Но должно при сем сказать, что характер его не соответствует его необыкновенному уму и познаниям. Он человек беспокойного нрава, честолюбив и самолюбив до крайности, спорщик с гордости и неуживчив с людьми. Во время своего деканства в университете он надоел товарищам и подчиненным строптивостию своего характера и для выказания своего усердия делал самые пустые и вздорные доносы. Сенковский не любит хорошо говорить о людях, даже оказавших ему благодеяния, и если знает, что может возвыситься или приобресть выгоды по службе, то не пожалеет лучшего приятеля. Он вкрадчив, скоро входит в фамилиарность и любит вредить людям, чтоб дать почувствовать свое могущество. Как драгоман, он может быть употреблен с величайшею пользою для службы. Но, награждая его за службу, его надобно всегда держать в отдалении и не употреблять ни для каких дел, где только участь человека зависит от его свидетельства. Если следовать правилу, что из каждого человека надобно извлекать для пользы службы то, что составляет главное его качество, Сенковский единственный человек как драгоман – но лишь позволить ему действовать нравственно в делах – он тотчас употребит во зло малейшую частичку власти или доверенности. – Он чрезвычайно остроумен и весьма искусен в диалектах" .
Как видим, у Булгарина и у Сенковского были серьезные претензии друг к другу. Однако это не мешало тесному общению. Из дневника М. Малиновского, который в 1827–1828 гг. жил на квартире Булгарина, мы знаем, что Булгарин и Сенковский встречались несколько раз в неделю, обедали друг у друга (нередко в обществе других поляков), обменивались мнениями и информацией о литературной и общественной жизни, о Вильно и Польше . Во время своего пребывания в Петербурге в этих встречах нередко принимал участие и А. Мицкевич. Так, 27 февраля 1827 г. Булгарин дал обед в честь Мицкевича, на котором присутствовали Сенковский, Малиновский, художник А. Орловский и ряд других членов польской колонии в Петербурге .
Долгое время, пока Булгарин и Сенковский не были соперниками, отношения их, несмотря на внутреннюю конфликтность, внешне продолжали оставаться дружелюбными. Однако в 1834 г. начал выходить редактируемый Сенковским журнал "Библиотека для чтения". В этом году его соредактором числился Греч, а Булгарин активно печатался в журнале. В конце года Сенковский вытеснил Греча из редакции, в 1835 г. Булгарин еще печатался в "Библиотеке для чтения", но с этого года постепенно издания Булгарина и Греча стали довольно остро нападать на журнал Сенковского. Булгарин и Греч завидовали и материальному успеху Сенковского, и его быстро растущей славе. Этот период, когда преобладало соперничество в отношениях Сенковского и Булгарина, нуждается в специальном тщательном изучении . Мы же здесь отметим, что и тогда, по крайней мере в глазах поляков, они стояли рядом, как два литератора польского происхождения, занимающие ключевые позиции в русской журналистике. Например, когда в 1840 г. Мицкевич общался в Париже с Ф. Чижовым, он сравнивал их (отзываясь о Булгарине значительно лучше, чем о Сенковском) , а в 1843 г. в львовском издании была опубликована статья о них под названием "Два из лучших современных писателей русских – поляки" .
Гоголь и Булгарин: к истории литературных взаимоотношений
В обширной литературе о Гоголе отношениям его с Ф.В. Булгариным уделено непропорционально малое место. Данной проблеме, по сути, посвящено лишь несколько работ, в которых рассматриваются либо обстоятельства их знакомства, либо влияние Булгарина на Гоголя . Нам представляется, что подобное положение совершенно неоправданно.
Ф.В. Булгарин – одна из ключевых фигур русской литературной жизни 1820 – 1840-х гг. В этот период он служил точкой отсчета при социально-политическом и литературном самоопределении писателей. Сложными конфликтными отношениями оказался связан с ним и Гоголь.
В данной работе мы ставим своей целью обобщить имеющиеся данные об этих отношениях, привлечь некоторые дотоле не используемые материалы, сопоставить и проанализировать их и, на этой основе, сделать ряд предварительных обобщений.
Мы выделим три основных аспекта:
1) биографический (личные контакты Гоголя и Булгарина);
2) литературной полемики (высказывания их друг о друге и участие в групповой борьбе);
3) творческий (влияние Булгарина на Гоголя и Гоголя на Булгарина).
Деятельность Булгарина слабо изучена, и нам приходится подробно документировать свои суждения, обильно цитируя его фельетоны, мало известные не только в силу редкости комплектов "Северной пчелы", но и из-за громадного объема помещенных там за 30 лет булгаринских публикаций (далее в статье при цитировании в скобках указываются год и номер газеты).
Денисов В. Д. (Санкт-Петербург), к.ф.н., доцент РГГМУ / 2004
Читая повесть Гоголя «Невский проспект» и потешаясь над опереточными фигурами Шиллера и Гофмана, мы и не подозреваем о скрытом полемическом плане их изображения. Он был инспирирован ожесточенной литературной борьбой, которую вели Пушкин и его окружение с Булгариным и Гречем в начале 1830-х гг. По существу это была и борьба против монополии в русской журналистике. Ибо к тому времени Фаддей Венедиктович и Николай Иванович держали в своих руках журналы «Сын Отечества» и «Северный Архив» (в 1829 г. сделали их одним изданием) и первую в России частную газету «Северная Пчела» (с 1825 г.) — единственную, в которой правительство разрешило печатать политические известия; ежедневный тираж ее иногда достигал неслыханной прежде в России цифры: 10 тысяч экземпляров. Добавим к этому популярный, прежде всего, у провинциального дворянства, мелких чиновников и мещан, роман Булгарина «Иван Выжигин», изданный в 1829-1830 гг. трижды и сразу переведенный на иностранные языки, а также исторические романы Булгарина «Димитрий Самозванец» (Спб., 1830) и «Петр Иванович Выжигин» (Спб., 1831). Популярен был и роман Греча «Поездка в Германию» (Спб., 1831), который автор посвятил своему другу Булгарину.
Преследуя коммерческие цели, Булгарин встречал в штыки любое новое издание, привлекавшее внимание (и деньги!) читателей. Именно такой стала его реакция на «Литературную Газету», хотя прежде он высоко ценил Пушкина как поэта, старался поддерживать с ним деловые отношения и даже заискивал. Теперь же Фаддей Венедиктович называл Пушкина, Дельвига и Вяземского «литературными аристократами», якобы желающими писать лишь «для немногих», заявлял о полном упадке пушкинского таланта и публиковал пасквили на поэта. На это Пушкин отвечал убийственными эпиграммами, стихотворением «Моя родословная» и заметкой о творчестве «полицейского сыщика» Видока (Литературная газета, 1830. № 20. От 6 апреля).
О сотрудничестве Булгарина с тайной полицией и возглавлявшим ее генералом Бенкендорфом и прямом использовании таких связей для борьбы с конкурентами стало известно в 1829 г. Это затем косвенно подтвердил роман «Димитрий Самозванец», где Булгарин воспользовался мотивами пушкинской драмы «Борис Годунов» (1825), ранее представленной поэтом на одобрение Николаю I и возвращенной с пожеланием превратить ее в исторический роман. Согласно версии пушкинского круга, примерно в то же время некто подполковник Спечинский сообщил Пушкину о пикантных подробностях жизни Булгарина в Ревеле: якобы тот, страдая запоем, побирался и даже воровал. Не было секретом, что, уволенный с военной службы в России, Булгарин действительно служил в армии Наполеона и дошел вместе с ней до Москвы. Все это, вкупе со слухами о его личной жизни (в частности, о том, как он не спас или прямо выдал племянника-декабриста), и составило негативную подоплеку антибулгаринских выступлений. Следует признать, что портрет беспринципного литературного дельца, агента правительства Видока Фиглярина формировался с помощью и весьма сомнительных либо недостоверных сведений, которые, однако же, во многом соответствовали как его репутации, так и общественным ожиданиям. При этом нельзя сбрасывать со счета момента литературной игры.
