани, к примеру, считал, что формальными различиями между стилистикой каждого из режиссеров можно пренебречь, потому что смысл неореализма в том, чтобы рассказать о «мерзостях», расширению кругозора, своему собственному углу зрения, то мы ничем не будем действительности, «рассказать о них более подробно, подтвердить свое разоблачение документами», в том, что оно «против мира, кажущегося прочным, поскольку его поверхность гладка и приятна на вид»сущность нового реализма и с другой стороны: «Синтаксическое, стилистическое, морфологическое новаторство - это требование, общее для всех, кто обуреваем... «гражданственным» духом, кто стремится к «моральности содержания»; при этом «если мы наряду с необходимостью развития формы не будем стремиться к своему, особому развитию содержанияотличаться от всех тех, кто призывает неконкретно, вообще к развитию кино»132; «На мой взгляд, можно говорить о поэтике неореализма в любом художественном движении, которое ставило бы такие передовые и острые темы, какие ставил неореализм в начале своего пути. В этом смысле неореализм - это определенное направление»133. Соглашаясь с Дзаваттини, мы можем говорить о том, что интенция итальянского неореализма продолжает проявлять себя в искусстве (не только кино) по сей день.
Нацеленность на изменение внеэстетической реальности средствами кинематографа, установка на глубокое исследование действительности на фоне неравнодушного, сердечного отношения к ней, повлекли за собой, как следствие, фундаментальные изменения в киноязыке, которые исследовал Андре Базен в книге «Что такое Кино?», где зафиксировал взгляд на реализм не изнутри (глазами режиссёров и сценаристов, принадлежащих к данному явлению), а извне (глазами теоретика).
Андре Базен считает итальянский неореализм вершиной кинематографического творчества потому, что достижения итальянского неореализма стали олицетворением базеновского понимания сущности кинематографа современных ему (50-х гг. XX века - прим. А.С.) дней. Базен считает основным мировоззренческим новшеством итальянского неореализма установку на самоценность факта, основным же из вытекающих из этого технических изменений - отказ «от всякого экспрессионизма и в особенности от эффектов монтажа»134. Факты в фильме, считает Базен, должны цепляться друг за друга случайным образом, «как в действительности»
Что такое Кино? М.: Искусство, 1972, с. 326. кинематографического повествования в «Пайзе» оказывается не «план», представляющий собой абстрактную точку зрения на анализируемую действительность, а «факт». Будучи фрагментом необработанной действительности, он сам по себе множествен и двусмыслен, и его смысл выводится лишь логически благодаря другим «фактам», связи между которыми устанавливаются умозрительно»136.
Восхищаясь фильмами «Пайза» Роберто Росселлини, «Похитители велосипедов» и «Умберто Д.» Витторио Де Сики как «чистыми» (хотя во многом разными) образцами неореализма, исследователь упрекает в риторике (привнесении смысла a priori, наличии внеэстетической авторской задачи) Лукино Висконти в фильме «Земля дрожит», Пьетро Джерми в фильме «Дорога надежды». Не важно, заявляет Базен, кем является режиссер, - материалистом, христианином, коммунистом или кем угодно, - неореалистом не может быть
только тот, кто «пытаясь убедить меня, сумел бы разделить то, что объединено действительностью»137.
При этом фильм «Два гроша надежды» Ренато Кастеллани он называет «истинным шедевром», еще раз подтвердившим «силу и жизненность» неореализма138, а элементы «драматургической поэзии» считает не знаком упадка, как большинство критиков, а полезным для направления обновлением стиля. Из рецензии Базена на фильм Кастеллани мы можем понять, что к моменту создания «Двух грошей надежды» (1952 г.) неореализм уже обрел свой «канон», «типичные» черты, отсутствие профессиональных актеров из новшества превратилось в само собой разумеющееся требование и т.п., поэтому нуждался в привнесении новых элементов. Фильм «Два гроша надежды», по мнению исследователя, как раз и выполняет эту задачу, соединив социальное обличение (тема безработицы) с красивой, «сказочной» «в восточном смысле» слова139 любовной историей. К неореализму Базен относит и фильм Федерико Феллини «Дорога», поскольку, с его точки зрения, «фильм ничего не преобразует и ничего не истолковывает. Ни лиризм. изображения, ни лиризм монтажа не пытаются направить наше восприятие; я сказал бы даже, что этого не делает и режиссура, во всяком случае, никакая специфическая кинематографическая режиссура... нет ничего, чему бы он ни придал предварительно полноту бытия»140.
Сходные с точкой зрения А. Базена мысли о сущности кино высказал в 1960-е годы немецкий исследователь Зигфрид Кракауэр. Итальянский неореализм не рассматривается ученым как особое направление в реализме, но характеризуется как «подлинно новая волна» в кинематографе141. Дело в том, что термин «реализм» по отношению к кино для Кракауэра синонимичен словосочетанию «подлинная кинематографичность» и понимается как изображение «физической реальности» (которая также именуется «материальным миром», «физическим бытием», «действительностью» или просто «природой») ради нее самой142 и зачастую напрямую связывается с документальностью143. Кракауэр видит новизну итальянского неореализма в том, что все его поиски и достижения были именно кинематографическими, черпали развитие в области собственных средств кинематографа, а не в области живописи, театра, литературы и других видов искусства144. Режиссеры неореализма, по мнению Кракауэра, одновременно точны и неточны: неточны «в том смысле, что они не устанавливают рациональной взаимосвязи между сюжетными элементами или единицами. Они не мыслят себе прямой линии; в их фильмах ничто как следует не подогнано»; точны в том смысле, что предметы изображения отобраны с непревзойденной точностью
Развитие тезисов манифеста в последующих письменных и устных высказываниях С. Шаргунова
Что касается мировой культуры, то, по мнению Шаргунова, «во всём мире с исчезновением двуполярности после «холодной войны» иронично сползают и осыпаются некогда агрессивные редуты. Повсеместный постмодернизм - культурная разрядка, результат открытости, смены декораций». Из статьи можно заключить, что Шаргунов предельно сужает диапазон изображения, адекватный постмодернизму, сводя его к рефлексии на тему противостояния двух империй, двух миров - советского и капиталистического.
В плане эстетической оценки продуктов постмодернистского процесса Шаргунов, несмотря на оговорку об одарённости, подчас несомненной, тех или иных писателей, по сути, отказывает произведениям постмодернизма в статусе серьезного искусства, не может скрыть снисходительного пренебрежения: «И он [Сорокин, - А.С.] с уже приевшимися фекалиями, и Пелевин с «восточными единоборствами» способны добиться личного успеха, но не переворота в литературе. Постмодернистские произведения - цирковой номер, фокус. Следишь, ждешь, задрав голову: что еще выкинет, чем удивит еще? Постмодернизм как тенденция заведомо исчерпан, должен пересохнуть».
Проблему, приведшую к кризису постмодернизма, Шаргунов видит в существовании жесткого эталона стиля, который является изначально ущербным на уровне «метафизики литературы или, образно выражаясь, ее физиологии»: «Попсовый смешок чужероден организму литературы, литературу начинает трясти рвотой, и видно по самим постмодернистам, что они насилуют себя, подстраиваясь под определенный эталон стиля. Писать всерьез было бы и для них легче».
Из манифеста следует также, что в силу самой своей природы постмодернизм не способен удовлетворить потребности нового поколения в литературе. Шаргунов
формулировка есть вульгаризаторское искажение его мысли», которая на самом деле звучит так: «История действует основательно и проходит через множество фазисов, когда уносит в могилу устаревшую форму жизни. Последний фазис ее всемирно-исторической формы есть ее комедия. Богам Греции, которые были уже - в трагической форме - смертельно ранены в «Прикованном Прометее» Эсхила, пришлось еще раз - в комической форме - умереть в «Беседах» Лукиана. Почему таков ход истории? Это нужно для того, чтобы человечество весело расставалось с своим прошлым» (Маркс, Энгельс, I , 418)» [цит. по Пропп В.Я. Проблемы комизма и смеха. М.: Издательство «Лабиринт», 1999, с. 51]. Эту фразу Шаргунов повторяет почти в каждом последующем интервью, ссылаясь на Маркса. нашел очень емкое слово для характеристики мировоззренческой позиции писателей постмодернистов в отношении к современности: «не вписавшиеся». «Смеясь, – пишет Шаргунов, – они дичатся нарождающегося настоящего»; «в плане современных реалий - это смешок извне, реакция «не вписавшихся». «Сорокин, писатель богемной среды советских лет, современен почти настолько же, насколько А. Вознесенский с его поэмой про Интернет...», - заявляет в этой связи Шаргунов. И в продолжение этой мысли: «Постмодернисты - чем дальше, тем больше - оборачиваются не очистительной силой, а литературоведческим безвредно хихикающим кружком. По интересам этот кружок - сверхархаичен. А как же? Если то, что вы пародируете, - устарело, то ваша пародия - вдвое архаичнее. Постмодернист - змея, кусающая себя за хвост».
В этой части статьи добавляется новый штрих к портрету читателя, на которого намерен ориентироваться Шаргунов: это человек нового российского поколения, для которого советский период уже не является родным: «Человеку нового российского поколения не придет в голову пародировать окружающую его родную реальность, да еще через гримасы неродного советского периода. В этом исключительная прерогатива постмодернистов», - гласит манифест.
Это означает, что для нового поколения рефлексия на тему советской жизни иная, чем у предыдущих (советское время - это история, о которой необходимо помнить, которую необходимо для себя понять, но не личный осознанный опыт). Зато в постсоветском времени новое поколение ощущает себя абсолютно органично, потому что именно этим временем данное поколение сформировано: «Молодой человек инкрустирован в свою среду и в свою эпоху, свежо смотрит на мир, что бы в мире до того ни случилось... Два старших брата (Пелевин и Сорокин) раскатисто похохатывают над беспомощным отцом Ноем (традиционная литература), но младшенький не желает смеяться. Грядет смена смеха242. Грядет
Отталкиваясь от постмодернизма, Шаргунов здесь использует типичный приём для постмодерниста, а именно, занимается словесной игрой, вобравшей в себя ряд цитат и аллюзий. Словосочетание «смена смеха» отсылает нас к названию сборника статей «Смена вех», изданному представителями либеральной интеллигенции из среды русской эмиграции в 1921 году, основной мыслью которого было принятие революции 1917 года как неизбежного, по мнению автров сборника, зла. Одноименное название носил журнал, издаваемый для пропаганды идей движения «сменовеховства». Также данное высказывание Шаргунова отсылает к названию сборника поэтов-конструктивистов 1924 года «Мена всех», и к стихотворению Владимира Маяковского «Схема смеха». новый реализм». Из этой фразы видно, что Шаргунов учитывает и этап «русс-арта» (термин Натальи Ивановой), отмечая, что и деконструкция прошлых достижений литературы неприемлема для нового поколения.
С точки зрения популярности среди читателей, постмодернизм не воспринимается как серьезный соперник для нового реализма: «Что до пресловутых масс, в лучшем случае о Пелевине - Сорокине слышали звон. Читают их студенты гуманитарных вузов. «Ну как?» - спрашивал я. И всегда в ответах проскальзывало отчуждение. Сорокин почти никакого ущерба литературе не наносит, отзываются о нем с усмешкой небрежения», - пишет Шаргунов.
Но и альтернативы постмодернизму в современной манифесту русской литературе, по убеждению Шаргунова, нет: «оппонентами» постмодернизма хотят казаться «позднесоветские прозаики», продуцирующие тексты, «чванливо именуемые качественными», которые, как правило, становятся финалистами и лауреатами «одной основной «качественной» премии». Мы не можем в точности разгадать, кого имеет в виду Шаргунов, (он не называет имен), но можем предположить, что под «одной основной «качественной» премией» подразумевается премия «Русский букер», критерием отбора финалистов для жюри которой являлся именно критерий «качественности», элитарности прозы в противовес постмодернистскому развлекательному искусству. Исходя из этого, можно предположить, что Шаргунов имеет в виду писателей, восхваляемых, в частности, Андреем Немзером (Галина Щербакова, Андрей Дмитриев, Михаил Бутов, Анатолий Найман, Владимир Маканин, Алексей Слаповский, Александр Кабаков, Евгений Попов и др.). «Сегодняшняя «качественная» проза почти лишена художественности. Нагромождение сложных обесцвеченных предложений, пошлость, мизерность, сальная антипоэтичность... Невнятная «бытовуха», тухлые котлеты... И тянется, тянется предложение за предложением - о ком? о чем? - слякотная проза...», - характеризует Шаргунов такого рода литературу. «Мне лично понятно, откуда взялась вялая мутность некоторых позднесоветских прозаиков. Из предперестроечных комплексов, из «ущемленных», брезгливых к привычному увлечений и опытов». Постмодернизм и позднесоветская проза - оппоненты, олицетворяющие две противоборствующие линии в литературе. Принадлежать к одной из них, уверен Шаргунов, малопродуктивна сегодня.
Новый реализм в творчестве Романа Сенчина
Получив множество откликов на «Отрицание траура» и повесть «Ура!», Шаргунов почувствовал, что пора говорить не только за себя: «Я вижу сегодня некий единый литературный процесс, и мне кажется, новое литературное поколение, наше поколение - в состоянии вывести литературу из тупика, в том числе, ностальгии об ушедшем. Думаю, мы склеиваем разбитое вдребезги общество, а для этого ищем свой большой стиль». «Я верю, что в литературе появятся крепкие имена. Чувствую себя на определенном рубеже. Сражаюсь на некой границе, отстаиваю романтическую идею»262.
В интервью Бондаренко Шаргунов подтверждает, что не собирается формировать нечто принципиально отличное по эстетике от традиционного реализма: «Когда я писал статью о «новом реализме» в «Новом мире», озаглавленную «Отрицание траура», которую все окрестили манифестом, речь шла скорее о разнице, идущей от новой реальности жизни. Есть действительность наркотиков, ментовского шмона, чеченских вылазок, бандитских разборок, убийственная динамичная реальность, которая отличается от предыдущей сомнительной, но стабильной реальности. И соответственно несколько меняется эстетическое освещение этой реальности. Но основные принципы остаются всё теми же, принадлежащими золотой школе словесности. Поэтичность, психологический реализм в описании героев не ржавеют»263 [курсив мой, – А.С.]. «Мы - поколение «нового реализма», и что нас объединяет прежде всего - это окружающая нас жизнь. Все пишут практически на одни и те же темы. Девочка Лимонова - Настя, прислала мне повесть «Чума», прочел, тоже отличный реализм. Ад современности - и наркотики, и гулянки. Остро выраженная экзистенция»264.
Шаргунов снова высказывает «адамистическую» мысль о том, что искусство признано заново творить реальность в слове: «Наступает наш новый период в литературе. Был постмодернистский период, связанный с крушением всех идеалов и статуй. Сегодня снова появляется серьезность. Пусть и связанная с дефицитом культуры, с варварством. Люди заново открывают для себя мир. Появляется потрясающая серьезность»265.
В интервью Бондаренко убедительнее, чем в «Отрицании траура», Шаргунов говорит о социальности и идейности в литературе. «Уверен, что высокая, не мнимая и спекулятивная, идейность вернется», - предрекает Шаргунов. Деятелей ОГИ («Объединенное Гуманитарное издательство») Шаргунов упрекает в социальном равнодушии: «…чувствуют себя весьма комфортно. Их не волнует улица, сто бомжей замерзли за месяц, дети чумазые и голодные, их не беспокоит красота или уродство мира. Их предел мечтаний - сидеть в жалком удушливом подвальчике. Вести клонированную жизнь, повторять калькированные словечки»266. Мысль о том, что необходимо выйти на улицу, и что этот выход сломает существующие каноны и создаст новую форму искусства, свободную от условностей, сближает мысли Шаргунова с размышлениями Дзаваттини (см. гл. 1)267. И пафос тот же - стремление заново открыть для себя мир, который закрыла для людей постмодернистская культура. Но если Дзаваттини важно заниматься кропотливым исследованием мира, поиском его объективных закономерностей, то для Шаргунова мир выступает строительным материалом для жизнеподобной «своей» реальности.
В статье «Я тучи разведу руками» Шаргунов упоминает Илью Стогова, направленность текстов которого он считает неприемлемой, требующей преодоления: «Мы живем в 2002-м, а Стогов выдает нам очередной роман о травке и пивке. И я попробовал, быть может, в игровом, нарочито китчевом ключе, не уныло и дидактически, а наступательно, отчасти примитивистски, выдать лозунги наперекор («Выплюнь пиво, сломай сигарету!» и т.д.)»268 Мы видим, что Шаргунов этой фразой по сути призывает изображать жизнь не такой, какая она есть, а такой, какой художник хочет ее видеть.
В интервью Бондаренко Шаргунов проясняет и мысль о народности в литературе и поэтичности народа: «В России искусство очень народно. Сам по себе народ весьма поэтичен. Даже наши варварские подростки могут окружить с ножами в темном дворе и вдруг заговорить стихами. Мыслят образами. В этом, может быть, призвание нашего народа»269.
Нужно отметить некоторое противоречие, которое возникает между разновременными высказываниями Шаргунова о цели литературного творчества. Манифест написан в духе романтического понимания миссии искусства. В статье «Я тучи разведу руками» Шаргунов также убеждает читателя: «я не политиканствую, меня интересует литература, а не что-то с ней смежное, и очень не нравятся мне спекуляции на моих текстах или заявлениях... можно просто писать и служить свободомыслию - то есть иметь собственную, адекватную самому себе позицию». «Найти авангардизм в консерватизме... это - творческая задача, эстетическая скорее, нежели идеологическая»270. Но буквально через пару месяцев после выхода манифеста на дискуссии, посвященной газете «День литературы», Шаргунов уделил внимание образу читателя: «Надо найти общий язык с сегодняшним молодым читателем и говорить о тех проблемах, которые волнуют народ и волнуют молодежь, наших сверстников. Это мир криминала, мир наркотиков, мир ментов - вот современная реальность. Нужно говорить, может, отчасти разговорно, порывисто, свежо, но при этом актуально»271. Позиция независимого художника («ты царь - живи один»272) плохо согласуется с позицией художника социально-активного, нацеленного на диалог с целевой аудиторией и поэтому испытывающего потребность найти понимание у определенной социальной группы. В интервью Бондаренко в декабре 2002 года Шаргунов продолжает социально-активную линию: «Я хочу ощутить в себе не только писательское «я», но и народное «мы». Это для меня очень важно. Я хотел бы найти своего читателя среди всех сверстников, естественно, мечтаю о больших тиражах. Даже не о гонорарах, а о тиражах. Чтобы меня понимали. Чтобы повесть «Ура» прочел обычный пацан. Пускай он откупорит бутылку пива и откроет мою книгу. Выпьет глоток и перелистнет страницу. Важна эта народность в литературе. Новая народность. Сейчас её можно найти только в массовой литературе. Как и ту жизнь, которой живет народ»273. Несколько примиряет противоречие между художником и общественным деятелем фраза о том, что «заказ» продиктован мировоззрением писателя274. Мысль о положительном герое, высказываемую в начале 2000-х в связи с главным героем повести «Ура!», Шаргунов продолжает в статье 2010 года «Жизнь без героя». Первая же фраза провозглашает социальную ответственность литературы: «Может ли меняться к лучшему общество, которое не верит в себя? И что нужно, чтобы в себя поверить? Герой нужен»275. Понимая, видимо, что эта фраза заставляет вспомнить литературную программу общества «Знание», Шаргунов подчёркивает: «Большая русская литература - всегда литература о смыслах и о героях, и не надо отсылать исключительно к соцреализму»
На правах рукописи
Серова Анастасия Алексеевна
НОВЫЙ РЕАЛИЗМ КАК ХУДОЖЕСТВЕННОЕ ТЕЧЕНИЕ В РУССКОЙ ЛИТЕРАТУРЕ XXI ВЕКА
Специальность 10.01.01 -Русская литература
Нижний Новгород - 2015
Работа выполнена на кафедре русской литературы ФГАОУ ВО «Нижегородский государственный университет им. Н.И. Лобачевского»
Научный руководитель -
доктор филологических наук Коровашко Алексей Валерьевич
Официальные оппоненты:
Гудкова Светлана Петровна, доктор филологических наук, профессор, ФГБОУ ВПО «Мордовский государственный университет им. Н.П. Огарева», профессор кафедры русской и зарубежной литературы;
Фурсова Валерия Ефимовна, кандидат филологических наук, журнал «Октябрь», отдел критики, зав. отделом
Ведущая организация - ФГБОУ ВПО «Магнитогорский государственный технический университет им. Г.И. Носова»
Защита состоится «/¿» 20Y5~т. в часов на
заседании диссертационного совета Д 212.166.02 на базе ФГАОУ ВО «Нижегородский государственный университет им. Н.И. Лобачевского» по адресу: 603000, г. Нижний Новгород, ул. Большая Покровская, д. 37.
С диссертацией можно ознакомиться в фундаментальной библиотеке ФГАОУ ВО «Нижегородский государственный университет им. Н.И. Лобачевского» по адресу: 603950, г. Нижний Новгород, пр. Гагарина, д. 23 и на сайте http://diss.unn.ru.
Ученый секретарь
диссертационного совета Юхнова Ирина Сергеевна
ОБЩАЯ ХАРАКТЕРИСТИКА РАБОТЫ
Реферируемая диссертация посвящена исследованию сущности нового реализма как художественного течения в русской литературе 2000-х годов, представленного именами 3. Прилепина, С. Шаргунова, Р. Сенчина, Г. Садулаева и некоторых других современных писателей.
Это течение во многом является незавершенным, продолжающим созидаться на наших глазах, но в то же время несомненно, что некое объединение ряда авторов под понятием «новый реализм» является состоявшимся фактом литературы. Подчеркнем, что прямым объектом нашего исследования не стали ни «новый реализм» Сергея Казначеева, ни творческая группа Павла Басинского, по отношению к которой в критике также утвердилось использование наименования «новый реализм», поскольку мы считаем, что между новым реализмом Прилепина - Сенчина - Шаргунова и двумя названными выше явлениями нет ни генетической связи, ни значимого типологического сходства.
Поскольку новый реализм является фактом сегодняшних дней и представляет собой живое явление, исследование которого лишено временной дистанции, мы не всегда можем строго разграничить научные термины, используемые для его дефиниции. Среди авторов нового реализма и пишущих о нём литературных критиков такие понятия, как «течение», «направление», «литературное объединение», «литературная группировка», «движение» употребляются в качестве синонимических, поэтому и мы вправе допускать достаточно свободное, обусловленное не столько терминологической, сколько стилистической необходимостью использование данных слов (в академическом литературоведении разграничение указанных понятий определяется, как правило, принадлежностью исследователя к той или иной научной школе, а также спецификой изучаемого объекта).
В большинстве существующих литературоведческих работ, так или иначе обращающихся к исследованию нового реализма в новейшей русской
литературе, нет единой точки зрения по поводу сущности и границ данного понятия. К примеру, JI.X. Насрутдинова относит к прозе «нового реализма» творчество В. Пелевина, JI. Петрушевской, А. Мелихова, М. Харитонова, А. Дмитриева1. А.Е. Кулаковская употребляет это словосочетание в отношении таких авторов, как Б. Евсеев, А. Варламов, В. Галактионова, Ю. Козлов, П. Крусанов, В. Личутин, Ю. Поляков, при этом привлекая для характеристики направления цитату из программной статьи В. Пустовой2. А.Ю. Мережинская изучает в целом литературу «поколения 90-х», не учитывая дифференциацию внутри поколения, рассматривая прозу Романа Сенчина в одном ряду с творчеством Виктора Пелевина, Владимира Сорокина, Бориса Акунина3. В работе Д.А. Кливенковой «Черты неореализма в романе B.C. Маканина "Испуг"» после перечисления «маркировок неореализма», осуществляемого с опорой, с одной стороны, на высказывания критиков о С. Шаргунове и утверждения В. Пустовой, а с другой - на тезисы С.М. Казначеева, делается логически не обоснованный вывод, что «роман "Испуг" можно отнести к произведению неореалистической литературы»4.
Явление нового реализма во многом определило вектор развития русской литературы в «нулевые» годы, и, по всей видимости, повлияло на ее последующее развитие. Без ясного представления о сущности, природе и границах явления нового реализма невозможно адекватное постижение
" Насрутдинова Л. X. Функции цитат и культурологических ассоциаций в прозе «нового реализма»: Доклад // Международная научная конференция «Языковая семантика и образ мира». Казань: 1997 [Электронный ресурс] - URL: http://old.kpfU.ru/science/news/lingv_97/n213.htm (дата обращения 27.10.13).
2 Кулаковская Е.И. Новый реализм: специфика и основные черты // Культура и текст: электронный научный журнал. Барнаул, 2011. № 12. С. 472-474 [Электронный ресурс] - URL: http://www.ct.uni-altai.ru/2011-ll (дата обращения 16.03.2013).