Так, в 1831 г. литературную борьбу против Булгарина поддержал москвич Александр Анфимович Орлов - сочинитель популярных в полуобразованной среде нравоописательных повестей и романов. На волне интереса к булгаринскому «Выжигину» Орлов издал несколько повестей, пародийно развивавших сюжет романа: «Хлыновские степняки Игнат и Сидор, или дети Ивана Выжигина», «Хлыновские свадьбы Игната и Сидора, детей Ивана Выжигина», «Смерть Ивана Выжигина», «Родословная Ивана Выжигина, сына Ваньки Каина!..» (все - М., 1831). В них автор дискредитировал идею успешной карьеры героя без чести и совести, а само имя Выжигин, считая его производным от «выжига», сделал нарицательным. «Отцом» незаконнорожденного героя был объявлен Ванька Каин - грабитель, предатель и полицейский шпион (явный намек на биографию Булгарина). Естественно, «Северная Пчела» стала постоянно хулить эти произведения, автора которых тут же объявила писателем для «Толкучего рынка».
Эта баталия позволила Н. И. Надеждин заявить, что творения Булгарина и Орлова практически равноценны (Телескоп, 1831. № 9). Н. И. Греч вступился за своего друга Булгарина (Сын Отечества и Северный архив, 1831. № 27). А Пушкин под псевдонимом Феофилакта Косичкина ответил ему памфлетом «Торжество дружбы, или Оправданный Александр Анфимович Орлов» (Телескоп, 1831. № 13), где высмеял претензии Булгарина на моральное и литературное превосходство, поскольку «Выжигины г. Орлова пользуются благосклонностию публики наравне с Выжигиными г. Булгарина...»
При этом сохранялись приметы литературной игры. Сам текст был создан в тяжеловесно-витиеватой манере бывшего семинариста А. А. Орлова. Ей же соответствовал и псевдоним: подобная «маска» дьячка-критика подразумевала особую объективность и щепетильность служителя церкви (в литературе того времени она соотносится с «маской» дьячка Фомы Григорьевича - рассказчика в повести «Вечер накануне Ивана Купалы», анонимно изданной Гоголем в 1830 г.). А «неумеренные» похвалы обоим соперникам («великий писатель», «бессмертная слава», «два блистательные солнца нашей словесности») напоминали читателю манеру Булгарина и Греча превозносить до небес в своих критических разборах понравившегося автора, не стесняясь самых громких выражений. При этом речь фактически шла о неискренности Булгарина и Греча, их фальшивой дружбе и порождаемой ими «литературной промышленности», чей уровень вполне сопоставим с массовой литературой «Толкучего рынка».
Между такими авторами нет особой разницы: если «Фаддей Венед. превышает Александра Анфимовича пленительною щеголеватостию выражений; Александр Анф. берет преимущество над Фад. Венедиктовичем живостию и остротою рассказа.
Романы Фаддея Венед. более обдуманы, доказывают большее терпение в авторе (и требуют еще большего терпения в читателе); повести Александра Анф. более кратки, но более замысловаты и заманчивы.
Фаддей Венед. более философ; Александр Анф. более поэт.
Фад. Венедиктович гений; ибо изобрел имя Выжигина, и сим смелым нововведением оживил пошлые подражания Совестдралу и Английскому милорду (то есть „Выжигин“ предстает наследником популярных на „Толкучем рынке“ лубочных произведений. - В. Д.); Александр Анф. искусно воспользовался изобретением г. Булгарина и извлек из оного бесконечно разнообразные эффекты!
Фаддей Венед., кажется нам, немного однообразен; ибо все его произведения не что иное, как Выжигин в различных изменениях: Иван Выжигин, Петр Выжигин, Димитрий Самозванец или Выжигин XVII столетия, собственные записки и нравственные статейки - все сбивается на тот же самый предмет. Александр Анф. удивительно разнообразен: сверх несметного числа Выжигиных сколько цветов рассыпал он на поле словесности! Встреча Чумы с Холерою; Сокол был бы сокол, да курица его съела, или Бежавшая жена; Живые обмороки, Погребение купца, и проч. и проч.
Однако же беспристрастие требует, чтоб мы указали сторону, с коей Фаддей Венед. берет неоспоримое преимущество над своим счастливым соперником: разумею нравственную цель его сочинений. В самом деле, любезные слушатели, что может быть нравственнее сочинений г. Булгарина? Из них мы ясно узнаем: сколь не похвально лгать, красть, предаваться пьянству, картежной игре...» Заметим, что ранее, когда говорилось о «странной ненависти к Москве в издателях Сына отечества и Северной Пчелы», отмечено, что «в Москве родились и воспитывались, по большей части, писатели коренные русские, не выходцы, не переметчики, для коих ubi bene, ibi patria, для коих все равно: бегать ли им под орлом французским, или русским языком позорить все русское - были бы только сыты».
Таким образом, Орлов оказывается куда выше «переметчика» Булгарина и в нравственном отношении, хотя «Александр Анф. пользуется гораздо меньшею славою нежели Фаддей Венед. Что же причиною сему видимому неравенству?» - И Феофилакт Косичкин объясняет это «оборотливостью» Булгарина, приводя примеры, как еще не существовавший роман о Выжигине уже нахваливали в «Северном Архиве», «Северной Пчеле» и «Сыне Отечества», а французский путешественник и писатель г. Ансело (в его честь гг. Булгарин и Греч устроили обед в 1826 г.), возвратившись в Париж, «провозгласил... Ивана Выжигина лучшим из русских романов», и когда роман вышел, те же почтенные издания - как то «Северная Пчела», «Сын отечества и Северный Архив» - «превознесли его до небес <...> ласково приглашали покупателей; ободряли, подстрекали ленивых читателей; угрожали местью недоброжелателям, недочитавшим Ивана Выжигина из единой низкой зависти.
Между тем какие вспомогательные средства употреблял Александр Анфимович Орлов?
Никаких, любезные читатели!
Он не задавал обедов иностранным литераторам, не знающим русского языка, дабы за свою хлеб-соль получить местечко в их дорожных записках.
Он не хвалил самого себя в журналах, им самим издаваемых.
Он не заманивал унизительными ласкательствами и пышными обещаниями подписчиков и покупателей.
Он не шарлатанил газетными объявлениями, писанными слогом афиш собачьей комедии.
Он не отвечал ни на одну критику; он не называл своих противников дураками, подлецами, пьяницами, устрицами и тому под.
<...> Ставят ему в грех, что он знает латинский язык. Конечно: доказано, что Фаддей Венедиктович (издавший Горация с чужими примечаниями) не знает по-латыни; но ужели сему незнанию обязан он своею бессмертною славою?
Уверяют, что г. Орлов из ученых. Конечно: доказано, что г. Булгарин вовсе не учен, но опять повторяю: разве невежество есть достоинство столь завидное?