3 См. статьи Мережинская А.Ю. «Поколение 90-х» и «двадцатилетние». Типологические черты литературного направления. Статья первая // Русская литература. Исследования: Сб. науч. трудов. Вып. 13. Киев: «СПД Карпук C.B.», 2009. С. 262-283 [Электронный ресурс] - URL: http://dspace.nbuv.gov.Ua/bitstream/handle/l 23456789/31044/21-Merezhinskaya.pdf?sequence=l (дата обращения 14.08.2013); Мережинская, А.Ю. Художественная специфика русской «миддл-литературы» (на материале прозы 2000-х гт.) // Русская литература. Исследования: Сб. науч. трудов. Вып. 12. Киев: Изд-во «БиТ», 2008. С. 6-26 [Электронный ресурс] - URL: http://www.nbuv.ua/portal/SocGum/rli/200812/merezhinskaya.pdf (дата обращения 12.06.2014).
4 Кливенкова Д.А. Черты неореализма в романе B.C. Маканина «Испуг» // Современная филология (II): материалы междунар. заоч. науч. конф. (г. Уфа, январь 2013 г.) - Уфа: Лето, 2013. С. 31-34 [Электронный ресурс] - URL: http://www.moluch.ru/conf/phil/archive/78/3279/ (дата обращения 13.09.2013).
современного литературного процесса. В этом актуальность данного исследования.
Кроме ряда статей, опубликованных в литературно-критических журналах, с разной степенью глубины раскрывающих некоторые аспекты вопроса о «новом реализме», на сегодняшний момент единственным полноценным исследованием, посвященным указанному феномену, является кандидатская диссертация Е.М. Ротай «Новый реализм» в современной русской прозе: художественное мировоззрение Р. Сенчина, 3. Прилепина, С. Шаргунова». Е.М. Ротай рассматривает новый реализм на трёх уровнях его становления и функционирования: как термин, вызывающий закономерные споры; как определенный тип художественного мировоззрения, органическую составляющую целого ряда текстов; как литературный проект, разрабатываемый на протяжении последних десяти лет. Заслуживают внимания наблюдения Е.М. Ротай, касающиеся специфики автобиографизма в прозе 3. Прилепина, Р. Сенчина и С. Шаргунова. Необходимо, однако, подчеркнуть, что наибольшее внимание диссертантка уделяет разбору идеологических и мировоззренческих позиций исследуемых писателей, рассмотрению их общественно-политической позиции.
В ряду синонимов словосочетания «новый реализм» исследовательница использует такие формулировки, как «литературное понятие»5, «литературное явление, претендующее на концептуальную целостность»6, «совокупное творческое пространство»7, «тип творческой деятельности»8, и тому подобные. При этом она избегает именовать новый реализм течением, направлением, интенцией, школой, кружком, движением, отказываясь от попыток дать фундаментально-теоретическое определение совокупности изучаемых текстов. Эксплицированные
5 Ротай, Е.М. «Новый реализм» в современной русской прозе: художественное мировоззрение Р. Сенчина, 3. Прилепина, С. Шаргунова»: автореф. дисс.... канд. фил. наук. Краснодар, 2013. С. 5.
6 Ук.соч. С. 5.
7 Ук.соч. С. 3.
8 Ук.соч. С. 3.
Е.М. Ротай признаки нового реализма не позволяют сделать вывод о характере его художественной доминанты. Отсутствие ответа на этот вопрос в литературоведении обуславливает новизну нашего исследования.
В качестве теоретической базы диссертации используются, дополняя друг друга, статьи и монографии В.А. Келдыша, работы Г. Лукача, разработки представителей русской формальной школы, концепция разделения на «первичные» и «вторичные» художественные стили Д.С. Лихачева и И.П. Смирнова, теория постреализма Н.Л. Лейдермана и М.Н. Липовецкого.
Методологической основой исследования служит комплексный подход, объединяющий культурологические и литературоведческие принципы. Культурологический принцип базируется на историко-культурном подходе, литературоведческий предполагает обращение по преимуществу к сравнительно-типологическому методу исследования, а также использование элементов интертекстуального анализа.
Предметом исследования является сущностные эстетические и мировоззренческие признаки литературы нового реализма 2000-х годов, проявившиеся как в различных манифестах нового реализма, так и в художественной практике ведущих представителей течения.
Объект исследования - проза Сергея Шаргунова (повесть «Ура!» и другие произведения 2000-х годов), Романа Сенчина (роман «Елтышевы» и другие произведения конца 1990-х - 2000-х годов), Захара Прилепина (роман «Санькя» и другие произведения 2000-х годов), а также статьи и высказывания на тему нового реализма названных писателей и других авторов, рассматриваемых критикой в русле нового реализма 2000-х годов (Максима Свириденкова, Германа Садулаева, Андрея Рубанова, Александра Карасёва, Михаила Елизарова), представителей нового реализма в критике (Андрея Рудалева, Валерии Пустовой и других).
Цель работы: выявить основные черты нового реализма Шаргунова -Сенчина - Прилепина и его место в истории русской литературы.
1. Рассмотреть понятие нового реализма в диахроническом аспекте, определить общую функцию различных конкретно-исторических явлений нового реализма в истории культуры.
2. Выявить, систематизировать и теоретически осмыслить эстетическую программу нового реализма 2000-х годов, сопоставить позиции различных его представителей по отношению к данному явлению.
3. Проанализировать произведения литературы ведущих представителей нового реализма 2000-х годов, значимые с точки зрения выявления в их творчестве некой фундаментальной типологической общности.
4. Сопоставить теоретические заявления идеологов нового реализма 2000-х годов с признаками, выявленными в художественной практике его ведущих представителей, и таким образом сформулировать сущностные признаки нового реализма 2000-х годов.
На защиту выносятся следующие положения:
1. Новый реализм в истории культуры всегда являет собой одну из стадий развития реализма как типа художественного мышления, предваряющую возвращение реализма в литературе на позицию «канонизованного гребня», по выражению Виктора Шкловского.
Маркирующим элементом нового реализма выступает в одних случаях релятивность эстетики, эклектичность в использовании средств разных художественных методов, в других - преувеличенное настаивание на какой-либо эстетической черте в противовес преодолеваемой эстетической системе, в которой эта черта чрезмерно принижалась (к примеру, требование документализма в противовес литературе, оторванной от жизни, влечет за собой полное отрицание вымысла, что в итоге приводит к непосредственной фиксации действительности и отсутствию необходимого художественного обобщения). При этом обязательными элементами остаются реалистическая интенция на максимально глубокое постижение объективных законов действительности, создание целостного и непротиворечивого образа реальности и связь художественных образов с социальной почвой. Новый реализм становится собственно реализмом, когда достигается гармония в использовании художественных средств, а
заимствованные у других культурных систем средства перестают быть чужеродными и предстают в произведениях в ассимилированном виде.
Термин «новый реализм» признаётся нами применимым к литературной «карте» 2000-х годов в том смысле, что в этот период наблюдается возвращение реализма в культурное пространство после нескольких десятилетий нахождения на периферии литературного процесса, а образцы «новореалистической» словесности демонстрируют черты литературы переходного характера.
2. Новый реализм 2000-х годов является течением внутри реалистического направления и характеризуется общим для исследуемых авторов сочетанием реалистической основы творчества с чертами, заимствованными из иных литературных направлений.
3. Новый реализм 2000-х годов является литературным движением, поскольку среди его основных представителей наличествует общее понимание целей и задач, миссии новой литературы, а также сходство в мировоззренческой позиции, в частности, совпадение в социальных и политических взглядах.
4. Творчество Сергея Шаргунова не может быть отнесено к реалистическому типу художественного мышления и выступает промежуточным явлением между реализмом и модернизмом. Сергей Шаргунов в своих литературных произведениях практически не исследует объективные свойства действительности в ее связях и закономерностях, а либо, вопреки целостности создаваемого художественного мира, отражает реакцию своего сознания на отдельные фрагменты действительности, либо впадает в мистику и фатализм, в обоих случаях отрывая героев и события от социальной почвы.
5. Творчество Романа Сенчина больше всего соответствует основным установкам нового реализма. Гипертрофированная документальность, свойственная прозе Сенчина, обусловлена полемической реакцией на почти полное отсутствие правды в современной ему культуре и является чертой, характерной для нового реализма в диахроническом аспекте. Однако, в теории настаивая на позиции беспристрастного фиксатора фактов, в художественной практике, особенно в поздних произведениях, Сенчин демонстрирует качественную реалистическую типизацию и соединяет жизненные явления в некую непротиворечивую целостность художественного мира.
6. В прозе Захара Прилепина эстетические принципы нового реализма получают окончательное закрепление. Творчество Прилепина является по преимуществу реалистическим; в нем органично сочетаются как черты
«человеческого документа», так и глубокое метафизическое содержание. Субъективно-идеалистическая основа художественного мира не влечет за собой декларацию готовых схем, привнесенных из авторского мышления, поскольку на первый план выходит исследование действительности в процессе поиска ответов на неразрешимые вопросы человечества. Фрагментарность, «кинематографичность» образов, сосредоточение на изображении движения, стремление заново дать имена фундаментальным истинам, очистив их от культурологического налета, являются элементами авангардизма. Но, несмотря на фрагментарный характер прозы, мир предстает в произведениях Прилепина целостным и гармоничным, законы его развития - всеобщими и объективными. Ярко проявляются черты символизма, но в ассимилированном реалистическом виде, в строгих границах жизнеподобия.
7. Творчество Романа Сенчина и Захара Прилепина позволяет говорить о новом этапе в развитии реализма, наступившем после его нахождения на периферии литературного процесса.
Теоретическая значимость исследования определяется обращением
к материалу литературы XXI века, который еще только начинает становиться объектом систематического, глубокого и всестороннего анализа, что открывает перспективы дальнейших исследовательских работ в данной области. Выводы и наблюдения, полученные в ходе диссертационной работы, позволяют рассматривать новейшую русскую литературу в русле богатой реалистической традиции отечественного литературного процесса.
Практическая значимость диссертации обусловлена возможностью использования ее материалов и результатов в общих историко-литературных курсах («История русской литературы», «Теория литературы»), при подготовке спецкурсов и спецсеминаров, посвященных новейшей русской литературе.
Основные теоретические выводы и результаты диссертационного исследования были представлены на заседаниях кафедры русской литературы Нижегородского государственного университета им. Н.И. Лобачевского, а также на 16-й и 18-й Сессиях молодых ученых (гуманитарные науки), Форуме молодых ученых (2013 г.), международных
конференциях «Грехнёвские чтения» (2010, 2012, 2014 г.), «История литературы в системе современных гуманитарных дисциплин» (2014 г.).
Структура работы. Диссертация состоит из введения, трех глав, заключения и списка использованной литературы, включающего 370 наименований.
ОСНОВНОЕ СОДЕРЖАНИЕ РАБОТЫ Во «Введении» раскрывается степень изученности проблемы, характеризуются теоретическая база и методологическая основа работы (в частности, приводится и обосновывается понимание автором диссертации понятия «реализм» в его отношениях с другими художественными направлениями и интенциями), определяются актуальность и новизна исследования, его теоретическая и практическая значимость, обосновывается выбор предмета и объекта исследования, а также формулируются положения, выносимые на защиту.
В первой главе - «Понятие новый реализм/неореализм в истории культуры» - рассматриваются самые знаковые явления культуры прошлых периодов, за которыми в литературоведении и искусствоведении закрепились наименования «новый реализм» или «неореализм», а также аналогичные по названию явления в постсоветской русской литературе.
Рассмотрению неореализма в русской литературе Серебряного века посвящен первый параграф первой главы («Новый реализм в литературе Серебряного века»). Вслед за В.А. Келдышем неореализм в русской литературе Серебряного века мы определяем как течение внутри реалистического направления, больше, чем другие, соприкасавшееся с процессами, протекавшими в модернистском движении. Преодоление односторонности натуралистического течения, с одной стороны, и крайностей модернизма, с другой, достигалось писателями неореализма через заимствование художественных средств из арсенала разных течений, направлений и интенций, сопровождавшееся при этом сохранением основных признаков реалистического течения.
Во втором параграфе - «Новый реализм в кинематографе» -
использован опыт изучения нового реализма в итальянском кинематографе 1940-1950-х годов, который, на наш взгляд, представлял собой пример течения в реализме, ставшего определенной реакцией на кризис в национальном искусстве кино. Основные черты данного течения сформировались через отталкивание от стилистики кинематографа «белых телефонов» Италии и шаблонов импортной голливудской продукции, -двух течений, которые объединялись искусственностью сюжетов и оторванностью от реалий действительной жизни. Преодоление форм, утративших жизненность, в этом случае происходило путём отталкивания от шаблонов, в результате которого гипертрофированными оказались требования отсутствия каких бы то ни было шаблонов и непосредственной фиксации обыденных жизненных фактов. Чтобы преодолеть крайности существующих творческих методов, необходимо было пройти через противоположную крайность. Чезаре Дзаватгини, Витторио Де Сика, Пьетро Джерми, Роберто Росселлини, Джузеппе Де Сантис, Федерико Феллини и другие деятели итальянского нового реализма после долгого периода, когда приметы реализма в национальном кинематографе наблюдались крайне редко и разрозненно, вернули кино на реалистический путь.