Этого недовольно: грозно требуют ответа от моего друга: как дерзнул он присвоить своим лицам имя, освященное самим Фаддеем Венедиктовичем? - Но разве А. С. Пушкин не дерзнул вывести в своем Борисе Годунове все лица романа г. Булгарина и даже воспользоваться многими местами в своей трагедии (писанной, говорят, пять лет прежде и известной публике еще в рукописи)?
Смело ссылаюсь на совесть самих издателей Северной Пчелы: справедливы ли сии критики? виноват ли Александр Анфимович Орлов?»
Этот памфлет Н. В. Гоголь знал еще в рукописи и напомнил о нем Пушкину в письме от 21 августа 1831 г. Любопытно, что молодой автор, занятый изданием «Вечеров», в начале письма иронически аттестует себя как писателя «для черни» в духе Орлова. Описывая случай в типографии, когда наборщики потешались над «Вечерами», он делает вывод, что пишет «совершенно во вкусе черни. Кстати о черни - знаете ли, что вряд ли кто умеет лучше с нею изъясняться, как наш общий друг Александр Анфимович Орлов. В предисловии к новому своему роману: „Церемониал погребения Ивана Выжигина, сына Ваньки Каина“ он говорит, обращаясь к читателям: „Много, премного у меня романов в голове (его собственные слова), только все они сидят еще в голове; да такие бойкие ребятишки эти романы, так и прыгают из головы. Но нет, не пущу до время; а после извольте, полдюжинами буду поставлять. Извольте! извольте! Ох вы, мои други сердечные! Народец православный!“ Последнее обращение так и задевает за сердце русской народ. Это совершенно в его духе, и здесь-то не шутя решительный перевес Александра Анфимовича над Фадеем Бенедиктовичем» .
На основе пушкинского памфлета Гоголь предлагает своего рода программу литературной игры-полемики с различными планами восприятия и некой избыточностью выразительных средств: «Еще о черни. Знаете ли, как бы хорошо написать эстетический разбор двух романов, положим: «Петра Ивановича Выжигина» и «Сокол был бы сокол, да курица съела». Начать таким образом, как теперь начинают у нас в журналах: «Наконец, кажется, приспело то время, когда романтизм решительно восторжествовал над классицизмом и старые поборники французского корана на ходульных ножках (что-нибудь вроде Надеждина) убрались к черту. В Англии Байрон, во Франции необъятный великостью своею Виктор Гюго, Дюканж и другие, в каком-нибудь проявлении объективной жизни, воспроизвели новый мир ее нераздельно-индивидуальных явлений. Россия, мудрости правления которой дивятся все образованные народы Европы и проч. и проч., не могла оставаться также в одном положении. Вскоре возникли и у ней два представителя ее преображенного величия. Читатели догадаются, что я говорю о г. г. Булгарине и Орлове. На одном из них, то есть на Булгарине, означено направление чисто байронское (ведь это мысль недурна сравнить Булгарина с Байроном). Та же гордость, та же буря сильных, непокорных страстей, резко означившая огненный и вместе мрачный характер британского поэта, видна и на нашем соотечественнике; то же самоотвержение, презрение всего низкого и подлого принадлежит им обоим. Самая даже жизнь Булгарина есть больше ничего, как повторение жизни Байрона; в самых даже портретах их заметно необыкновенное сходство. Насчет Александра Анфимовича можно опровергать мнение Феофилакта Косичкина; говорят, что скорее Орлов более философ, что Булгарин весь поэт. Тут не дурно взять героев романа Булгарина: Наполеона и Петра Ивановича, и рассматривать их обоих как чистое создание самого поэта; натурально, что здесь нужно вооружиться очками строгого рецензента и приводить места (каких, само по себе разумеется, не бывало в романе). Не худо присовокуплять: «Почему вы, г. Булгарин, заставили Петра Ивановича открыться в любви так рано такой-то, или почему не продолжили разговора Петра Ивановича с Наполеоном, или зачем в самом месте развязки впутали поляка (можно придумать ему и фамилию даже)?» Все это для того, чтобы читатели видели совершенное беспристрастие критика. Но самое главное - нужно соглашаться с жалобами журналистов наших, что действительно литературу нашу раздирает дух партий ужасным образом, и оттого никак нельзя подслушать справедливого суждения. Все мнения разделены на две стороны: одни на стороне Булгарина, а другие на стороне Орлова, и что они, между тем как их приверженцы нападают с таким ожесточением друг на друга, совершенно не знают между собою никакой вражды и внутренно, подобно всем великим гениям, уважают друг друга«.
На все это Пушкин отвечал уклончиво: «Проект вашей ученой критики удивительно хорош. Но вы слишком ленивы, чтоб привести его в действие» . Вероятнее всего, поэт не разделял эстетический и этический планы полемики и даже в пародийных целях не мог бы сопоставить Байрона с Видоком Флюгариным: в глазах Пушкина Булгарин был подлецом, которого нельзя сравнивать с честными людьми, тем более - великими писателями (примечательно, что в своем отзыве о «Вечерах» Пушкин поставит Гоголя наравне с Мольером и Филдингом).
Мы не знаем, как принял Гоголь пушкинское замечание, однако он продолжил полемику позже и в ином плане, а вместо прямых сравнений или метафор использовал метонимию. Антибулгаринскими выпадами будут пронизаны петербургские повести Гоголя, создававшиеся в 1834 г. Так в повести «Невский проспект» рассказчик иногда то ли подражает слогу и духу современных ему фельетонов, то ли пародирует их, причем в основном ориентируется на нравоописательные очерки Булгарина . Есть и прямая ссылка на известную нам полемику. Пошлые герои типа поручика Пирогова разделяют мнения «Северной Пчелы»: они «хвалят Булгарина, Пушкина и Греча и говорят с презрением и остроумными колкостями об А. А. Орлове» (после того как издание «Литературной Газеты» прекратилось, «Северная Пчела» вновь стала величать Пушкина «автором бессмертных творений», «первым нашим поэтом», «счастливцем-гением» и даже исподволь сравнивала его с Булгариным ).
На этом фоне немецкие ремесленники в определенном ракурсе обретают неожиданное сходство с Булгариным и Гречем. Ведь это «не тот Шиллер, который написал „Вильгельма Телля“ и „Историю Тридцатилетней войны“, но известный Шиллер, жестяных дел мастер в Мещанской улице. Возле Шиллера стоял Гофман, не писатель Гофман, но довольно хороший сапожник с Офицерской улицы, большой приятель Шиллера» (III, 37). То есть петербургские Шиллер и Гофман - вовсе не писатели, а только ремесленники! Подобное сопоставление великих и незначимых однофамильцев имело реальную основу: судя по справочникам, в 1830-х гг. в Петербурге проживали немецкие мастеровые и Гофманы, и Шиллеры. С другой стороны, указание на Гофмана и Шиллера напоминает обыкновение Булгарина и Греча раздавать понравившимся авторам и друг другу такие титулы, как «русский Гете». Оба литератора имели иноземные корни (как известно, всех иностранцев в России называли «немцами»), а жена Булгарина действительно была немкой. Кроме того, адрес Шиллера и поведение его жены, которую Пирогов принял за проститутку «в Мещанской улице», соотносится со слухами о связях жены Булгарина с притонами на Мещанской (этим объясняется в стихотворении Пушкина «Моя родословная» намек на то, что Булгарин «в Мещанской дворянин»). Дом Греча действительно находился между набережной Мойки и ул. Офицерской. А дружеские пирушки приятелей, вроде вышеупомянутого приснопамятного обеда, широко обсуждались петербургской публикой.
В этой связи добавление третьего «литературного» ремесленника немца - столяра Кунца (это фамилия издателя и друга Э. Т. А. Гофмана), вероятно, метило в поляка Осипа Сенковского - писателя, журналиста, востоковеда, издателя журнала «Библиотека для Чтения», а фактически его редактора и такого же монополиста, как Булгарин и Греч. Все трое составляли пресловутый «журнальный триумвират», против которого Гоголь в 1836 г. открыто выступил в журнале «Современник».
Метонимическое сопоставление Булгарина с Шиллером, вероятно, обусловлено историческими романами Булгарина «Димитрий Самозванец», «Петр Иванович Выжигин», «Мазепа» (Спб., 1833-1834) и его Собранием сочинений 1827-1828 гг., переизданным в 1830 (!) г. А параллель Греч - Гофман, видимо, объясняют авантюрно-фантастический роман Греча «Черная женщина» (Спб., 1834) и преувеличенно восторженный отзыв Сенковского о нем в журнале «Библиотека для Чтения» (1834. Т. 4. Отд. VI), где Греч был редактором. При этом Гоголь обыгрывает немецкие фамилии Кунц (der Kunst - искусство) и Гофман (der Hoffman - придворный; возможно, потому, что Гречу за его роман был пожалован бриллиантовый перстень от императрицы).
«Немецкие» мотивы в повести усилены литературными параллелями. По наблюдению Г. П. Макогоненко, характеристика Шиллера близка к характеристике Германна из повести Пушкина «Пиковая дама» , опубликованной в т. 2 «Библиотеки для Чтения» 1834 г. А эпизод, когда пьяный Гофман намерен, по настоянию не менее пьяного Шиллера, отрезать тому нос, восходит к «Фаусту» Гете. Там, в сцене «Погреб Ауэрбаха в Лейпциге», Мефистофель околдовывает пьяных студентов, они принимают носы друг друга за виноградные гроздья и намерены их срезать ножами (кстати, в повести Гоголя «Нос», создаваемой примерно в то же время, что и «Невский проспект», обыгрывались последствия утраты носа героем-филистером).
Таким образом, первоначальный гоголевский «проект ученой критики» получил в повести «Невский проспект» несколько иное воплощение.
Литературные мемуары
Гоголь в воспоминаниях современников
Под общей редакцией:
Н. Л. БРОДСКОГО, Ф. В. ГЛАДКОВА,
Ф. М. ГОЛОВЕНЧЕНКО, Н. К. ГУДЗИЯ
СОДЕРЖАНИЕ
С. Машинский. Предисловие
Т. Г. Пащенко. Черты из жизни Гоголя
A. П. Стороженко. Воспоминание
Н. П. Мундт. Попытка Гоголя
М. Н. Лонгинов. Воспоминание о Гоголе
B. А. Соллогуб. Первая встреча с Гоголем
A. С. Пушкин. Письмо к издателю "Литературных прибавлений к Русскому инвалиду", Вечера на хуторе близ Диканьки. Изд. второе.
B.П. Горленко, Рассказ Якима Нимченко о Гоголе
Н. И. Иваницкий. Гоголь-- адъюнкт-профессор
C. Т. Аксаков. История моего знакомства с Гоголем
И. И. Панаев. Из "Литературных воспоминаний", Из "Воспоминания о Белинском"
Ф. И. Иордан. Из "Записок"
Ф. И. Буслаев. Из "Моих воспоминаний"
Ф. В. Чижов. Встречи с Гоголем
П. В. Анненков. Н. В. Гоголь в Риме летом 1841 года. Из "Замечательного десятилетия"
В. Г. Белинский. Из статей и писем
A.И. Герцен. Из дневников, мемуаров и статей
B. В. Стасов. Гоголь в восприятии русской молодежи 30--40-х гг.
А. Д. Галахов. Из "Сороковых годов"
Д. М. Погодин. Пребывание Н. В. Гоголя в доме моего отца
Я. К. Грот. Воспоминание о Гоголе
А. П. Толченов. Гоголь в Одессе
О. М. Бодянский. Из Дневников
Г. П. Данилевский. Знакомство с Гоголем
А. О. Смирнова-Россет. Из "Воспоминаний о Гоголе"
Л. И. Арнольди. Мое знакомство с Гоголем
Н. В. Берг. Воспоминания о Н. В. Гоголе
А. Т. Тарасенков. Последние дни жизни Н. В. Гоголя
А. М. Щепкин. Из "Рассказов М. С. Щепкина"
М. А. Щепкин. Из "Воспоминаний о М. С. Щепкине"
И. С. Тургенев. Гоголь. Из писем
Д. А. Оболенский. О первом издании посмертных сочинений Гоголя
Н. Г. Чернышевский. Сочинения и письма Н. В. Гоголя
<><><><><>
Комментарии Указатель имен
ПРЕДИСЛОВИЕ 1
Пожалуй, ни один из великих русских писателей XIX века не вызвал вокруг своего творчества столь ожесточенной идейной борьбы, как Гоголь. Эта борьба началась после выхода в свет первых его произведений и продолжалась с неослабевающей силой на протяжении многих десятилетий после его смерти. Белинский справедливо отмечал, то к таланту Гоголя "никто не был равнодушен: его или любили восторженно, или ненавидели" 1.
Творчество Гоголя знаменует собой величайшую после Пушкина веху в развитии русской литературы. Критический, обличительный характер гоголевского реализма был выражением ее идейной зрелости и способности ставить главные, коренные вопросы общественной жизни России. Освободительные идеи, питавшие деятельность Фонвизина и Радищева, Грибоедова и Пушкина, были той традицией русской литературы, которую Гоголь продолжил и обогатил своими гениальными произведениями.
Характеризуя период русской истории "от декабристов до Герцена", Ленин указывал: "Крепостная Россия забита и неподвижна. Протестует ничтожное меньшинство дворян, бессильных без поддержки народа. Но лучшие люди из дворян помогли разбудить народ" 2. К числу этих людей принадлежал и Гоголь. Его творчество было проникнуто живыми интересами русской действительности. С огромной силой реализма писатель выставил "на всенародные очи" всю мерзость и гниль современного ему феодально-помещичьего режима. Произведения Гоголя отразили гнев народа против своих вековых угнетателей.
1 В. Г. Белинский, Полн. собр. соч., под ред. С. А. Венгерова, т. VII, стр. 252.
2 В. И. Ленин, Сочинения, т. 19, стр. 294--295.
С болью душевной писал Гоголь о засилье "мертвых душ" в крепостнической России. Позиция бесстрастного летописца была чужда Гоголю. В своем знаменитом рассуждении о двух типах художников, которым открывается седьмая глава "Мертвых душ", Гоголь противопоставляет парящему в небесах романтическому вдохновению -- тяжелый, но благородный труд писателя-реалиста, "дерзнувшего вызвать наружу... всю страшную, потрясающую тину мелочей, опутавших нашу жизнь, всю глубину холодных, раздробленных, повседневных характеров, которыми кишит наша земная, подчас горькая и скучная дорога". Таким художником-реалистом, обличителем был сам Гоголь. С беспощадным сарказмом и ненавистью выставлял он напоказ "кривые рожи" помещичьего и чиновничьего мира. Белинский подчеркивал, что самая характерная и важная черта Гоголя состоит в его страстной и протестующей "субъективности", которая "доходит до высокого и лирического пафоса и освежительными волнами охватывает душу читателя".