Обращение к неореализму в русской литературе Серебряного века и к новому реализму в итальянском послевоенном кинематографе позволило выявить общую черту этих двух генетически не связанных между собой явлений. Их особенность заключается в том, что данные явления возникли после периода в искусстве, в течение которого реалистические течения существовали на периферии культурного процесса, поэтому носили в себе признаки пограничного течения между реализмом и иными течениями и интенциями, при этом реалистические черты все же преобладали.
Таким образом, мы сформулировали понимание нового реализма как
особого подтипа реалистического типа творчества, который можно
обнаружить в разные периоды развития искусства, и обосновали правомерность использования данного термина для характеристики процессов в современной русской литературе.
В третьем параграфе - «Понятие «новый реализм/неореализм» в литературе постперестроечного периода» - рассмотрены основные творческие установки лидеров литературных объединений 90-х годов XX века, которые, независимо друг от друга, получили наименования «новый реализм» (группа писателей во главе с Павлом Басинским, группа Сергея Казначеева). Мы пришли к выводу, что деятельность группы писателей во главе с Павлом Басинским не содержала признаков нового реализма, но являла пример реалистического творчества на периферии литературного процесса. Концепция Сергея Казначеева в 1990-е годы содержала установки, свойственные явлению промежуточного характера между реализмом и постмодернизмом, в основе своей, впрочем, подчёркивая важность уважения к действительности и человеку как личности, оставаясь реалистической концепцией творчества. Мы подчеркиваем, однако, что группа С. Казначеева не смогла оказать значительного влияния на отечественный литературный процесс, поскольку находилась на его периферии.
Вторая глава - «Понятие о новом реализме 2000-х годов в статьях и высказываниях его основных представителей» - посвящена анализу ключевых черт нового реализма в русской литературе 2000-х годов, сформулированных лидерами данного течения в манифестах, иных статьях и интервью, литературными критиками, которые выступили апологетами нового реализма, а также писателями, за которыми литературная общественность закрепила статус представителей нового реализма.
Мы систематизировали факторы, которые поспособствовали повороту к реализму в литературном процессе 2000-х годов и обусловили некоторые черты нового литературного течения. В «нулевые» годы в литературу вступило новое поколение, особенностью которого стало отсутствие
советского культурного опыта. Стоит говорить о генеалогическом родстве нового реализма с творчеством Эдуарда Лимонова и публикациями на страницах газеты «Лимонка». В ходе исследования также сделан вывод о назревшей на рубеже веков необходимости смены постмодернистской парадигмы и об ожиданиях нового - правдивого и серьезного - искусства. Указанное ожидание, помимо прочего, отразилось на «наградной» политике жюри литературных премий, которые начали отдавать предпочтение именно литературе с признаками реализма. Особо стоит отметить вручение премии «Национальный бестселлер» роману «Господин Гексоген» Александра Проханова - писателя, который стал, наряду с Эдуардом Лимоновым, одним из ориентиров для прозы «нулевых годов».
Первый параграф - «Статья С. Шаргунова «Отрицание траура» как манифест нового реализма» - представляет собой разбор статьи «застрельщика» нового реализма нулевых годов, писателя и критика Сергея Шаргунова «Отрицание траура», опубликованной в 12-м номере журнала «Новый мир» за 2001 год. Анализ данной публикации выделен в отдельный параграф в силу того, что она стала главным манифестом нового течения, после обнародования которого именно через призму высказываний С. Шаргунова стали рассматриваться и классифицироваться явления современной ему литературы, то есть новый реализм был осознан как платформа для объединения литераторов.
С. Шаргунов декларирует понимание нового реализма как возвращения к непреходящим законам подлинного искусства, в силу различных причин забытых предшествующими поколениями литераторов, - к принципам «вечно молодого» реализма. Смысл нового искусства определен Шаргуновым так: чтобы «по-новому задышал дух прежней традиционной литературы». Из этой предпосылки исходят основные пункты эстетической программы нового реализма: 1) отсутствие оков стиля, обход штампов, новизна и свежесть эстетических решений; 2) объектом изображения должен быть «средний человек», обыкновенный
представитель «массы» как классический типаж, претерпевший перемены «в свете новых обстоятельств»; 3) утверждение «духа серьезного» в литературе, отказ от пародий, глумления, сарказма и иронии; 4) идеологическая эклектичность и отсутствие политической тенденциозности; 5) вместо фантастики и абсурда - «достоверный вымысел», «клонирование» реальности, выдвижение «своей» реальности; 6) экзистенциальная проблематика; 7) эстетизация реальности, восприятие предметов как таковых, без посредства абстрактных схем («даже варвар -тем лучше»); 8) ритмичность; 9) ясность; 10) лаконичность.
Осмысленные во втором параграфе - «Развитие тезисов манифеста в последующих письменных и устных высказываниях С. Шаргунова» - заявления Шаргунова, сделанные им в других интервью и публикациях, позволили сделать вывод о том, что теоретическая программа, обозначенная ее основоположником термином «новый реализм», имеет мало общего с реализмом как типом художественного сознания. Писатель призывает создавать в литературе субъективный образ реальности, для которого действительность становится лишь материалом. Поиск правды заменяется утверждением безграничной свободы художника, поэтому действительность перестает быть важной сама по себе.
В теории нового реализма Сергея Шаргунова опора на классические образцы реалистического творчества выражена в целостности и непротиворечивости создаваемого автором мифа, в предметно-чувственной основе произведения и интересе к герою современности и общественным настроениям эпохи. При этом требование ясности и народности отсылает к опыту романтических течений. Установки на ритмичность, «работу со словом», использование большого количества тропов и лаконичность напоминают о манифестах футуризма, концепция видения мира будто в первый раз и декларация неразрывной связи предмета описания с субъектом в основе своей акмеистичны.
Анализ тезисов о выдвижении художником собственной реальности, созидании «клона реальности» по законам, которые могут не совпадать с законами объективного мира, провозглашении «жажды субъективной правды» повлек за собой вывод об отнесении теории нового реализма к эстетике, занимающей промежуточное положение между реализмом и авангардизмом.
В третьем параграфе - «Новый реализм в понимании Романа Сенчина» - рассмотрены взгляды на новый реализм второго его лидера, писателя и критика Романа Сенчина. Взгляды на современный литературный процесс и задачи нового искусства у С. Шаргунова и Р. Сенчина во многом схожи, однако Роман Сенчин делает явный акцент на документальную основу творчества, требует от художников как можно более четкой фиксации фактов современной действительности и отвергает даже малейшие признаки фантазии или языковой игры, настаивая на жанре под названием «человеческий документ». Взгляды Романа Сенчина обнаруживают значительное сходство как с декларациями сторонников «литературы факта» 1920-1930-х гг., так и с воззрениями представителей нового реализма в итальянском кинематографе 1940-1950-х гг. Вместе с тем система требований, предъявляемых Сенчиным к литературе нового реализма, являет соответствие с определением нового реализма как подтипа реалистического типа художественного мышления о действительности, которое мы сформулировали по итогам первой главы.
В четвёртом параграфе - «Апологетика нового реализма в литературной критике» - показано, как осмысляется новый реализм в работах критиков, которые стали его поборниками и оказали влияние на его развитие, - Андрея Рудалева и Валерии Пустовой.
И А. Рудалев, и В. Пустовая относятся к новому течению в высшей степени благосклонно, но предлагают разные рекомендации, касающиеся его дальнейшего развития и совершенствования. Если А. Рудалев призывает писателей-новореалистов преодолеть собственное «я» и
обратиться к традиционному, непреходящему нравственному идеалу, то В. Пустовал, напротив, возвышает писательскую субъективность, от которой, по ее мнению, ни в коем случае нельзя избавляться. Вместе с тем оба критика требуют от нового реализма преодоления непосредственности восприятия эмпирических реалий.
Пятый параграф - «Вопрос о самоидентификации ряда писателей в отиошепии явления нового реализма» - посвящен изложению взглядов на новый реализм Захара Прилепина, Максима Свириденкова, Дениса Гуцко, Михаила Елизарова, Андрея Рубанова и Германа Садулаева, то есть самых заметных представителей данного литературного объединения.
Мы выявили, что эстетические принципы нового реализма понимаются по-разному его лидерами, «периферийными» представителями и критиками-апологетами. Общая установка на возвращение в литературу вечных ценностей, «поруганных» постмодернизмом, осознание некой миссии поколения и оппозиционные политические настроения объединяют рассмотренных писателей в литературное движение.
В третьей главе - «Творчество Сергея Шаргуиова, Романа Сенчина и Захара Прилепина в свете идей нового реализма 2000-х годов» - рассматривается художественная практика трёх упомянутых в её названии писателей с целью выявления в ней черт, значимых с точки зрения обнаружения в их творчестве некой типологической общности.
В первом параграфе - «Новый реализм в творчестве Сергея Шаргуиова» - проанализированы программная повесть С. Шаргунова «Ура!», а также ряд его рассказов и повестей («Малыш наказан», «Как меня зовут», «Птичий грипп», «Вась-вась», «Книга без фотографий», «Бедный Рязанов», «Молодой патриот» и др.), позволяющих наиболее полно выявить основные особенности творчества основоположника и главного идеолога нового реализма.
Так, в повести «Ура!» мы наблюдаем эклектичное сочетание реалистических, модернистских, в том числе авангардных стилистических
примет. Для Шаргуиова жизнь сознания человека оказывается подлинной реальностью, более достоверной, чем породившие ее явления объективного мира. Писатель стремится изобразить не сами события, а их отражения в переживании. В противовес идеям политического характера Шаргунов выдвигает идеал «детского восприятия жизни».
В «Ура!» и других произведениях Шаргунова находит отражение идея русских футуристов о необходимости «воскрешения слов», возвращения им новизны и первозданности.
Во втором параграфе - «Новый реализм в творчестве Романа Сенчина» - рассмотрены такие произведения Сенчина, как рассказ «Новый реализм», повесть «Лед под ногами», роман «Информация», эссе «Среди зараженного логикой мира», рассказы «Вдохновение», «Дочка», «Общий день», «Абсолютное соло», «Один плюс один», «Сегодня как завтра», «В обратную сторону», некоторые другие рассказы и роман «Елтышевы».
Приметы постмодернизма, среди которых в первую очередь следует назвать саморефлексию текста, самоиронию автора, отсылки текстов друг к другу, присутствие в произведении автобиографического героя в качестве второстепенного персонажа, выявлены нами в рассказе «Новый реализм», в романе «Информация» и повести «Лед под ногами».
В этом же параграфе рассмотрены такие устойчивые мотивы в произведениях Р. Сенчина, как мотив «превращения» («мутации», растворения в людской массе), мотив опоздания, гибели рода, распада и разложения, апокалипсические и некоторые другие.
Сравнение рассказа С. Шаргунова и повести Р. Сенчина с одинаковым названием «Полоса», написанных на основе одного и того же реального факта, показало, что концепция прозы Шаргунова в основе своей мистична, Сенчина же - реалистична.
Творчество Романа Сенчина неоднородно. В произведениях 1990-х годов значительное место занимают романтические, натуралистические и экзистенциальные мотивы: решительное противопоставление себя всем
другим людям, отвращение и враждебное отношение к обществу и его нормам, утверждение низости человеческой природы, интерес к персонажам, которые эту низменность в себе не пытаются скрыть. Произведения же нулевых годов, а особенно роман «Елтышевы», демонстрируют стремление автора к реалистическому анализу фактов, раскрытию сущности противоречий современного общества, порой принимающих откровенно классовый характер. В то же время погоня за документальностью факта делает творчество Сенчина примером именно нового реализма в том понимании термина, которое мы сформулировали в первой главе.
В третьем параграфе рассматривается воплощение «нового реализма» в творчестве Захара Прилепина. Захар Прилепин продолжает традиции классической русской литературы, разрешающей через конкретно-чувственные образы конечные вопросы человеческого существования. Его проза насыщена мифологическими и библейскими реминисценциями и другими образами, имеющими символический смысл. В метафизических мотивах Прилепина нет готовых схем, привнесенных в действительность из авторского мышления, но происходит поиск ответов на неразрешимые вопросы человечества, исследование действительности в процессе этого поиска.
Среди устойчивых мотивов прозы 3. Прилепина подробно разобраны мотивы «безотцовщины», предательства отцов, гибели рода, тяги к «дочеловеческому», распада и разложения культуры, тождественности человеческого и звериного микрокосма, а также мотив «богооставленности», находящийся в своеобразном «диалоге» с образом «гневных небес» Леонида Леонова.