С огромной художественной силой Гоголь показал не только процесс разложения феодально-крепостнической системы и духовного оскудения ее представителей, но и ту страшную угрозу, которую нес народу мир Чичиковых -мир капиталистического хищничества. В своем творчестве писатель отразил тревогу передовых сил русского общества за исторические судьбы своей страны и своего народа. Великим патриотическим воодушевлением проникнуты произведения Гоголя. Он писал, по словам Н. А. Некрасова, "не то, что могло бы более нравиться, и даже не то, что было легче для его таланта, а добивался писать то, что считал полезнейшим для своего отечества" 1
Творческий путь Гоголя был необычайно сложен и противоречив. Он создал произведения, в которых с потрясающей силой разоблачал феодально-крепостнический строи России и в них, по выражению Добролюбова, "очень близко подошел к народной точке зрения" 2. Однако писатель был далек от мысли о необходимости решительного, революционного преобразования этого строя. Гоголь ненавидел уродливый мир крепостников и царских чиновников. В то же время он часто пугался выводов, естественно и закономерно вытекавших из его произведений, -- выводов, которые делали его читатели. Гоголю, гениальному художнику-реалисту, была свойственна узость идейного кругозора, на что не раз указывали Белинский и Чернышевский.
1 Н. А. Некрасов, Собр. соч., М.--Л. 1930, т. V, стр. 212.
2 Н. А. Добролюбов, Полн. собр. соч., т. I, Гослитиздат, 1934, стр. 244.
В этом была трагедия великого писателя. Но каковы бы ни были заблуждения Гоголя на последнем этапе его жизни, он сыграл колоссальную роль в истории русской литературы и освободительного движения в России.
Раскрывая историческое значение творчества Л. Н. Толстого, В. И. Ленин писал: "...если перед нами действительно великий художник, то некоторые хотя бы из существенных сторон революции он должен был отразить в своих произведениях" 1. Это гениальное ленинское положение помогает объяснить и важнейшую проблему гоголевского творчества. Будучи великим художником-реалистом, Гоголь сумел, вопреки узости и ограниченности собственных идейных позиций, нарисовать в своих произведениях изумительно верную картину русской крепостнической действительности и с беспощадной правдивостью разоблачить самодержавно-крепостнический строй. Тем самым Гоголь содействовал пробуждению и развитию революционного самосознания.
М. И. Калинин писал: "Художественная литература первой половины XIX века значительно, двинула вперед развитие политической мысли русского общества, познание своего народа" 2. Эти слова имеют прямое отношение к Гоголю.
1 В. И. Ленин, Сочинения, т. 15, стр. 179.
2 М. И. Калинин, "О моральном облике нашего народа", Госполитиздат, 1945, стр. 4.
Под непосредственным влиянием Гоголя формировалось творчество самых выдающихся русских писателей: Герцена и Тургенева, Островского и Гончарова, Некрасова и Салтыкова-Щедрина. Именем Гоголя Чернышевский назвал целый период в истории русской литературы. На протяжении многих десятилетий это имя служило знаменем в борьбе за передовое, идейное искусство. Гениальные произведения Гоголя служили Белинскому и Герцену, Чернышевскому и Добролюбову, а также, последующим поколениям революционеров могучим оружием в борьбе против помещичьего, эксплоататорского строя.
Противоречия Гоголя пытались использовать в реакционном лагере, не щадившем усилий, чтобы фальсифицировать его творчество, выхолостить из него народно-патриотическое и обличительное содержание, представить великого сатирика смиренным "мучеником христианской веры".
Громадную роль в борьбе, за Гоголя, в защите его от всевозможных реакционных фальсификаторов, как известно, сыграл Белинский. Он первый увидел новаторское значение произведений Гоголя. Он проницательно раскрыл их глубокое идейное содержание и на материале этих произведений решал наиболее злободневные проблемы современности. Творчество Гоголя дало возможность Белинскому в условиях полицейского режима сделать предметом легального публичного обсуждения самые острые явления общественной жизни страны. В своей статье "Речь о критике" он, например, прямо заявил, что "беспрерывные толки и споры", возбужденные "Мертвыми душами", -- "вопрос, столько же литературный, сколько и общественный" 1. Но наиболее ярким выражением революционной мысли Белинского явилось его знаменитое письмо к Гоголю по поводу "Выбранных мест из переписки с друзьями", с потрясающей силой отразившее политические настроения закрепощенных масс России, их страстный протест против своих угнетателей.
1 В. Г. Белинский, Полн. собр. соч., под ред. С. А. Венгерова, т. VII, стр. 414.
В конце 40-х годов в России началось "роковое семилетие", отмеченное страшным усилением полицейского террора и цензурного гнета. Малейшее проявление свободной, демократической мысли беспощадно каралось. Летом 1848 года умер Белинский. Царские власти не успели привести в исполнение задуманный план расправы с великим критиком. В области литературы и критики особенно жестоким преследованиям подвергались писатели гоголевского направления, традиции Белинского. В печати запрещено было даже упоминать имя критика.
На страницах реакционных газет и журналов с новой силой началась кампания против автора "Ревизора" и "Мертвых душ". Даже "Выбранные места из переписки с друзьями" не могли примирить с ним реакцию. Для нее Гоголь остался ненавистным сатириком, обличителем, сокрушающим основы крепостнического строя.
В 1851 году за границей вышла брошюра А, И. Герцена "О развитии революционных идей в России". Она еще раз поставила вопрос о значении произведений Гоголя для судеб русского освободительного движения. Сурово осудив "Выбранные места", Герцен оценивал автора "Ревизора" и "Мертвых душ" как союзника передовых, демократических сил России, борющихся за социальное освобождение народа.
Книга Герцена привлекла к себе пристальное внимание царского правительства и вызвала усиление репрессий против гоголевского направления.
Когда в 1852 году не стало Гоголя, петербургские газеты и журналы не смогли достойным образом откликнуться на событие, которое потрясло всех честных людей России. Д. А. Оболенский рассказывает в своих воспоминаниях: "Цензорам объявлено было приказание -- строго цензуровать все, что пишется о Гоголе, и, наконец, объявлено было совершенное запрещение говорить о Гоголе... Наконец даже имя Гоголя опасались употреблять в печати и взамен его употребляли выражение: "известный писатель" (наст. изд., стр. 553). Тургенев жестоко поплатился за свое "Письмо из Петербурга", чудом проскочившее в "Московских ведомостях". Тургенева обвинили в том, что он осмелился возвеличить "лакейского писателя" и представить его смерть "как незаменимую утрату". В обстановке цензурного террора едва не пострадал даже М. П. Погодин. Когда в 5-й книжке "Москвитянина" за тот же 1852 год появилась его некрологическая заметка о Гоголе, глава московской цензуры Назимов указал Погодину на неуместность черной траурной каймы в некрологе, посвященном Гоголю 1.
Борьба против Гоголя и гоголевского направления в литературе стала черным знаменем всего реакционного лагеря. Критики этого лагеря тупо продолжали твердить, что "Мертвые души" представляют собой "сущий вздор и небывальщину" (Булгарин), что "Ревизор" -- это "миленькая, но слабенькая по изобретению и плану комедия" и "решительно ничтожная драматически и нравственно" (Сенковский). В 1861 году в Одессе вышла из печати изуверская книжка отставного генерала Н. Герсеванова "Гоголь перед судом обличительной литературы". Этот патологический в своей ненависти к Гоголю пасквиль превзошел подлостью самые грязные измышления Булгарина.
В сущности недалеко от них ушли и критики либерально-дворянского лагеря. Под видом защиты "чистого", "артистического" искусства они повели в 50-е годы ожесточенную кампанию против Гоголя. Ее возглавил критик А. В. Дружинин.
В ряде статей, появившихся в журнале "Библиотека для чтения", Дружинин упорно пытался развенчать Гоголя. "Наша текущая литература, -- писал он в 1855 году, -- изнурена, ослаблена своим сатирическим направлением". Дружинин призывал русскую литературу отречься от "сатиры и карающего юмора" Гоголя и обратиться к "незамутненным родникам" "искусства для искусства". "Нельзя всей словесности жить на одних "Мертвых душах", -- восклицал он. -- Нам нужна поэзия 2.
1 М и х. Л е м к е, "Николаевские жандармы и литература 1826--1855 гг.", Спб. 1909, стр. 204.
2 А. В. Дружинин, "А. С. Пушкин и последнее издание его сочинений", Собр. соч., т. VII, Спб. 1865, стр. 59, 60.
Дружинин и его единомышленники пытались противопоставить "карающему юмору" Гоголя "незлобивую шутку" Пушкина. Они цинично надругались над памятью гениального поэта, оказавшего огромное влияние на Гоголя и на всю последующую русскую литературу, объявив его певцом "чистого искусства". Фальсифицированный Пушкин должен был в их руках служить орудием в борьбе с гоголевским направлением. Об этом недвусмысленно заявлял сам Дружинин: "Против сатирического направления, к которому привело нас неумеренное подражание Гоголю, поэзия Пушкина может служить лучшим орудием" 1.
Позиция Дружинина поддерживалась В. П. Боткиным и П. В. Анненковым. Они были связаны общей ненавистью к растущим силам революционно-освободительного движения, к обличительным традициям русской литературы, к гоголевскому направлению.
Борьба реакции против Гоголя в 50-е годы велась в самых разнообразных формах. С новой силой, например, предпринимаются попытки оторвать Гоголя от гоголевского направления в литературе, выхолостить критическое, обличительное содержание его творчества и представить великого сатирика кротким, добродушным юмористом. Этим упорно занимался еще в 30-е годы С. П. Шевырев, теперь с подобной идеей выступил М. П. Погодин. В конце 1855 года в статье "Новое издание Пушкина и Гоголя", напечатанной в журнале "Москвитянин", Погодин характеризовал Гоголя как писателя, "пламенно алкавшего совершенствования и выставившего с такой любовью, верностью и силою наши заблуждения и злоупотребления" 2. Впрочем, единомышленники Погодина договаривались порой до нелепостей еще более разительных. Славянофил Ю. Самарин, например, в 1843 г. -- год спустя после выхода в свет "Мертвых душ"! -- писал Константину Аксакову, что в поэзии Жуковского сатирическое начало выражено гораздо сильнее, чем в произведениях Гоголя, и что вообще "нет поэта, который бы был так далек от сатиры, как Гоголь" 3.
1 А. В. Дружинин, "А. С. Пушкин и последнее издание его сочинений", Собр. соч., т. VII, Спб. 1865, стр. 60.
2 "МОСКВИТЯНИН", 1855, No 12, Стр. 3.
3 "Русская старина", 1890, No 2, стр. 425.
Все эти измышления преследовали совершенно определенную цель: исказить и обезвредить творчество писателя. В 30-е и 40-е годы немало подобных фальсификаций было разоблачено Белинским, на протяжении всей его критической деятельности страстно и самоотверженно боровшимся за Гоголя. В 50--60-е годы дело Белинского было продолжено Герценом, Чернышевским, Добролюбовым, Некрасовым.
2
Над свежей могилой Гоголя С. Т. Аксаков призывал прекратить всякие споры о нем и почтить его память всеобщим примирением. "Не заводить новые ссоры следует над прахом Гоголя, -- писал он, -- а прекратить прежние, страстями возбужденные несогласия..." 1 Но характерно, что призыв Аксакова первыми же нарушили его друзья и единомышленники. Да и сам С. Т. Аксаков, как увидим ниже, отнюдь не был "бесстрастен"" в своих воспоминаниях о Гоголе.
Помимо врагов явных у Гоголя было немало скрытых, маскировавших свое отрицательное отношение к его произведениям внешней благожелательностью и дружеским к нему расположением. При жизни Гоголя они молчали, когда имя его обливали грязью Булгарины и Сенковские. После смерти писателя они громче всех заговорили о своих правах -- духовных наследников Гоголя. Об этих то "наследниках" превосходно сказал И. С. Тургенев в письме к Е. М. Феоктистову от 26 февраля 1852 года: "Вы мне говорите о поведении друзей Гоголя. Воображаю себе, сколько дрянных самолюбий станут вбираться в его могилу, и примутся кричать петухами, и вытягивать свои головки -- посмотрите, дескать, на нас, люди честные, как мы отлично горюем и как мы умны и чувствительны -бог с ними... Когда молния разбивает дуб, кто думает о том, что на его пне вырастут грибы -- нам жаль его силы, его тени..." (наст. изд., стр. 542).
После смерти Гоголя идейная борьба вокруг его наследия продолжалась не только в области критики. Ее участниками стали и мемуаристы.
В первую годовщину со дня смерти Гоголя С. Т. Аксаков обратился со страниц "Московских ведомостей" ко всем друзьям и знакомым писателя с предложением записать "для памяти историю своего с ним знакомства" 2. Обращение Аксакова вызвало немало откликов. В журналах и газетах стали появляться "воспоминания", "заметки", "черты для биографии", "голоса из провинции" и проч. Неведомые авторы этих сочинений торопились поведать о своем знакомстве и встречах с прославленным русским писателем. Значительная часть этой "мемуарной" литературы представляла собой беззастенчивую фальсификацию. В качестве "мемуаристов" порой выступали лица, не имевшие решительно никакого отношения к Гоголю.
1 "Московские ведомости", 1852, No 32.
2 Там же, 1853, No 35.
Достаточно, например, сказать, что в роли "мемуариста" выступил даже Булгарин. В 1854 году на страницах "Северной пчелы" он неожиданно предался воспоминаниям о своих встречах с Гоголем. Он писал, будто бы Гоголь в конце 1829 или начале 1830 года, отчаявшись найти в Петербурге службу, обратился к нему, Булгарину... за помощью. Эта подлая легенда имела своей целью скомпрометировать Гоголя в глазах передовой, демократической России. Провокационный характер "воспоминаний" Булгарина не мог вызвать ни малейших сомнений. Однакоже находились критики и литературоведы, которые пытались их использовать в качестве источника для биографии Гоголя...
Среди мемуаров, появившихся в первые годы после смерти Гоголя, имелись и ценные материалы. Можно, например, отметить воспоминания Н. И. Иваницкого, М. Н. Лонгинова. А. Т. Тарасенкова. В 1856 году П. Кулиш выпустил двухтомные "Записки о жизни Гоголя". В них было опубликовано более десятка неизвестных дотоле мемуарных свидетельств современников (Ф. В. Чижова, А. О. Смирновой, Н. Д. Мизко, М. А. Максимовича и др.). Они содержали в себе интересные для гоголевской биографии факты.