В Заключении подводятся итоги проведенного исследования. Они, помимо прочего, позволяют нам утверждать, что произведения нового реализма объединяют следующие идейно-содержательные особенности:
1) острое неприятие современной российской действительности, желание перемен любой ценой, поиск силы, способной принести перемены;
2) убеждение в отсутствии готового крепкого фундамента, на который можно опереться современному поколению; однако ощущение, что почва уходит из-под ног, приводит писателей-новореалистов не к безграничной свободе интерпретации и игры, свойственной культуре постмодерна, а к тоске по априорным истинам, к необходимости поиска настоящих ценностей;
3) новый герой, представленный в прозе нового реализма, является человеком поколения детей Перестройки, лишенным приемлемых жизненных ориентиров, брошенным поколением отцов на произвол судьбы; связь с прошлыми поколениями утрачена, поэтому ценности необходимо обрести самостоятельно, совершив конкретные и осязаемые поступки, требующие волевого и нравственного усилия;
4) советский период подаётся глазами молодого человека как ушедшая история, которую необходимо понять через свидетельства ещё живых ее свидетелей, но не как личный осознанный опыт; детство в связи с этим мифологизируется как потерянный рай;
5) противопоставленность героев толпе (в романтическом смысле - у С. Шаргунова и 3. Прилепина, в экзистенциальном ключе - у Р. Сенчина);
6) пристальный интерес к современности, обращение к остросоциальным, политическим темам, «болевым точкам» российского общества, забота о судьбах деревни, актуализация проблемы социальной стратификации населения страны;
7) стыд за современников, убежденность в бессмысленности выбранного ими существования становится источником эсхатологических мотивов;
8) отказ от неправдоподобного вымысла, опора на личный опыт или подлинные свидетельства других людей; но при этом ни один из рассмотренных писателей (даже Роман Сенчин, вопреки его декларациям)
не стоит на позиции беспристрастного фиксатора действительности, пропуская наблюдаемые реалии через свое мировоззрение;
9) повышенное внимание к человеческой экзистенции, к тому, что останется, если освободить сущность человека от социального и культурного «налета», навязанной обществом «оболочки»;
10) физиологизм, интерес к своей и чужой телесности;
11) эмоциональность (у Сенчина, правда, это качество выражено в более слабой форме, чем у Шаргунова и Прилепина);
12) генетическая связь с творчеством Э. Лимонова и диалог с его произведениями;
13) повторяющиеся сюжеты и мотивы (добровольная маргинальность героя, сознательный отказ от построения успешной карьеры и больших заработков в силу личностных особенностей или нежелания сливаться с толпой; гибель рода или оторванность молодого человека от собственных корней; любовная линия никогда не имеет благополучного завершения, молодые герои обречены на одиночество; причины поступков героев, как правило, не имеют рассудочного характера).
Главными формальными чертами прозы нового реализма являются:
1) сосредоточенность на продолжительности настоящего момента и фрагментарность;
2) использование пафоса без тени иронии (избитые фразы произносятся как в первый раз, как озарение, - серьёзно, с подчеркиванием непреходящего смысла);
3) преобладание повествования от первого лица, при котором повествователем выступает автобиографический герой и доминирует точка зрения автора;
4) ориентация синтаксиса прозы на конструкции, присущие устной
5) преобладание коротких жанровых форм, тяготение к созданию сборников рассказов, в которых отдельные произведения объединены
между собой наличием автобиографического героя, связаны хронологически и образуют эмотивную линию.
Общность данных существенных признаков позволяет говорить о том, что новый реализм в русской литературе 2000-х годов представляет собой литературное течение в рамках реалистического направления.
Основные положения диссертации отражены в следующих публикациях:
1. Юферова A.A. Проблема жанрового определения книги Захара Прилепина «Грех» // Вестник Нижегородского университета им. Н.И. Лобачевского. 2010. № 4. С. 997-1000.
2. Юферова A.A. «Мотив качелей» в прозе Захара Прилепина // Вестник Нижегородского университета им. Н.И. Лобачевского. 2011. № 4. С. 328-331.
3. Юферова A.A. Идея тождественности человеческого и звериного микрокосма в прозе Захара Прилепина // Вестник Нижегородского госуниверситета им. Н.И. Лобачевского. 2013. № 4 (1). С. 353-358.
4. Серова A.A. Повесть С. Шаргунова «Ура!» как программное произведение «нового реализма» // Современные проблемы науки и образования. 2015. № 2. URL: http://www.science-education.ru/129-21784 (дата обращения: 24.09.2015).
Другие издания
5. Юферова A.A. Рассказ Романа Сенчина «В обратную сторону» в свете идей итальянского неореализма // XVIII Нижегородская сессия молодых ученых. Гуманитарные науки. 22-25 октября 2013 г. Нижний Новгород: НИУ РАНХиГС, 2013. С. 132-135.
6. Юферова A.A. Повесть С. Шаргунова «Ура!» как программное произведение «нового реализма» // Форум молодых учёных. Тезисы докладов. Нижний Новгород: Изд-во ННГУ им. Н.И. Лобачевского, 2013. Т. 2. С. 308-310.
Подписано в печать 07.10.2015 г. Формат 60x84 1/16. Бумага офсетная. Печать цифровая. Усл. печ. л. 1. Заказ № 687. Тираж 100 экз.
Отпечатано с готового оригинал-макета в типографии ННГУ им. Н.И. Лобачевского. 603000, г. Нижний Новгород, ул. Б. Покровская, 37
Стартовав в «нулевых», эта писательская группировка похоронила постмодернизм. Виртуозной игре цитатами они предпочли будни - не важно, офисных тружеников или молодых революционеров.
Новых реалистов не любит литературный истеблишмент, но самые верные диагнозы обществу ставят они, а значит, изучать «нулевые» будут по их текстам. По просьбе журнала «Собака.ru» главный писатель десятилетия Захар Прилепин написал первую правдивую историю нового реализма и одновременно свою литературную биографию.
Текст: Захар Прилепин
По существу заданных мне гражданином редактором вопросов хочу пояснить, что с писателем Сергеем Шаргуновым я познакомился в 2003 году на съезде Национал-большевистской партии, где передал ему для прочтения свой первый роман «Патологии». Шаргунов был ломкий, юный, молодой, бросал быстрые взгляды, все подмечал и, как выяснялось, помнил потом. В следующий раз мы пересеклись в одной подмосковной гостинице, Шаргунов был весел и не совсем трезв. Мы подсели за полупустой столик к одинокому небритому мужику, который что-то печатал в ноутбуке. «Работаете? Вы кто вообще?» - набросал сразу вопросов Шаргунов. «Физик? Тогда сделайте нам бомбу!» - и ударил кулаком по столу так, что бутылка пива физика, подпрыгнув, упала на стол. Согласно законам все той же физики пиво полилось вниз, на пол.
С писателем Романом Сенчиным я познакомился на литературном семинаре в Липках в 2005 году. В составе небольшой группы литераторов я пришел к нему в номер, где Роман очень страдал с бодуна и лежал лицом вниз. Я сидел на подоконнике, разливал и тостовал. На третьем тосте Роман неожиданно засмеялся в подушку моей нехитрой остроте, поднялся с кровати и сипло сказал: «Я тоже выпью». Он был в свитере и в черных брюках, в них, замечу, Сенчин ходит по сей день. При том что он безупречно аккуратен и вообще не имеет человеческих запахов. Помоему, Сенчин мумия. Впоследствии мы неоднократно встречались с писателями Сенчиным и Шаргуновым, иногда к нам присоединялся Михаил Елизаров. Впрочем, последний старался много не пить в нашей компании и вообще держался особняком.
С писателем Михаилом Елизаровым я познакомился на книжной ярмарке в Москве в 2008 году, вскоре после получения им «Букера». Всякий раз, когда я видел Елизарова, его сопровождала новая блондинка. Елизаров всегда ходил с ужасным ножом на кожаном ремне и порой показывал его интересующимся. Однажды с Елизаровым пытались бороться на руках ряд моих знакомых писателей, и он поборол одного за другим четырнадцать человек. После чего я стал подводить к Елизарову охранников гостиницы, где проходило спонтанное соревнование, и Елизаров поборол всех охранников тоже.
С писателем Сергеем Самсоновым я познакомился в тот же день, когда Елизаров борол писателей и охранников гостиницы. Так как я считаю роман Самсонова «Аномалия Камлаева» шедевром, то немедленно предложил ему выпить, но Самсонов отказался, ссылаясь на занятость. Возможно, что ситуацию осложнило наличие рядом со мной двух возбужденных и бритых наголо нацболов, которые, указывая на Самсонова, но не глядя на него, спрашивали о нем в третьем лице: «Кто это?» С тех пор с писателем Самсоновым я не встречался.
С писателем Дмитрием Даниловым мы познакомились по дороге в США в 2008 году. В США было уютно. Мне особенно запомнилось, как в день нашего отбытия на родину за четыре часа до вылета я заглянул к Данилову в номер выпить по рюмке виски перед дорогой через океан. Литровая бутылка была едва почата. Мы опрокинули по пятьдесят граммов, и я ушел собирать вещи. Спустившись через пятнадцать минут в фойе, я там Данилова не нашел, хотя было пора. Я снова поднялся к нему в номер и обнаружил, что Данилов успел в течение максимум десяти минут выпить минимум восемьсот граммов виски, то есть опустошить бутылку. Чтобы, видимо, не оставлять ее в гостинице. Удивительно, но его все-таки удалось поднять, довезти живым до аэропорта и пройти с ним (точнее будет сказать, пройти им) паспортный контроль.
Всякий раз, встречаясь с указанными писателями, мы говорили о необходимости свержения существующей власти. Не говорили об этом только с Самсоновым, но уверен, что и он был бы за. О необходимости изменения существующего порядка вещей мы продолжаем говорить по сей день и очень надеемся, что рано или поздно свобода нас встретит радостно у входа и братья меч нам отдадут. Хотя у Елизарова, говорю, уже есть оружие. Других, кроме указанных выше, оснований для существования литературной группировки «новый реализм», к которой, говорят, мы все имеем отношение, не существует в природе.
БРОШКА НА ГРУДИ
Теперь серьезней. Новый реализм, как к нему ни относись, имел место, как имели место декаденты разных мастей в начале прошлого века или почвенники во второй его половине. Страничка в истории литературы ему обеспечена, и если у власти будут наши - красно-коричневые консерваторы и прочая сволочь, - то даже три странички. А если не наши - в смысле либералы и тому подобная демократическая гнусь, - то пара снисходительных абзацев на тему «было и такое».
Выглядеть это будет примерно так. Представьте себе учительницу литературы в тугой юбке и красивых очках, которая строгим голосом обращается к вам, тайно разглядывающему вырез ее блузки. - Новый реализм - литературное течение, зародившееся в начале «нулевых» годов, в рамках которого работали такие писатели, как Сергей Шаргунов, Роман Сенчин, Герман Садулаев, Андрей Рубанов, Захар Прилепин и некоторые другие. Для нового реализма было характерно критическое отношение к действительности, пересмотр постмодернистских критериев восприятия социума и культуры и отчасти возврат к советскому реалистическому канону. Характерно, что Шаргунов выступил в качестве исследователя биографии Фадеева, а Прилепин - Леонова, писателей, к тому времени прочно забытых и фактически исключенных из литературного обихода. Так новые реалисты пытались осуществить возобновление литературной традиции, якобы прерванной в девяностые годы. Начало нового реализма относят к выходу программной статьи Шаргунова «Отрицание траура» (2001), расцвет его связан с изданием таких романов, как «Ура!» (2004) Сергея Шаргунова, «Русскоговорящий» (2005) Дениса Гуцко, «Я - чеченец!» (2006) Германа Садулаева, «Сажайте, и вырастет» (2006) Андрея Рубанова, «Санькя» (2006) Захара Прилепина, «Аномалия Камлаева» (2008) Сергея Самсонова, «Горизонтальное положение» (2010) Дмитрия Данилова.
Традиционному на тот момент сведению счетов с прошлым новые реалисты предпочли сведение счетов с настоящим. То есть критика советской системы в их текстах уступила место осмыслению постсоветской действительности. На раннем этапе для новых реалистов была характерна антиревизионистская и порой агрессивно-наступательная эстетика. Работы новых реалистов получили адекватное освещение в критических статьях Андрея Рудалева, Валерии Пустовой, Алисы Ганиевой. К концу «нулевых» оптимистический заряд новых реалистов фактически исчерпал себя, что уже заметно в произведениях Данилова или в романе Гуцко «Домик в Армагеддоне» (2010). Подводящим итоги краткой эпохи нового реализма стал роман Сенчина «Елтышевы» (2011), пронизанный сумрачным настроением, навязчивой идеей безысходности и социального распада. Знаменательно, что, будучи последовательно номинирован на все крупные литературные премии («Большая книга», «Национальный бестселлер», «Русский Букер» и «Ясная Поляна»), роман «Елтышевы» так и не получил ни одной из них. По мнению специалистов, это стало свидетельством того, что новый реализм быстро исчерпал свои ресурсы.
Кодой эпохи нового реализма стала статья писателя Виктора Ерофеева «Отсебятина», посвященная антологии «Десятка», в которую вошли сочинения десяти наиболее известных новых реалистов. В статье указывалось на дальнейшую бесперспективность новореалистического метода. …Петров, что ты такое увидел у меня на груди?
|
Михаил Елизаров Новый реализм - это то же самое, что и внесистемная оппозиция. Уже в своем предикате он активно противопоставляет себя «старому реализму». Проблема заключается в том, что литературоведческого термина «старый реализм» не существует, так что новому реализму, по сути, нечему себя противопоставить. Поэтому он занимается производством и комментированием самого себя: представители нашего направления таки обладают особыми, новыми способами отражения окружающей реальности посредством языка. Сложно отрицать, что эта реальность - рынок, и новый реализм, отражая ее доступным ему художественным инструментарием, оказывается не авангардным течением, а узким малоприбыльным сегментом на рынке книг - в отличие от того же феминизированного литсегмента, именуемого ироническим детективом. Впрочем, эта невостребованность заложена в бизнесплане. Задача нового реализма - оттенять своей «в пыли помагазинностью» успешные коммерческие проекты. Эта специфика дополнительно роднит его с внесистемной оппозицией. С новым реализмом меня сближает ошибочно взятый курс на нерентабельность и предельную неубеди- тельность. В остальном мы разнимся. Новый реализм предусматривает работу в артели, я сторонюсь коллектива. Новый реализм увлечен правдоподобием, я изучаю неправду. У нового реализма не может быть будущего. Будущее - это то, что еще не наступило, а новый - суть проявленный, реализованный. У нового реализма нет прошлого, потому что новизна не имеет корней. По-хорошему, у него нет и настоящего: новый - не нынешний. Он сродни коммерческоутопическому проекту «Сколково» - дело уже запланировано и даже имеет бюджет, но при этом обречено застрять где-то в глухой безвестности, в стороне от будущего, прошлого и настоящего. Возможно, в журнале «Знамя». |
БОРОДАТЫЕ ПРЕДТЕЧИ
На самом деле все было куда сложнее. Проще говоря, все было не так. Прежде всего, новый реализм появился как минимум десятью годами раньше. В середине восьмидесятых весь литературный процесс накрыла волна «возвращенной» литературы. Соперничать с Булгаковым, Гроссманом и Шаламовым было крайне сложно, но вслед за возвращенной более менее успешно могла пристроиться литература ревизионистская, заново переосмысляющая итоги «красного века». Тем более что ряд здравствующих писателей проходили одновременно и по разряду возвращенной, и по разряду ревизионистской литературы. В России издали Солженицына, вышли «Дети Арбата» Анатолия Рыбакова, над которыми он работал давно, но публиковать не решался, вернулись из-за кордона Василий Аксенов и Владимир Войнович - сначала своей зубодробительной антисоветчиной, а потом и сами лично пожаловали. Прозвучала книга «Генерал и его армия» Георгия Владимова. Радикально переосмыслил в последних книгах собственную судьбу и судьбы родины Виктор Астафьев. Даже Юлиан Семенов - и тот вдруг издал роман о Штирлице, которого, согласно незамысловатому сюжету, Сталин хочет повесить на Красной площади в ходе огромного процесса над евреями.
Забавно, что в этой волне поначалу оказался и Эдуард Лимонов, чья повесть «У нас была великая эпоха» была опубликована в 1989 году в ультралиберальном журнале «Знамя», но потом деятели культуры быстро сообразили, что к чему, и наглого национал-большевика быстро отлучили от литпроцесса.
В те годы российский либерализм раскрылся во всей своей полноте, наготе и подлоте. Демократы взяли под контроль девять десятых культурной политики, и ни в одной премии, ни в одном толстом журнале, ни в одной радио- или телепрограмме никогда не мог фигурировать наш брат из числа почвенников, соцреалистов и прочих печальников о русской, мать ее, душе и тому подобной материи, донской либерии, евразийской империи.
Составить зримую конкуренцию возвращенной и ревизионистской литературе смогли лишь постмодернисты, вывернувшие наизнанку все соцреалистические смыслы и квазисмыслы: Пелевин, Сорокин, Ерофеев - своеобразные, скажем так, трупоеды. Как борцы с советской властью, по меткому выражению философа Александра Зиновьева, целились в коммунизм, а попали в Россию, так и постмодернисты целились в соцреализм, а потоптали русскую гуманистическую традицию в целом. Что, впрочем, было более чем востребовано.
Фото: Андрей Давыдовский, Марк Боярский
Одно из направлений современной русской литературы, которое можно назвать направлением «жестокого реализма», это одна из самый ярких черт русской литературы конца ХХ века, которую можно назвать также «линией зла» или жестокости. Российская действительность последних десятилетий такова, что невозможно хотя бы раз не упомянуть о пролитии крови, о посягательствах на жизнь людей. В данной лекции рассматривается вопрос о том, как отразилась «жестокая» российская действительность на творчество современных писателей? Оправдывается или осуждается ими убийство? Как они решают проблемы жизни и смерти? И наконец, какие открытия были сделаны современными писателями? Посмотрим на некоторые произведения последнего десятилетия ХХ века.
В русской литературе 1-й половины XX века убийство освящалось революционной необходимостью, объяснялось классовой борьбой. Литература оправдывала человека, совершавшего убийства, потому что он плыл в «железном потоке», плыл к единой для всего народа светлой цели. Но чем же можно объяснить такое обилие «жестоких» произведений в русской литературе конца XX века?
После затишья в литературе 1960-1970-х гг. в произведениях 1980-х годов, сначала скромно, начинают появляться персонажи, проливающие кровь, а в 1990-х гг. почти в каждом произведении речь идет о жестокостях и смерти. Эпоха «исторических сдвигов» окончилась, построено то общество, которое было когда-то так желанно. Жизнь вошла в свое обычное русло, и теперь преступников нельзя оправдать ходом истории. 1) Следует смотреть в их души, умы. Преступники Достоевского, Лескова еще ходят под Богом, преступники конца XX века остались без Него. 2) Тема убийства для нас не нова. Первое, что приходит на ум, - «Преступление и наказание» Федора Достоевского, затем рассказ Ивана Бунина «Петлистые уши», где главный его герой, необыкновенно высокий «ужасный господин», патологический убийца по фамилии Соколович, рассуждает следующим образом: «Страсть к убийству и вообще ко всякой жестокости сидит, как известно, в каждом. А есть и такие, что испытывают совершенно непобедимую жажду убийства, - по причинам весьма разнообразным, например, в силу атавизма или тайно накопив – шейся ненависти к человеку, - убивают, ничуть не горячась, а убив, не только не мучаются, как принято это говорить, а, напротив, приходят в норму, чувствуют облегчение, - пусть даже их гнев, ненависть, тайная жажда крови вылились в форму мерзкую и жалкую. И вообще пора бросить эту сказку о муках, о совести, об ужасах, будто бы преследующих убийц. Довольно людям лгать, будто они так уж содрогаются от крови. Довольно сочинять романы о преступлениях с наказаниями, пора написать о преступлении безо всякого наказания».
Это было написано в 1916 году, то есть как раз накануне страшного периода братоубийственных войн, и представляло собой очевидную полемику с «бульварными романами» Достоевского. Но именно этими двумя полюсами при всей разновеликости образов Раскольникова и Соколовича и обозначается названная тема в новой русской литературе. Достоевским была задана милосердная традиция - Бунин устами и поступком своего персонажа против нее восстал. Третья линия, даже не срединная, а стоящая особняком, принадлежит Лескову. Его наделенный неизбывными жизненными силами Иван СеверьянычФлягин совершает убийство безвестного монашка бездумно, а если пристальнее вглядеться в авторский замысел, то по Божьему попущению. Убийство было необходимо, чтобы с героем случилось то, что с ним случилось, послужило своеобразной з а в я з к о й его жизненных странствий и, в конечном итоге, - спасению души, но никак не финалом. Точно так же убийство старухи-процентщицы служит завязкой и у Достоевского, и хотя странствия героев двух писателей оказы- ваются очень разными, оба они ходят под Богом и к Богу приходят.
Главный герой романа Вл. Маканина «Андеграунд, или Герой нашего времени», одного из больших романов, которым завершался XX век, утверждает: «если есть бессмертие, все позволено». XIX век завершался романом «Братья Карамазовы» («Воскресение» все же больше принадлежит уже к следующему столетию), грозным предупреждением нараставшему разгулу богоборческой эйфории: «Если Бога нет, то все позволено». Здесь, конечно, не случайная перекличка: в контрапункте этих высказываний вся суть изменившихся за сто с лишним лет основ миропонимания.
Петрович не материалист, он признает существование Бога. Но Бог для него где-то там, за закрытыми Небесами, непонятная, загадочная и страшная сила (в буквальном смысле - то есть обладающая возможностью наказать) - так всегда бывает, если отсутствует единственно возможная двусторонняя связь - любовь. Наказание подразумевается лишь внешнее, ибо с совестью герой нашего времени научился управляться уже давно - с помощью ума. Логику Бога понять невозможно: Он может наказать за убийство, а может и не наказать... Связи человека с Богом и другими людьми нет: жажда покаяния - лишь признак слабости.
Первым после затишья 1960-1970-х годов оказался Виктор Астафьев, опубликовавший в 1987 году едва ли не лучший из своих рассказов - пронзительную, горестную «Людочку». Там не было еще выстрела, не было, как сказал бы маканинский Петрович, удара, но убийство состоялось. Вернее, не убийство, но праведная расправа, святая месть сильного и волевого человека подонку за поруганную человеческую жизнь. Болевой шок, обрушенный в этом рассказе на читателя, был столь велик, что невольно забывалась одна вещь: в противовес русской традиции всегда и во всем входить в обстоятельства каждой человеческой жизни, даже самой мерзкой (например, Ставрогина, особенно если считать ставрогинский грех в романе «Бесы» бывшим, Федьки-каторжника или того же бунинского Соколовича), Астафьев в образе «порочного, с раннего детства задроченного» насильника Стрекача вывел нелюдя, который в буквальном смысле не имеет права на существование. А точнее, даже не создал, не придумал, не обобщил, но увидел и обозначил хорошо узнаваемый тип, достойный именно той страшной смерти в кипящей адской воде, которая и была ему автором уготована.
Выстрел появился позднее - у Леонида Бородина в «Божеполье». Он прозвучал даже не как месть оскорбленной женщины за ею обманутого, но не ею преданного мужа, а как своеобразное покаяние перед ним. Важно то, что в обоих случаях писатели не то чтобы морально оправдывают убийство (вопрос об оправдании ими не ставится), а то, что для их персонажей это единственное возможное действие, неподсудный поступок настоящих людей. Астафьев и Бородин ставят выстрелом или справедливой расправой т о ч к у в своих произведениях, вынося все метафизические вопросы за скобки, утверждая таким образом победу добра над злом, справедливости над несправедливостью и даже не проверяя свою идею на прочность, ибо она для них аксиома, доказывать которую нет нужды.
Достоевский сквозь дым и разрывы адских машин первых террористов прошлого века, но все же еще издалека, видел впереди России пропасть, загадывал, что будет в мире, где нет Бога и все дозволено, Лесков противопоставлял революционному нигилизму своих праведников, Бунин приблизился к провалу вплотную и оставил «Окаянные дни»; «Петлистые уши» были прологом и предчувствием. Герои Астафьева и Бородина в бездне и в этом мире живут. Они обитают в бесчеловечном измерении - иную, человеческую, реальность утратив или вовсе ее не зная.
Особенно это ощущение бездны, антимира чувствуется в астафьевском романе «Прокляты и убиты», где количество смертей повергает автора в отчаяние и ужас, из которого он не видит выхода и лишь некоторое утешение находит в сцене справедливой казни. И хотя ни у Бородина, ни у Астафьева убийство не является главным событием и проистекает оно скорее от отчаянной решимости, а герои их, в сущности, никакие не убийцы, за всем этим, повторюсь, стоит нечто новое, появляющееся на наших глазах, чего в литературе прошлого века не было и не могло быть. Причем речь идет о писателях, которых я отношу к наиболее значительным и неслучайным сегодняшним прозаикам - через которых говорит сама наша жизнь. Так что же это - измена милосердным заповедям русской литературы, усталость, безысходность, отчаяние, отсутствие иного выхода или же подлинная литература в совершенно новых обстоятельствах?