При всей ценности этих воспоминаний они, однако, недостаточно раскрывали все многообразие противоречивого, сложного духовного облика писателя. Внимание мемуаристов было сосредоточено главным образом на воспроизведении сугубо бытовых, второстепенных подробностей жизни Гоголя. И на это вскоре обратил внимание Чернышевский. Осенью 1857 года в статье о "Сочинениях и письмах Н. В. Гоголя", изданных П. А. Кулишом, Чернышевский писал: "Воспоминаний о Гоголе напечатано довольно много, но все они объясняют только второстепенные черты в многосложном и чрезвычайно оригинальном характере гениального писателя" (наст, изд., стр. 558).
Следует заметить, что в большей или меньшей степени этот существенный недостаток свойственен многим мемуарам о Гоголе, далеко, впрочем, неравноценным -- ни с точки зрения степени своей достоверности, ни по значению содержащегося в них материала.
Часть мемуаров принадлежит людям, находившимся в случайном, непродолжительном соприкосновении с Гоголем. Естественно, эти воспоминания почти не выходят за пределы частных, разрозненных наблюдений (А. П. Стороженко, А. Д. Галахов, Д. М. Погодин и др.). В других мемуарах значительные и достоверные факты, сообщаемые о писателе, соседствуют с мелкими и малоправдоподобными. Вот почему использование мемуаров в качестве историко-биографического источника требует осторожности и сопряжено с необходимостью их тщательной, критической проверки.
Далеко не все периоды жизни Гоголя одинаково обстоятельно освещены в мемуарах. Если бы только по ним надо было написать биографию писателя -- в ней оказалось бы много зияющих пробелов.
Неполно отражены в мемуарной литературе юношеские годы Гоголя, период его пребывания в Нежинской гимназии высших наук. Имеется ряд интересных, но очень кратких рассказов нежинских "однокорытников" Гоголя (Г. И. Высоцкого, Н. Я. Прокоповича, К. М. Базили, А. С. Данилевского), записанных с их слов Кулишом 1 и позднее В. Шенроком 2. В этом же ряду следует назвать помещаемые в настоящем издании воспоминания Т. Г. Пащенко. Некоторые детали находим в мемуарной заметке Л. Мацевича, написанной со слов Н. Ю. Артынова 3.
Известны мемуары еще одного "нежинца" -- В. И. Любич-Романовича, дошедшие до нас в записях М. Шевлякова 4 и С. И. Глебова 5. Однако свидетельство этого школьного товарища Гоголя, впоследствии малоудачливого реакционного поэта, обесценивается содержащимися в нем грубыми фактическими ошибками и явно враждебными по отношению к Гоголю выпадами. То же самое надо сказать и в отношении известных в свое время воспоминаний преподавателя гимназии И. Г. Кулжинского 6 и надзирателя Периона 7.
1 П. А. Кулиш, "Записки о жизни Гоголя", Спб. 1856, т. I, стр. 24--28.
2 В. И. Ш е н р о к, "Материалы для биографии Гоголя", т. I, стр. 90--91, 99--107, 240--241, 250--251.
3 "Русский архив", 1877, No 3, стр. 191--192.
4 "Исторический вестник", 1890, No 12, стр. 694--699.
5 Там же, 1902, No 2, стр. 548--560. См. также "Русская старина", 1910, No 1, стр. 65--74.
6 "Москвитянин", 1854, ноябрь, кн. 1, No 21, Смесь, стр. 1--16.
7 "Московские ведомости", 1853, No 71.
Эти мемуаристы представляют образ Гоголя-гимназиста крайне поверхностно. Он изображается то беззаботным весельчаком, озорным, чудаковатым, то скрытным и ушедшим в себя человеком, живущим обособленно от интересов большинства его школьных сверстников, мало интересующимся преподаваемыми науками и т. д. Преподаватель латинского языка, туповатый и ограниченный педант И. Г. Кулжинский, недовольный успехами Гоголя по его предмету, вспоминал впоследствии: "Это был талант, неузнанный школою, и ежели правду сказать, не хотевший или не умевший признаться школе".
В этом юношеском портрете Гоголя, нарисованном его современниками, очень мало общего с действительным образом Гоголя-гимназиста и нет ни единой черты, которая давала бы возможность почувствовать будущего Гоголя-писателя. А ведь всего через несколько лет после отъезда из Нежина его уже знала вся Россия.
В Нежинской гимназии Гоголь провел семь лет. В ее стенах формировался его характер, его художественный талант, здесь же впервые пробудилось и его гражданское самосознание во время следствия по так называемому "делу о вольнодумстве". Это весьма шумное политическое дело, в которое оказалась вовлеченной большая группа профессоров и учеников гимназии, представляло собой своеобразный отзвук событий 14 декабря 1825 года. Как выяснилось, некоторые из преподавателей гимназии были связаны с В. Л. Лукашевичем, привлеченным по делу декабристов. В "деле о вольнодумстве" замешано и имя Гоголя. Оказалось, что его конспект лекций по естественному праву, содержавших "зловредные" идеи, ходил по рукам многих учеников. Гоголь часто упоминается в материалах следствия, с него снимали допрос. Причем его симпатии были определенно на стороне прогрессивной части профессуры. Едва ли не единственный среди воспитанников гимназии Гоголь горячо и последовательно защищал от преследований со стороны реакционеров главного обвиняемого по этому делу профессора Н. Г. Белоусова. Событиями в Нежине вскоре заинтересовался сам начальник III отделения Бенкендорф. Они закончились жестокой расправой над группой профессоров и разгромом гимназии высших наук. "Дело о вольнодумстве" оставило глубокий след в сознании Гоголя. Но в мемуарной литературе, даже у хорошо знавшего его Пащенко, оно не нашло никакого отражения.
В воспоминаниях Т. Г. Пащенко содержится ряд фактов о первых годах пребывания Гоголя в Петербурге.
Особенно интересным является сообщение Пащенко об организованном Гоголем в Петербурге кружке, в состав которого входили некоторые из его бывших нежинских однокашников: Н. Я. Прокопович, А. С. Данилевский, К. М. Базили, Е. П. Гребенка и др. "Товарищи, -- пишет Пащенко, -- часто сходились у кого-нибудь из своих, составляли тесный, приятельский кружок и приятно проводили время. Гоголь был душою кружка" (наст. изд., стр. 45). Существование кружка подтверждает в своих воспоминаниях и П. В. Анненков. К сожалению, этот существенный эпизод биографии Гоголя не исследован. Наши сведения о характере гоголевского кружка, его идейном и литературном направлении крайне скудны.
Большинство воспоминаний о первых годах пребывания Гоголя в Петербурге принадлежит перу людей, лишь эпизодически с ним встречавшихся, и преимущественно касается частных моментов, -- например, попытки Гоголя поступить на сцену (Н. П. Мундт), его работы в качестве домашнего учителя (М. Н. Лонгинов, В. А. Соллогуб) и т, д. Ряд важнейших событий в жизни Гоголя этого периода оказался вне поля зрения мемуаристов. Известно, например, каким крупным событием для Гоголя было его знакомство с Пушкиным. Они познакомились 20 мая 1831 года на вечере у Плетнева. Между ними вскоре установились дружественные отношения. Пушкин с величайшим интересом следил за развитием молодого писателя. Они часто встречались, посещали друг друга. О содержании их бесед мы знаем лишь по самым общим и глухим намекам в их переписке. Свидетелями и участниками этих бесед нередко бывали Плетнев и Жуковский. Но оба они не оставили воспоминаний о Гоголе.
ГОГОЛЬ - А. С. ПУШКИНУ
СПб. Августа 21.