Подобный сдвиг доказывает не косвенно, но прямо, что мы действительно уже давно находимся в состоянии войны. Неясно только, гражданской или какой-то еще, потому что гражданами героев нынешней русской литературы, равно как и жителей страны, назвать трудно. Они живут в обезбоженном мире, где нет ни закона, ни милосердия, ни пригляда свыше и вся надежда на справедливость, на защиту человеческого достоинства ложится на человеческие плечи. Если зло не накажу я, его не накажет никто. И в этом смысле мы стали еще дальше от христианства, чем были в советские времена. «Матренин двор» Солженицына и распутинский «Последний срок», «Привычное дело» Белова и «Последний поклон» Астафьева, «Калина красная» Шукшина и «Обелиск» Василя Быкова, «Друг мой Момич» К. Воробьева и «Хранитель древностей» Ю. Домбровского, произведения Е. Носова, В. Курочкина, Ф. Абрамова, И. Акулова - все эти лучшие книги мирного, «странного», как называл его Леонид Бородин, времени (и список этих книг, конечно же, может быть продолжен) были пронизаны христианским светом, который не могла заглушить никакая цензура. Сегодня этот свет почти померк...
Ощущение богооставленности (максимум религиозности, - и это очень честно! - на которую способен персонаж «Людочки», - содрать с насильника Стрекача крест и сказать: «Это не трогай!», и не случайно эпиграфом к другой своей повести, «Веселому солдату», выбирает Астафьев слова Гоголя: «Боже правый! Пусто и страшно становится в Твоем миру»), горькое, бесприютное и искреннее чувство, которое дано ощутить лишь тем, кто Бога ведал, потерял и алчет, и составляет нашу русскую беду и содержание лучшей части нашей сегодняшней литературы.
Все отчетливее проступают в нашей словесности жестокость и мстительность. Рискнем предположить, что именно с этим трагическим мироощущением, с сиротливостью и бездомностью современного человека и связано напрямую убийство как централь-ная тема русской литературы нового рубежа столетий.
Все вышесказанное вовсе не означает, что нынешняя проза стала безнравственнее или хуже, чем два десятка лет назад, что сделались злодеями или аморальными людьми писатели, их герои и читатели, - нет, мы все те же, хоть и денежный вопрос нас порядком подпортил, но многие подошли к какому-то пределу, бездумно исчерпали прежние запасы духовности, оставленные нам нашими предками, и, по-видимому, иначе как через тьму и отчаяние, через страдание не сможем подлинную духовность снова обрести. Эта страница неизбежна и должна быть прожита, сегодня она пишется, и вопрос лишь в том: не грозит ли русской литературе себя потерять на ее пути за героями, идущими по такому хрупкому и коварному весеннему льду над стылой водой.
Именно по такому пути идет Владимир Маканин, писатель, очень к рефлексии и утонченному психологизму склонный. В романе «Андеграунд, или Герой нашего времени» он пишет убийцу изнутри, детально прорабатывает его психологический портрет, его душевное состояние, мотивы, ощущения. Мир героя очень зыбок, вообще зыбкость, непрочность - вот черты маканинской прозы, и только в этих условиях его персонаж чувствует себя хорошо. Петрович при всей своей внешней неустроенности и никчемности, не оставивший после себя ничего, кроме двух мертвых тел, - ни рукописи, ни детей, ни имущества,- по-своему счастлив. Убийство маканинский герой совершает с целью утверждения собственного достоинства. то, что герой Маканина повинен в двух смертях, не совершив которые (пусть даже и мыс - ленно) не смог бы утвердить себя как личность, - тоже примета времени.
И все же своеобразный «пацифизм», определенная нерешительность и неуверенность обыкновенного человека в своем праве на убийство и месть, если только не случилось с ним события чрезвычайного, а даже если и случилось, сожаление и пе- чаль гаснут и растворяются в произведениях более «решительно» настроенных прозаиков, своего рода новых радикалов.
Все последние романы Анатолия Афанасьева, написанные на стыке жанров патриотического боевика и политического памфлета (сознательно несущие на себе определенные признаки ком- мерческой литературы и все же очевидно выходящие за ее рамки), тянут за собой целый шлейф праведных и неправедных убийств. В своеобразном бестселлере «Зона номер три» создается целый кошмарный мир, в котором убийство становится нормой, развлечением для богатых подонков, новых хозяев жизни, и, чтобы этот мир одолеть, надобно тоже без устали убивать, и только человек, способный в ответ убивать, может быть сегодня героем. В этом же ряду стоят роман Юрия Козлова «Колодец пророков», его же повесть «Геополитический романс» и повесть А.Бородыни «Цепной щенок».
Идея злосчастной зоны, возникающей на теле России, очевидно витает в пропитанном жутью воздухе и не разбирает, где право, где лево.
Чингиз Айтматов в романе «Тавро Кассандры» фактически допускает или даже освящает убийство младенцев во чреве матери, если из них могут вырасти потенциальные злодеи. В его произведении, хотел автор того или нет, космический монах Филофей претендует на то, чтобы стать своеобразным праведным Иродом - идея изначально столь же порочная, сколь и нелепая, но ведь не от хорошей жизни пришла она писателю в голову.
Можно привести еще множество примеров, и все они так или иначе говорят об одном. Концентрация зла в современной литературе превысила все мыслимые пороги, зашкаливает за крайнюю черту и становится объектом для пародий и экспериментов, убийство сделалось такой же неотъемлемой частью ро-манного сюжета, какой в литературе прежних лет была история любви.
Подлость нашего «свободного» времени в том и проявилась, что оно оказалось безОбразным и безобрАзным, но зато слишком зрелищным и телевизионным, и литература начала вынужденно к этому приспосабливаться. В отличие от прежних лет в лучших своих проявлениях привыкшее не только противостоять насилию, но и быть в разладе с действительностью, противоречить газетам и телевидению, различать добро и зло и уберегать человеческую душу, сегодня практически не доходящее до общес-тва слово писателя оказалось в положении весьма странном. Оно не только нарушает многие традиционные запреты, говорит о том, о чем говорить прежде не было принято, но все больше и больше всеобщему безумию уподобляется, гоняясь за читателем и превращая его в заложника занимательности, притупляя болевой порог и, если так можно выразиться, «беллетризируя», а еще точнее, «телевизируя» и приручая убийство. Вот здесь-то, в этой точке соотношения д е й с т в и т е л ь н о й или в и р т у а л ь н о й картины бытия, и происходит водораздел между истиной и ложью, на этом поле и случается измена традиции слова, а значит, правде.
Бытие литературы не подсудно никаким законам и абстрактным рассуждениям, и если эти романы, повести и рассказы были написаны, значит, они должны были быть написаны. Винить писателя в том, что он пишет так, а не иначе, бессмысленно, и не об этом речь, да и потом разве возможно рождение без смерти, а жизнь без убийства, куда и зачем прятаться, чему брезгливо противиться, когда пролитая кровь обступает все больше и больше и наше сознание, и наше бытие? 2)
Русские мыслители минувших веков, предвидя надвигающийся кризис религиозного сознания, пытались предсказать, как будут жить люди, утратившие Бога. Вынужденные компенсировать потерю питающей жизнь божественной любви, люди сначала начнут сильнее любить друг друга (но только ближних, дальние, за пределами «освещенного круга», вообще перестают восприниматься как реальные, способные испытывать боль живые существа). Но эта любовь станет не дарующей, а забирающей (для себя), в большой степени пожирающей, восполняющей собственную энергию - и главным образом направленной не на душу, а на плоть ближнего. (В романе Маканина это проявляется наглядно: при описании многочисленных «любовей» Петровича). Следование небесным идеалам и образцам в выстраивании своей жизни заменяется ориентацией на “галерею” политических, воен-ных, литературных, артистических, спортивных и т.п. культовых фигур. Вера в сверхъестественные силы и в чудеса сохраняется, но понять их действие становится невозможно; в то же время хочется разгадать их «механизм» и овладеть ими (для утверждения своей власти). И, наконец, люди перестают понимать друг друга, ибо каждый начинает вкладывать в слова свою правду, и наступает непонимание, раздоры, а затем и война всех против всех. Все это, повторяю, происходит под закрывшимися Небесами, в усиливающемся мраке, в подполье.
Такие писатели-«могикане», как Ч.Айтматов, В.Быков, первые преодолевшие эстетику соцреализма, и заслужившие этим признание читателя, в своих последних произведениях говорят о Зле как о неискоренимом и непобедимом. Взгляд Чингиза Айтматова на человечество вполне безнадежен. В своем скудоумном упрямстве оно так далеко зашло стезею зла, что начинают бунтовать уже его физические гены, клеточная материя. Образы романа Ч. Айтматова «Тавро Кассандры» чрезвычайны и поражают воображение: космические невозвращенцы, бунт эмбрионов, икс - роды, зечки-инкубы, киты-самоубийцы - из всего этого выстроена оригинальная художественно-философская конструкция, призванная разбудить в читателе эсхатологическое видение действительности.
В последней повести В. Быкова «Стужа» пожилая белорусская крестьянка и изощренный французский интеллектуал бьются над одним и тем же вопросом: следует ли бороться со злом в обстоятельствах, когда оно непобедимо? Итог борьбы предрешен; средств нападения нет; средств защиты тоже; о том, что произошло, никто никогда не узнает. Если учить по Быкову, то фашизм, нацизм, большевизм и множество иных скверн подобного рода извечно дремлют в межклеточных мембранах людской природы. Когда эта иммунная мембрана истощается, человек, народ, человечество само призывает своими поводырями и праведниками Гитлера, Сталина, Пол Пота или какого-нибудь другого беса из ордена сатаны.
В конце 1980-х-начале 1990-х годов по ошеломленной и весьма пестрой русской словесности от грандиозной леоновской «Пирамиды» до вездесущего Вик. Ерофеева через книги В. Макани-на, Л. Петрушевской, А. Кима, О. Ермакова, В. Шарова, В. Белова, Ф. Горенштейна, В. Распутина, П. Алешковского, А. Проханова, С. Залыгина, А. Слаповского - ну, казалось бы, что между этими авторами общего? - прокатилась волна апокалиптической, причем не в религиозном, а светски-катастрофическом понимании этого слова, литературы.
Писатели самых разных направлений, от реалистов до постмодернистов, представители разных политических взглядов, от ультрапатриотов до ультрадемократов, в метрополии и в эмиграции, авторы разных возрастов, маститые и совершенно никому не известные, избирали тему конца света в качестве основного мотива для построения своих сюжетов. Не было б большой натяжкой сказать, что в русской литературе 90-х годов труднее найти писателя, так или иначе не коснувшегося темы Апокалипсиса.
Ничего случайного в том не было. В основе «апокалиптического всплеска» нынешнего findesiecle лежал глубочайший кризис позитивистской мысли, вызванный исчерпанностью всех прогрессистских и утопических теорий и идей, идущих от эпохи Просвещения и поставивших мир на порог аннигиляции. И если Россия в силу целого ряда объективных и субъективных причин стала той страной, где общечеловеческий кризис достиг наибольшей глубины (и в этом мы опять оказались впереди планеты всей, а потому наш опыт бесценен), то русская литература стала тем органом, который наиболее болезненно на него отреагировал.
В 2000-е годы исторический опыт уже не оставляет нам права гадать, какое символическое содержание может знаменовать собой фигура, шествующая в финале «Двенадцати» «с кровавым флагом» (именно кровавым - тайновидческая интуиция Блока не подвела).
Десять лет назад выброшенные из социализма в никуда, мы готовились всем скопом погибнуть и пропели себе отходную. Но остались жить и первым делом схватились поодиночке за оружие и стали убивать. Национальная идея, новая архитема русской прозы, кажется, обозначилась со всей очевидностью - нанести удар и найти ему соответствующее оправдание. У кого-то получается тоньше, у кого-то грубее, кто-то искренен, а кто и ловит рыбу в мутной воде, писатель пугает, его малочисленному читателю страшно, и ни тот ни другой не ведают, есть ли и каков выход из этого замкнутого круга? Впрочем, если следовать Данте, выход есть: Чистилище.
Надо надеяться, что русская литература переживет это жестокое время. Она будет исцелена вместе с исцеленной Россией. Нам следует раскаяться и за себя и за предков. Воззвать к Богу, после чего выключить у наших детей телевизор и дать им вместо этого сборник удивительных по своей доброте рассказов Леонида Нечаева «Старший брат». Есть еще в России любящие ее праведники, которые молятся за нее.
«Переживание богооставленности, - писал Бердяев, - не означает отрицание существования Бога, оно даже предполагает существование Бога. Это есть момент экзистенциальной диалектики богообщения, но момент мучительный. Богооставленность переживают не только отдельные люди, но и целые народы и все человечество и все творение. И это таинственное явление совсем не объяснимо греховностью, которая ведь составляет общий фон человеческой жизни. Переживающий богооставленность совсем может быть не хуже тех, которые богооставленности не переживают и не понимают».