Насилу теперь только управился я с своими делами и получил маленькую оседлость в Петербурге. Но и теперь еще половиною - что я, половиною? - целыми тремя четвертями нахожусь в Павловске и Царском Селе. В Петербурге скучно до нестерпимости. Холера всех поразгоняла во все стороны. И знакомым нужен целый месяц антракта, чтобы встретиться между собою. У Плетнева я был, отдал ему в исправности ваши посылку и письмо . Любопытнее всего было мое свидание с типографией . Только что я просунулся в двери, наборщики, завидя меня, давай каждый фиркать и прыскать себе в руку, отворотившись к стенке. Это меня несколько удивило. Я к фактору, и он, после некоторых ловких уклонений, наконец сказал, что: штучки, которые изволили прислать из Павловска для печатания, оченно до чрезвычайности забавны и наборщикам принесли большую забаву . Из этого я заключил, что я писатель совершенно во вкусе черни . Кстати о черни - знаете ли, что вряд ли кто умеет лучше с нею изъясняться, как наш общий друг Александр Анфимович Орлов. В предисловии к новому своему роману: «Церемониал погребения Ивана Выжигина, сына Ваньки Каина» он говорит, обращаясь к читателям: «Много, премного у меня романов в голове (его собственные слова), только все они сидят еще в голове; да такие бойкие ребятишки эти романы, так и прыгают из головы. Но нет, не пущу до время; а после извольте, полдюжинами буду поставлять. Извольте! извольте! Ох вы, мои други сердечные! Народец православный!» Последнее обращение так и задевает за сердце русской народ. Это совершенно в его духе, и здесь-то не шутя решительный перевес Александра Анфимовича над Фадеем Бенедиктовичем. Другой приятель наш, Бестужев-Рюмин, здравствует и недавно еще сказал в своей газете: «Должно признаться, что «Северный Меркурий» побойче таки иных «Литературных прибавлений». Как-то теперь должен беситься Воейков! а он, я думаю, воображал, что бойче «Литературных прибавлений» нет ничего на свете. Еще о черни. Знаете ли, как бы хорошо написать эстетический разбор двух романов, положим: «Петра Ивановича Выжигина» и «Сокол был бы сокол, да курица съела». Начать таким образом, как теперь начинают у нас в журналах: «Наконец, кажется, приспело
то время, когда романтизм решительно восторжествовал над классицизмом и старые поборники французского корана на ходульных ножках (что-нибудь вроде Надеждина) убрались к черту. В Англии Байрон, во Франции необъятный великостью своею Виктор Гюго, Дюканж и другие, в каком-нибудь проявлении объективной жизни, воспроизвели новый мир ее нераздельно-индивидуальных явлений. Россия, мудрости правления которой дивятся все образованные народы Европы и проч. и проч., не могла оставаться также в одном положении. Вскоре возникли и у ней два представителя ее преображенного величия. Читатели догадаются, что я говорю о г.г. Булгарине и Орлове. На одном из них, то есть на Булгарине, означено направление чисто байронское (ведь это мысль недурна сравнить Булгарина с Байроном). Та же гордость, та же буря сильных, непокорных страстей, резко означившая огненный и вместе мрачный характер британского поэта, видна и на нашем соотечественнике; то же самоотвержение, презрение всего низкого и подлого принадлежит им обоим. Самая даже жизнь Булгарина есть больше ничего, как повторение жизни Байрона; в самых даже портретах их заметно необыкновенное сходство. Насчет Александра Анфимовича можно опровергать мнение Феофилакта Косичкина; говорят, что скорее Орлов более философ, что Булгарин весь поэт». Тут не дурно взять героев романа Булгарина: Наполеона и Петра Ивановича, и рассматривать их обоих как чистое создание самого поэта; натурально, что здесь нужно вооружиться очками строгого рецензента и приводить места (каких, само по себе разумеется, не бывало в романе). Не худо присовокуплять: «Почему вы, г. Булгарин, заставили Петра Ивановича открыться в любви так рано такой-то, или почему не продолжили разговора Петра Ивановича с Наполеоном, или зачем в самом месте развязки впутали поляка (можно придумать ему и фамилию даже)?» Все это для того, чтобы читатели видели совершенное беспристрастие критика. Но самое главное - нужно соглашаться с жалобами журналистов наших, что действительно литературу нашу раздирает дух партий ужасным образом, и оттого никак нельзя подслушать справедливого суждения. Все мнения разделены на две стороны: одни на стороне Булгарина, а другие на стороне Орлова, и что они, между тем как их приверженцы нападают с таким ожесточением друг на друга, совершенно не знают между собою никакой вражды и внутренно, подобно всем великим гениям, уважают друг друга.
У нас бывают дожди и необыкновенно сильные ветры; вчерашнюю ночь даже было наводнение. Дворы домов по Мещанской, по Екатерининскому каналу и еще кое-где, а также и много магазинов были наполнены водою. Я живу на третьем этаже и не боюсь наводнений; а кстати, квартира моя во 2 Адмиральтейской части, в Офицерской улице, выходящей на Вознесенский проспект, в доме Брунста .
Прощайте. Да сохранит вас бог вместе с Надеждою Николаевною от всего недоброго и пошлет здравие навеки. А также да будет его благословение и над Жуковским.
Ваш Гоголь .
РА , 1880, № 2, с. 509-511; Акад. , X, № 114.
1 Рукопись «Повестей Белкина» и письмо от середины августа 1831 г.
2 В типографии департамента народного просвещения печаталась первая часть «Вечеров на хуторе близ Диканьки» (вышла в сентябре 1831 г.). Следующий ниже рассказ о посещении типографии был использован Пушкиным в его отзыве о гоголевском сборнике (Лит. прибавл. к РИн , 1831, № 79, 3 октября).
3 Гоголевская фраза имеет иронический характер, раскрывающийся в контексте последующих рассуждений об А. А. Орлове. Плодовитый московский литератор А. А. Орлов имел устойчивую репутацию лубочного писателя, поставщика низкосортной литературы. В 1831-1832 гг. главным образом из полемических соображений он выпустил серию «нравственно-сатирических романов» (практически же небольших по объему брошюрок), как бы продолжающих известные романы Фаддея Венедиктовича Булгарина «Иван Выжигин» (1829) и «Петр Иванович Выжигин» (1831). Это вызвало негодование Булгарина и его союзника Н. И. Греча, ославивших Орлова как любимца «толкучего рынка, лавочников и деревенских любителей словесности, равных им по просвещению» (СПч , 1831, № 152), а литературным противникам Булгарина дало возможность пародийно сопоставить творчество обоих авторов, таким образом уравнивая их. Впервые это развернуто сделал Н. И. Надеждин (Т , 1831, № 9), а затем А. С. Пушкин, развивший предложенный Надеждиным принцип иронического сопоставления в памфлете «Торжество дружбы, или Оправданный Александр Анфимович Орлов», который послужил ответом на предпринятую Гречем (Сын отечества, 1831, № 27) попытку защиты Булгарина. Статья Пушкина вышла из печати в последних числах августа (Т, 1831, № 13; подписана псевдонимом «Феофилакт Косичкин»), однако, как видно, была знакома Гоголю еще до публикации. Далее в письме речь идет о романах Орлова «Церемониал погребения Ивана Выжигина, сына Ваньки Каина» (М., 1831) и «Сокол был бы сокол, да курица съела, или Бежавшая жена» (М., 1831).
Загрузка...