Литература постмодернизма.
Одно из ведущих направлений современной русской литературы получило название постмодернизм.
Постмодернизм к концу ХХ века в русской литературе уже успел утратить эффект новизны, хотя для многих он по-прежнему остается достаточно странным незнакомцем. Язык его непонятен, эстетические вкусы раздражают... В постмодернизме действительно немало необычного, шокирующего, даже "шизоидного" - и он же эрудит, полиглот, отчасти философ и культуролог. Особые приметы: лишен традиционного "я" - его "я" множественно, безлично, неопределенно, нестабильно, выявляет себя посредством комбинирования цитации; обожает состояние творящего хаоса, опьяняется процессом чистого становления; закодирован, даже дважды; соединяет в себе несоединимое, элитарен и эгалитарен одновременно; тянется к маргинальному, любит бродить "по краям"; стирает грань между самостоятельными сферами духовной культуры, деиерхизирует иерархии, размягчает оппозиции; дистанцируется от всего линейного, однозначного; всегда находит возможность ускользнуть от любой формы тотальности; релятивист; всем видам производства предпочитает производство желания, удовольствие, игру; никому не навязывается, скорее способен увлечь, соблазнить. Характер: независимый, скептический, иронический, втайне сентиментальный, толерантный; при всем том основательно закомплексован, стремится избавиться от комплексов. Любимые занятия: путешествия (в пространстве культуры), игра (с культурными знаками, кодами и т. д.), конструирование/переконструирование (интеллектуальная комбинаторика), моделирование (возможных миров).
Лучше узнать его можно в совместном путешествии. Правда, без переводчика "с постмодернистского" не обойтись. Роль такого переводчика способен сыграть предлагаемый учебник (хотя, возможно, это просто маска данной книги, которая представляет собой нечто большее, чем учебник). "Больше, чем учебник" является и введением в постмодернизм для начинающих, имеющим едва ли не центонный характер, и первым в литературоведческой науке широкоохватным, многофункциональным исследованием русского литературного постмодернизма, открывающим новые перспективы для его изучения.
История человечества отмечена последовательной сменой множества культурных эпох. Последняя из них получила название эпохи постмодерна. В предельно широком контексте под постмодерном понимается "глобальное состояние цивилизации последних десятилетий, вся сумма культурных настроений и философских тенденций", связанных с ощущением завершенности целого этапа культуристорического развития, изжитости "современности" (Moderne - модерн - «новое время», современность; с франц. modernité - современность), вступления в полосу эволюционного кризиса. Породившие постмодерн веяния отразили изменения в сознании и коллективном бессознательном человечества, разочарованного результатами реализации господствовавших в XX в. мировых идей и проектов "законодательного разума", подошедшего к грани самоуничтожения, нащупывающего пути к медиативному («П<остмодернизм> (или "постмодерн") буквально означает то , что после "модерна", или современности. Однако понятие "современность" не имеет сколько-нибудь строгого общепризнанного определения. Исток "современности" усматривают то в рационализме Нового Времени, то в Просвещении с его верой в прогресс и опорой на научное знание, то в литературных экспериментах второй половины XIX в., то в авангарде 10-20-х гг. XX в. - соответственно ведется и отсчет "постсовременности"») сосуществованию столь отличных друг от друга и имеющих собственные интересы рас, народов, наций, государственно-политических, общественных и религиозных систем, не говоря уже об отдельных людях. Чтобы выжить, общества сегодня "обязаны выработать и освоить менталитет, адекватный инструментальному могуществу и предполагающий чрезвычайно высокую степень терпимости, готовности к самокритике и компромиссам". Весь многовековой опыт подвергается переосмыслению, служит базой для выявления объединяющих человечество ценностей, не привязанных к какой-либо одной центрирующей идеологии, религии, философии.
Постмодерн заявил о себе как "транскультурный и мультирелигиозный феномен, предполагающий диалог на основе взаимной информации, открытость, ориентацию на многообразие духовной жизни человечества" . В политике это выражается распространением различных форм постутопической политической мысли*; в философии - торжеством постметафизики, пострационализма, постэмпиризма; в этике - появлением постгуманистических** концепций антипуританизма, антиуниверсализма; в эстетике - ненормативностьюпостнеклассических парадигм; в художественной жизни - принципом снятия, с удержанием в новой форме характеристик предыдущего периода.
Постмодернизм должен рассматриваться прежде всего в его историческом - постсовременном, а не трансисторическом качестве, как феномен эпохи постмодерна или ее предтеча (безусловно, возможны и другие подходы;
следует лишь помнить, что трансисторическая повторяемость "постмодернистской ситуации" содержит в себе и моменты различия, и "правнук" не тождествен "прадеду", хотя может быть здорово на него похож). Воссоздается "биография" русского постмодернизма, предпринимается попытка его культурфилософской, психоаналитической, литературоведческой транскрипции.
Эпоха постмодерна, как и эпоха модерна, на смену которой она пришла, может занять в истории человечества несколько веков, и мы живем лишь в ее начале, полагает Михаил Эпштейн. В его концепции модернизм завершает эпоху модерна, постмодернизм начинает эпоху постмодерна, является ее первым периодом.
Опережающее появление постмодернизма в литературах стран, еще не вступивших, подобно России, в эпоху постмодерна, призвано подготовить почву для перехода к новой модели существования. Приходится констатировать, что российское общество к постмодернизму и преломляемым им веяниям и идеям осталось равнодушным и скорее их отторгает. Русские постмодернисты могут сказать о себе, как когда-то Мандельштам, что приносят обществу дары, в которых оно сегодня не нуждается, значения которых не осознаёт**. Показателен такой факт: не успел русский литературный постмодернизм легализоваться, как его с упоением начали хоронить. Между тем представление о специфике постмодернизма у многих пишущих о нем и создающих его устрашающий образ самое туманное. Но дело не только в непрофессионализме. Далеко не в последнюю очередь отторжение постмодернизма объясняется тем, что "ничего не изменилось в том коллективном бессознательном, которое и вершит история. Это - коллективное бессознательное членов индустриального, а не постиндустриального общества, к тому же долгие годы зажатого железным обручем тоталитаризма, пропитавшееся тоталитарным духом. К крушению тоталитаризма массы непричастны и по-настоящему еще не вытолкнули его из себя. Идеи плюрализма, совмещения несовместимого находят у них слабый отклик. Более органичной для коллективного бессознательного российского общества оказалась идея национально-религиозного возрождения, реабилитированная в годы гласности и получившая архетипический резонанс. Ее актуализация компенсирует утрату почвы под ногами, отражает рост национального самосознания и одновременно болезненную уязвленность исторической неудачей и ее последствиями.
Нельзя сказать, что русские постмодернисты не мечтают о национальном возрождении, но главным его условием они считают преодоление авторитарности любого рода, освобождение от утопий - как социальных, так и трансцендентальных, "постмодернизацию" сознания и бессознательного. Ставка ими делается не на религию, а на культуру*. Постмодернисты деконструируют проект Духа (включая христианский метанарратив), что встречает неприятие людей с мироощущением традиционно-религиозного типа.
Но как раз постмодернистская переориентация на культурологическую интерпретацию религиозной кодирующей системы, отказ от линейного принципа при подходе к истории, служит известным противовесом росту фундаментализма, являющегося сегодня, может быть, главной для человечества опасностью.
Как бы отвечая Ф. Фукуяма с его оптимистическим диагнозом - "конец истории", американский политолог С. Хантингтон также пишет о возможности "конца истории", но в результате столкновения цивилизаций и гибели человечества. С разрушением двухполюсного мира ("Запад"/"Восток"), утверждает Хантингтон, наблюдается рост фундаменталистских настроений, консолидация цивилизаций осуществляется вокруг религий. При неблагоприятном развитии событий они способны сыграть роль детонатора войны. Поэтому как деконструкция проекта Духа, так и постмодернизация религий - шаги, способствующие сохранению мира, природы, культуры, человека.
Тенденция движения к экуменизму - объединению трех ветвей христианской церкви: православной, католической, протестантской - в России обозначилась, хотя и не получила широкой поддержки.
Известный религиозный деятель Татьяна Горичева предложила российско-православный вариант постмодернизма.
В последние годы наблюдается и обратное воздействие - православия на постмодернизм. Виктор Ерофеев отмечает"переход целого ряда постмодернистских писателей на позиции морального консерватизма". Юрий Арабов предполагает, что в эстетике "в ближайшее время произойдет резкая смена "предпочтений". Постмодернизм... отойдет в прошлое. Консервативная тенденция возьмет верх, то есть будет восстановлена духовная вертикаль, наверху которой - Бог, а ниже - все остальное. У наиболее талантливых литераторов эта духовная вертикаль "уживется" с некоторыми стилистическими открытиями эпохи постмодернизма".
И все же фактор противостояния православия и постмодернизма ощутим сегодня гораздо сильнее, нежели фактор сближения.
В сущности, своей антиавторитарной переоценкой ценностей, разрывом с традиционной эстетикой постмодернизм и должен был настроить против себя многих и многих живущих допостмодернистскими понятиями, и если в западные общества он входил постепенно и в иной ситуации, то российскому еще предстоит его по-настоящему переварить. К тому же, лишь вырвавшись из андерграунда, русский постмодернизм занялся своеобразной саморефлексией, и для себя самого проясняя смысл и значение наработанного за долгие годы.
Среди прочего выяснилось, что пик постмодернизма позади, и обозначилась тенденция на спад. Из состояния культурного "взрыва" постмодернизм перешел в стадию "непрерывного" развития (если воспользоваться терминологией Юрия Лотмана*), разработка постмодернистского пласта осуществляется в основном в рамках уже утвердившейся традиции. Постмодернизм рассматривается как уже состоявшийся, "сбывшийся", так что появление даже талантливых произведений как бы не прибавляет к знанию о нем принципиально нового. Ощущение "завершенности, исчерпанности как уровня имманентно-драматургического, социокультурного, так и стратегии культурного поведения заставляет подозревать исчерпанность определенного культурного типа и менталитета, что, после некоторого периода инерционного воспроизведения основных привычных черт этого способа мышления и бытования в искусстве, создает впечатление конца и кризиса, в случае невозможности обнаружения явных, зримых черт преодоления и явления нового", - указывает Дмитрий Пригов. В этом Пригов видит отражение общей тупиковости больших социокультурных процессов. Однако не случайно он использует "осторожную" формулировку ("создает впечатление конца и кризиса"), а не ставит окончательный диагноз. У Пригова, безусловно, свои резоны (которые он не приводит). Хотелось бы обратить внимание вот на какое обстоятельство. Постструктурализм/деконструктивизм/пост-модернизм дал литературе новое измерение, раздвинул ее горизонты и в то же время поставил писателей перед лицом суперсложных, может быть и неисполнимых, задач: обретения многомерного, нелинейного художественного мышления в масштабах целых культурно-исторических эпох, овладения всеми типами письма, совмещения в одном авторе художника и философа (историка, литературоведа, культуролога и т. д.), поисков средств для воссоздания множественности истины, моделирования вероятных миров, качественного обновления литературы, интеллектуальный уровень которой должен соответствовать неизмеримо усложнившимся представлениям о мире, - задач, к осуществлению которых постмодернисты, в сущности, только приступили* и во всей полноте их отнюдь не реализовали. Возможно, это действительно задачи вперед на целую культурную эпоху, и завершается лишь первая фаза вживания в новый культурный менталитет.
* Имеется в виду концепция Ю. Лотмана о взрывных и непрерывных процессах в культуре, изложенная в его книге "Культура и взрыв" (1992). Ее базовыми понятиями являются два вида движения, определяющие развитие культуры: "непрерывное" - предсказуемое, осуществляемое в рамках традиции, и "прерывное" - непредсказуемое или труднопредсказуемое, взрывное, порывающее с существующей традицией, порождающее принципиально новый эстетический феномен. Любое направление литературы и искусства, согласно Лотману, проходит в своем развитии две стадии: "взрывную" - начальную и сравнительно кратковременную - и "постепенную", наступающую вслед за первой. Постмодернизм - не исключение.
Постсовременные постмодернисты (зарубежные и русские) опробовали саму модель "мирного сосуществования" (в языке, становящемся мире знаков) инакового, несовместимого, обособленного, лишая каждую отдельную единицу значения тотальности, стабильной неподвижности, ориентируя на восприятие смысловой множественности, вероятности, непредставимости. Они поколебали власть догматизма и "фаллогоцентризма" в сфере познания, которым противопоставили релятивизм и плюрализм, развенчали метанорративы и утопии, господствовавшие в XX в., попытались лучше понять людей, обратившись к сфере коллективного бессознательного, показали преимущество принципа "игры", принципа "удовольствия" над принципом "производства", п
Загрузка...
